Над столом прапорщика Пузырева всегда висел небольшой листок с трехзначным числом, которое каждую неделю увеличивалось на два-три, а иногда и на четыре пункта. О том, что это число означает количество его любовных побед, догадывались многие. И оно неумолимо приближалось к юбилейному – к 500! Мы с моим земляком сержантом Саней Лузгановым даже поспорили на три обеда в офицерском кафе – он говорил, что полтыщи будет только летом в июне-июле, а я утверждал, что уже в мае.
Прапорщик Пузырев часто приходил на службу в приподнятом настроении. От него тогда веяло невыветрившимся одеколоном и новой историей. Он подходил к своему листку и торжественно менял его на новый. Я обожал такие дни – всю ночь мы потом слушали амурные байки и дежурство пролетало незаметно.
Время от времени, особенно после праздников, он приходил совсем счастливый – и число его возрастало сразу, как за полмесяца.
Но иногда Пузырев появлялся в аппаратной скучным и тихим, молча садился за стол, надевал наушники и на свой листок старался даже не смотреть. Лузганов откидывался на своем стуле и гладил выпяченный живот, видимо, предвкушая, как он скоро обожрется на мои деньги.
Я стал замечать, что после того, как заключил пари, мимо воли стараюсь стимулировать Пузырева на подвиги. То есть я уже не просто спокойно выслушивал его истории, особенно не совсем удачные, а даже набирался нахальства иногда что-то порекомендовать. Да и вообще - что может посоветовать начинающий шахматист, не знающий даже, как ходят все фигуры, гроссмейстеру, вроде Гарри Каспарова? Разве что, чтоб держался подальше от политики…
Одна такая невеселая история, случившаяся после моего «совета», мне особенно запомнилась. Началась она с того, что Пузырев уже в третий раз подряд пришел печальный, надел наушники и сел спиной к своему листку, застывшему немым укором на одной и той же цифре. Лузганов потер руки, а я начал аккуратно «беседовать» с прапорщиком.
- Товарищ прапорщик, вот смотрю на ваше быстро растущее число, - сказал я, - и думаю: вам, наверно, покорились женщины уже всех профессий!
- Да какой там всех, - вздохнул Пузырев, – я ж не волшебник. Есть еще такие профессии, аж целых три.
- ?
- Это – руководительницы государств, космонавтки и парикмахерши.
- Неплохо, - сказал я, - только список немного странноватый.
- Ну почему? Этих президентш и покорительниц космоса не то, что в постель затащить, их вживую даже увидеть непросто. А то бы я с удовольствием покувыркался с ними – с одними в невесомости, а с другими наоборот – в большой весомости. Но – пока не судьба.
- А парикмахерши, товарищ прапорщик, они то как оказались в такой солидной группе? Их, насколько я знаю, всюду полно. И по доступности они уступают разве что только профессионалкам любви.
- Парикмахерши? – переспросил Пузырев и задумался. – С одной стороны, ты, конечно, прав – куда членом ни ткни – в парикнахершу попадешь! А с учетом того, что стригусь я раз в месяц, то я этих парикмахерш на своем половозрелом веку повидал немало.
- И что, ни одна не подарила ничего более приятного, чем массаж головы?
- Понимаешь, тут сходу не объяснить, но если ты такой настырный, то попробую. Дело в том, что у моего организма есть одна очень странная особенность.
- Интересно, какая, - я оживился.
- Я ее, эту особенность, еще подростком заметил. Дело в том, что как только ножницы прикасаются к моим волосам, как только они начинают их срезать, как я сразу погружаюсь в серьезные размышления, абсолютно несовместимые ни с какими эротическими переживаниями.
- Не может быть! - не сдержался я.
- Я не придумываю - чистая правда! – немного недовольно ответил Пузырев. - У меня, знаешь, зубных врачих, например, было ровно столько, сколько пломб они мне поставили. Тут как око за око, зуб за зуб. Портних – столько, сколько пошили они мне кителей. А проводниц - даже больше, чем командировок. Но вот с парикмахершами - я словно бесполым становлюсь на время стрижки. У меня в это время сразу вся кровь ото всех органов - к голове приливает.
- Ничего себе… И о чем же вы думаете?
- В основном о смысле жизни, о судьбе человечества.
Я аж присвистнул. С меня наушники сами на шею съехали – так непривычно прозвучали его слова.
- И вы что не можете совместить размышления о будущем веке с разговором о будущем вечере?
- Не могу. Причем, иногда чувствую, что эти парикмахерши даже не прочь со мной этот вечер разделить. Явно вижу, как они стригут меня не только руками, но и глазками, но ничего с собой поделать не могу – это меня даже скорее раздражает в тот момент, чем возбуждает. Мне под чиканье ножниц столько мыслей умных подваливает о жизни и о том, куда идет этот мир, что не до секса! Я еще целый час потом продолжаю думать.
Я слушал Пузырева и думал: правильно говорил Достоевский – «широк человек». А шире Пузырева так и вовсе никого нет – такие перепады интересов! Я тогда еще не знал, что для него женский пол не всегда потолок желаний. Я не знал, что такое можно совмещать. Хотя может, совсем не случайно верхушка приапа так похожа на череп Сократа.
- Мне, кстати, уже давно стричься пора – сегодня пойду после дежурства, - сказал Пузырев, проведя рукой по своим не слишком густым волосам. – Вон и перхоть уже начала сыпаться, «как с белых яблонь дым». У меня она всегда появляется, когда долго не стригусь.
Я усмехнулся – обычно Пузырев цитировал Маяковского... Но это всё лирика, а вот Лузганова кормить мне не хочется. Этот полиглот за три раза столько проглотить жратвы сможет, что никаких солдатских денег не хватит. Вот тут я и придумал одну идею.
- Товарищ прапорщик, а почему бы вам не попробовать во время стрижки не только думать, но и озвучивать свои мысли. Говорите вслух – глядишь, какая парикмахерша и соблазнится. Вы же сами утверждали - женщинам все равно, что втирать, - лишь бы втирать.
- Что ты говоришь, какой умный! – язвительно ответил прапорщик. - А знаешь народную мудрость про то, что яйца курицу не учат?
- Народ ошибается - иногда учат.
- Чему же?
- Ну например, яйца учат курицу усидчивости.
Пузырев расхохотался.
- А вообще-то ты прав. Молодец! Я же ничего не теряю. Попробую, как ты говоришь, думать вслух, чтоб и рыбку съесть и юшку выпить.
Настроение у Пузырева заметно поднялось, и я был рад, что сумел ему в этом помочь. Если б я только знал, какой «юшкой» всё это для него закончится.
В тот вечер на дежурство прапорщик Пузырев не явился. Я недоумевал: у него было правило - никогда не увлекаться личной жизнью в ущерб службе. Неужели парикмахерша попалась такая, что он нарушил его? Не пришел Пузырев и на следующую смену. Вместо него с нами сидел прыщавый прапор со смешной фамилией Сдуцык, а где Пузырев, он тоже не знал.
И только на третий день он появился. Я весело поздоровался, но Пузырев глянул на меня так, что я принял уставный вид и молча сел на свое место. Я заметил, что Пузырев был пострижен какими-то клочьями причем лишь наполовину. Несколько часов он общался со мной только сухо и официально, а после полуночи достал из кармана тонкую металлическую фляжку и, посматривая на дверь, сделал из нее несколько глотков. Я с удивлением почувствовал запах коньяка – такого на боевом дежурстве, да еще при подчиненных, прапорщик Пузырев не позволял себе никогда. Значит, у человека - беда.
Я решил проявить сочувствие и спросил:
- У вас неприятности, товарищ прапорщик? Вы кого-то потеряли?
Пузырев посмотрел на меня недобрым взглядом.
- Себя чуть не потерял.
- Как?
- Советов дурных наслушался…
Я промолчал. Пузырев снова посмотрел на меня, но уже не так злобно – коньяк немного подействовал – и у прапорщика проснулась потребность рассказать последнюю историю. Он бы с удовольствием ее рассказал кому-нибудь другому, только бы не мне, но мы были вдвоем - и выбора у него не было.
- Два дня назад, - начал он сразу с главного, - я прямо с дежурства пошел, как ты догадываешься, в парикмахерскую. Причем пошел я в недешевую – в «Салон красоты». Я же задумал не просто постричься, как другие лохи, а и увеличить список свой, который над столом. Я для этого даже не поленился забежать домой переодеться – чтоб не ограничивать своей армейской формой ничье воображение, чтоб не думали, что я простой военный. Пусть думают, что я банкир, может, или актер, ну, ученый на худой конец. Снять форму – это была моя вторая ошибка.
Так вот захожу в парикмахерскую – там всё сверкает, а парикмахерши – одна другой эрогеннее! Мне одну сразу выделили, и я ее с первого взгляда захотел – такие у нее были шикарные формы. Сдобная булочка с изюмом - потрясающей выпечки! Причем она не какая-то там парикмахерша оказалась, а победительница конкурса, у нее прямо возле зеркала диплом висел с медалью. У них там все обязательно в чем-то победительницы. Я так ею очаровался, что даже забыл, зачем пришел. Если б она вместо «садитесь», сказала мне «ложитесь», я бы лег не задумываясь, где стоял. Она даже порозовела в щеках от моего взгляда. А голос у нее был – хрусталь богемский.
Сел я в кресло и сразу возбудился. Хорошо, что она меня простыней накрыла, а то бы было заметно. На простыне даже надпись рекламная – «Холдинг REN-tv». Всё у них вокруг искрится, везде всякие рекламки и портреты актеров, что и правда только телевидения не хватает. И вот стала она меня стричь. Мои волосы начали падать на пол пучками, как падают секунды нашей жизни – тихо и безвозвратно. И я, как обычно, начал погружаться в нирвану. Я вдруг подумал, говорят время – деньги и его можно обменять на банкноты. Но что это за обменный пункт, где нет обратной конвертации? «Ни за какие триллионы нельзя купить даже одной утраченной секунды!» Последнюю фразу, спохватившись, я сказал вслух. Булочка-с-изюмом улыбнулась и ответила: «Но зато можно купить столько всего другого!»
Купить-то можно, продолжал думать я опять про себя, да только принесут ли эти покупки счастье? Разве можно быть счастливым и успешным, когда ты недолговечен? Когда все твои жизненные победы кладбищенским крестом перечеркивает одно последнее поражение. Человек – разве это звучит гордо? Если ты венец природы, если ты такой умный, то почему ты смертный тогда? Как последний безмозглый червяк… Смерть вот – наш враг! «Женщина с косой – вот с кем надо побыстрее поквитаться, расчленить по косточкам и уничтожить!» Последнюю фразу я пробормотал тоже вслух. Булочка вздрогнула и почему-то перебросила свою толстую роскошную косу назад.
Она ничего не ответила, видимо, я произвел на нее сильное впечатление, думал я. Она только извинилась и вышла на несколько минут, но я не придал этому значения. В конце концов, все мы люди и каждому может приспичить справить незначительную надобность, только, главное не забывать мыть руки. Булочка вернулась и продолжила стрижку. Она это делала так старательно и не спеша, что я ушел в свои мысли настолько глубоко, как никогда прежде.
Я смотрел на свои волосы, постепенно покрывающие пол и думал, так странно, сейчас вот с такой легкостью мы расстаемся с частичками себя, даже не задумываясь, что каждый волосочек, каждая его клеточка несет в себе весь неповторимый генокод своего хозяина, богатейшую информацию о нем, а их сейчас сметут шваброй в савок и - в ведро. Как же мы недальновидны и расточительны! Мы не понимаем цены и не различаем главного. И это в то время, когда ученые уже говорят, что из клеток локона Пушкина, сохранившегося в чьем-то медальоне, можно вырастить его живой клон! «А куда вы потом деваете волосы?» - спросил я, вспомнив, что мне нужно говорить вслух.
Булочка немного отпрянула – я понял, что действую на нее как-то необычно, ее, видимо, уже покачивает от мощной сексуальной энергии, которая от меня исходит. Мне это нравилось. Я чувствовал, что еще чуть-чуть и она сама попросится пригласить её в мою постель. Тем более я в зеркальном отражении заметил, что и другие парикмахерши всё время с интересом на меня поглядывают, а поймав взгляд, испуганно опускают глаза. Заведующая та и вовсе смотрит издалека на меня неотрывно и зыркает на часы – видать не терпится ей тоже со мной познакомиться после стрижки. И даже охранник уселся прямо возле выхода и вперился в меня бычьим непонятным взглядом.
«У вас перхоть, - сказала Булочка-с-изюмом немного срывающимся голосом. – Давайте помоем голову лечебным шампунем? Это будет для вас бесплатно». «Какой у вас великолепный сервис, - похвалил я её, поняв, что она хочет со мной общаться как можно дольше, - но насчет перхоти не стоит так беспокоиться. Она у меня сразу сама пропадает после стрижки». «Разве так бывает?» - удивилась Булочка. «У меня всё бывает, - ответил я. – Ведь перхоть - это высохшие мысли…».
Мне еще никогда так хорошо не думалось как в этом салоне. Клетки моего мозга легко и непринужденно рождали новые идеи и великолепные догадки. Какое это всё-таки наслаждение – постигать истину! Волосы себе падали, а я размышлял дальше, теперь уже о судьбе всего человечества.
Темный, холодный, бездушный космос, а в нем малюсенькая планетка с зародившейся на ней жизнью - вот Земля! Кто эту жизнь на неё занес? И зачем? Я вдруг подумал, что Земля – это одна большая оплодотворенная яйцеклетка, а все бесконечное пространство вокруг нее – огромная утроба, которая затем и существует, чтоб выносить нас. Ну и еще, может, нескольких наших близнецов-братьев. Поэтому мы и не встречаем инопланетян. Я аж похолодел от такой догадки: человечество – это всего-навсего развивающийся зародыш и ему еще только предстоит родиться. Но как и куда? «Я всё понял, мы – зародыши!» - вскрикнул я.
Булочка-с-изюмом дернулась в сторону, но сдержалась. «Ну вы так не обобщайте, - произнесла она. – Я, например – человек, а не зародыш!» Она сказала все это с каким-то усилием, такое бывает когда разговариваешь с тем, кто очень нравится. «Да, вы человек, - ответил я. – И я человек. И она – человек. А вместе мы все – зародыш. Один гигантский зародыш!» «Кошмар…» - выдавила из себя Булочка. «Нет, - возразил я. – всё не так просто, как нам кажется. Важно уметь посмотреть на самих себя извне. Вот, например, видите – на этой простыне написано «Холдинг REN-tv»? А посмотрите, что в зеркале? Прочитайте - «Изя – гнидлох!» И где правда? Там или тут? Случайность это или происки антисемитов?» Булочка уставилась в надпись, видимо, потрясенная моей наблюдательностью и силой интеллекта. Она уже на 100 процентов моя – понял я и со спокойной совестью снова ушел в себя додумывать прерванную мысль.
Да, мы – зародыш. Как это интересно – аж дух захватывает? Мы – вызревающий в брюхе Вселенной – молодой Бог! А сколько же вокруг опасностей у плода! Малейшая глобальная катастрофа – падение метеорита, ядерная война или глобальное потепление - и плод умрет! Какой ужас… «И еще – если мы неправильно развиваемся, то беременность могут искусственно прервать и сделать аборт, - произнес я эту мысль уже вслух. – Или какой-нибудь космический маньяк испугает и случится выкидыш человечества. И всем - крышка!!!»
Булочка-с-изюмом вздрогнула и выронила ножницы. Я сделал движение помочь их поднять, но она меня торопливо опередила: «Нет-нет, я сама!». «Кто-то к нам торопится, - сказал я, неохотно переключаясь от своих мыслей. – Говорят, если падает ложка – придет женщина, если падает вилка - мужчина. А вот ножницы если падают, то, по-моему, это не совсем хорошо, это кто-то очень незваный явится и плохой…»
Не успел я договорить, как дверь салона резко распахнулась, ударившись с грохотом о стену, и я увидел в зеркале, как в помещение ворвались какие-то люди в масках, камуфляже и бронежилетах с надписью на груди «НОМО». Охранник отскочил в сторону и указал пальцем на меня.
«НОМО» с криками бросились в мою сторону и буквально через секунду, я лежал на полу, уткнувшись носом в собственные волосы и с больно заломанными сзади руками. «Лежать, гад!» - заорал мне один из них, надавив на ухо коленом, надевая что-то на запястья. Я понял, что это наручники. Защелкнув замки, меня тут же подняли на ноги, согнули в три погибели, и мы побежали к выходу. Еще через несколько мгновений я уже сидел в милицейской машине, получая тумаки вперемежку со словами: «Попался, сволочь?!»
Пузырев замолчал. Я тоже сразу не решился нарушить тишину, но потом всё-таки спросил:
- Послушайте, за что это они вас?
- Я сам абсолютно не мог понять, что они от меня хотят. Они все время что-то орали, ну, и немного рукоприкладствовали. Понимаешь, у них правило – выбивать показания в первые часы и даже минуты - пока человек в шоке. Но я и так был бы рад всё рассказать, знал бы что рассказывать. Поэтому они ничего от меня не добившись, решили, что я крепкий фрукт, и закрыли в одиночной клетке. Только начиная со следующего дня постепенно во время очных ставок и допросов, начало проясняться, что произошло и в чем меня обвиняют. А разобрались окончательно и отпустили меня только сегодня, когда за мной приехал сам командир части Чоловсов. Он на меня так рассердился – как будто я был виноват, что меня перепутали.
- С кем?
- С преступником, с кем же еще! Не с зятем же президента. В городе, оказалось, как раз в том районе, где была эта долбанная парикнахерская, уже несколько месяцев орудовал особо изощренный маньяк. Его фотороботы, сделанные по описаниям потерпевших, были развешаны по всем столбам, в том числе красовались на стенах и в самом салоне.
Этот маньяк был отдаленно на меня похож. Но на эту сомнительную схожесть никто бы не обратил и внимания, если б не ещё одна особенность преступника, о которой всё время трындели по радио и местному телевидению. Этот маньяк, заманивал своих жертв разговорами на разные философские темы. Он усыплял их бдительность, прикидываясь преподавателем вуза, которого ничего кроме глобальных вопросов не интересует. Ну кто такого будет опасаться? А потом, оказавшись в укромном месте, он вдруг действовал жестко и цинично, не забывая не только про плотское, но и про материальное удовольствие. Говоря попросту - еще и грабил своих жертв.
Вот за кого они меня приняли. Ему менты даже оперативную кличку дали - «Философ». А у моей бдительной парикмахерши недавно знакомая от этого насильника пострадала. Так они все на нем и повелись в своем салоне, только о нем одном и шептались который день, ужасы друг на дружку наводили. А тут я – здравствуйте! - сажусь в кресло и начинаю с ней разглагольствовать на всякие абстрактные темы. Так эта дурочка-с-изюмом и подумала, что я и есть он, ну и доложила своей начальнице, когда выходила. Потому-то так она потом и дергалась, когда стригла, но это я теперь только понял. Знала, что уже едет спецназ, дрожала вся, но продолжала работать. Видимо, вторую медаль захотела получить.
Пуырев вздохнул.
- Я, кстати час назад, - продолжил он, - у ворот КПП с ней нос к носу столкнулся. Она извиняться приходила - меня ждала. Не женщина, а стригущий лишай какой-то, маньячка. «Извините, говорит, товарищ прапорщик, что я вас не за того приняла. На меня, мол, какое-то затмение просто тогда нашло - мы все так были напуганы. С вами так не хорошо получилось – не знаю даже как загладить свою вину. Мы всем коллективом очень переживаем – да вам и достричься нужно…».
- И что вы ей ответили?
- Ничего, я ей не ответил, я только спросил: у вас есть с собой гребешок? Есть, сказала она. Ну так и гребите отсюда! – посоветовал я по-доброму.
- Сурово вы с ней.
- А она со мной?
- Так ведь не специально же…
- Может, но, видимо, парикмахерши все-таки не моя профессия. Прапорщик Пузырев на одни и те же грабли два раза не наступает и уж тем более граблями не расчесывается. Или ты мне снова совет хочешь дать?
- Нет-нет, что вы!
- То-то же.
Тем не менее, на следующую смену прапорщик Пузырев явился в отличном настроении, идеально постриженный, и, подойдя к своему листку, перечеркнул последнюю тощую цифру 7 и исправил ее на жирную цифру 8, очень похожую на сдобную женщину или пышную булочку.
И уже в апреле я выиграл своё пари.