Часть I
I
Я учился на третьем курсе очной аспирантуры. Вся моя жизнь была посвящена научной проблеме, решение которой упорно ускользало, то, приближаясь, показываясь, каждый раз новой гранью, то, удаляясь, погружая в густой туман неопределенности. Это мучило меня, лишало сна, заставляло вздрагивать от каждого прикосновения, избегать друзей, превратило в мрачного неврастеника. Родители решили отправить меня отдыхать на море, несмотря на мое сопротивление и утверждение, что это невозможно, работа не ждет, что решение так близко и промедление пагубно. Но… мама, такая мягкая всегда, проявила неслыханную твердость. И через три дня я уже ехал в поезде на юг.
На удивление, нервозность, нетерпение, суетливость последних месяцев сразу испарились, как только поезд отошел от станции. Я плохо помню своих попутчиков, потому что спал и ел, ел и спал все три дня путешествия. И когда прозвучал детский крик в вагоне: «Море!», я легко соскочил с верхней полки, свежий, отдохнувший и радостный. Море открылось как-то сразу за поворотом. Оно было спокойное, величественное, темно-синее, покрытое сверху голубой чашей небосвода. Поблескивая под лучами солнца, оно тяжело перекатывалось под гребнем ленивых волн. Я вдыхал и вдыхал чудный воздух, наполненный неповторимым запахом водорослей, каких-то трав и цветов. Весь вагон через открытые окна наполнился их ароматом.
Путевка моя была на базу отдыха авиационного завода. На вокзале отдыхающих ждал автобус и без приключений по серпантину асфальтовой магистрали быстро довез до места. Меня поселили в четырехместной комнате. И я, бросив вещи, помчался к морю. База располагалась на крутом берегу, поросшем деревьями и кустарником. Деревянная лестница с площадками для отдыха соединяла ее с пляжем. Быстро сбежав по ней, я остановился, завороженный открывшимся видом. Море лежало, занимая весь мир от горизонта до моих ног, лениво накатывая на гальку, шурша и что-то приговаривая. Яркое солнце, охватило меня, обдало своим жаром, и все заботы, тревоги, планы испарились под его лучами.
Так начались две недели счастья. На следующее утро я, купив гроздь винограда и два пузатых помидора, которые, казалось, вот-вот лопнут от переполняющих их сока и сахарной мякоти, отправился по пляжу за виднеющийся мыс. Мне хотелось побыть одному, хотелось тишины, хотелось послушать море, полежать на горячей гальке и поплавать вволю. На пляже это все было невозможно. Горячие, потные тела, лежащие вплотную друг к другу, занимали всю узкую прибрежную полосу. Бдительные спасатели на вышке окриками загоняли членов подвластного им лежбища за буйки, расположенные в пяти метрах от берега. За мысом я, наконец, нашел свое место. Это была прелестная небольшая бухта с узкой прибрежной полосой и чистой холодной сине-зеленой водой, в которой я плавал, нырял с маской и рассматривал красавиц-медуз, обжигающих при прикосновении к ним, как обжигает всякая красота, словно говоря: “Смотри, но не приближайся”.
Я проводил в этом затерянном мире, таком близком от обжитого и одновременно таком далеком от него, весь день от завтрака до ужина, часто пропуская обед. Приблизительно на четвертый день отдыха мое одиночество закончилось. На камне, стоявшем не далеко от берега, сидела девушка в белой шляпе и смотрела в море. Я возмутился, считая бухту, берег, этот камень и море своими и только своими, и стал специально шумно раскладывать вещи, бросил маску на камни.
Но даже этот звук удара металла о камень не вспугнул девушку. Она, не отрываясь, смотрела и смотрела в море, словно загипнотизированная его величавой красотой. Мое раздражение вмиг куда-то улетучилось, и я стал, не таясь, рассматривать незнакомку. Она была удивительно тонка и хрупка, лет восемнадцати. Ее белая, нежная кожа выдавала в ней жительницу севера, только что приехавшую на юг.
Я смотрел и смотрел на девушку, рисуя ее лицо, которого не было видно из-за полей простой белой шляпы, и не мог его представить. Увы, воображение отказывало мне. Был виден только кончик маленького уха, завиток золотых волос на шее, нежная линия подбородка. Я, ничем не выдавая своего присутствия, тихо сидел и ждал, пробегал взглядом по ее нежной хрупкой шее, по прямой спине, тоненькой талии, которую, казалось, можно обхватить двумя моими ладонями.
Девушка, наконец, почувствовав мой взгляд, заерзала, оглянулась, вскрикнула и соскользнула в воду.
- Пожалуйста, не бойтесь! Извините, что не представился сразу, меня зовут Андрей. Я аспирант из Ленинграда, – быстро заговорил я.
Девушка подплыла к берегу и стала выбираться по острой гальке, стараясь сохранить равновесие. Я подбежал и подал ей руку. Девушка была удивительно стройная и гибкая, ростом чуть выше моего плеча, грациозно сложенная. Нежная кожа, покрытая капельками воды, сверкала под лучами солнца. И, вообще, она вся была в ореоле света. Я застыл с открытым ртом в нелепой позе, по колено в воде, с протянутой рукой, онемевший и ошарашенный. Время для меня остановилось. Я видел только ее глаза. Они испуганные, синие как море, в мохнатых зарослях черных ресниц, парили в пространстве, то, приближаясь, то, удаляясь от меня. Потом под ними проявился чудный прямой носик и, наконец, губы, чуть-чуть припухшие, очаровательные, слегка открытые от удивления. Сколько длилось мое оцепенение, не помню, только вдруг увидел, что эти губы стали складываться в озорную улыбку. И, вдруг, ватную тишину, взорвали звуки звонкого, чистого, девичьего смеха и шума моря. Она смеялась громко и непосредственно.
« Господи, да что же это такое?» - мелькнуло в моей голове.
Я, двадцатишестилетний мужчина, аспирант третьего года обучения, личность состоявшаяся, знающая себе цену, умеющая общаться с противоположным полом, вести сражения в остроумии и находчивости, стоял, совершенно растерявшись, молчал и смотрел, смотрел в это смеющееся нежное лицо, с большим трудом складывая эти прелестные черты в целое. Моя протянутая, предложенная ей рука все еще была пуста. И от этого мне стало физически больно. Но она, смеясь, протянула свою ладошку и, наконец, оперлась о мою.
Девушка стала вдруг серьезной и вопросительно заглянула мне в глаза. Мы стояли по колено в воде, ее рука покоилась в моей ладони. Голова моя была пуста, мыслей не было.
Сколько времени мы так простояли, я не знаю. Выражение ее глаз постепенно менялось. Вопрос сменился узнаванием, пониманием, какой-то первобытной мудростью, а потом лицо ее озарилось улыбкой, нежной, ласковой, все понимающей.
- Пойдем, – сказала она.
Мы вышли на берег и сели на расстеленное полотенце.
Потом, мы говорили, говорили обо всем. Я узнал, что ее зовут Леной, что она из Новосибирска. Учится на втором курсе медицинского института, что приехала отдыхать по приглашению друзей, что ее база отдыха находится с другой стороны мыса, и что сегодня она забрела сюда в поисках тишины в первый раз.
Нам нравились одни и те же книги, фильмы, мы оба были театралами, оба любили живопись, и музыка нам нравилась одна и та же. Мы расстались, договорившись встретиться завтра утром, и разошлись каждый в свою сторону.
Конечно же, я не выдержал и после ужина, проделав двойной путь по берегу, нашел Лену у кинозала. С этого дня мы почти не расставались.
Мы бродили, загорали, купались и говорили, говорили. Я заглянул в тайники ее души и поразился их глубине, широте ее интересов, тонкости восприятия мира, удивительной, не свойственной ее возрасту мудрости. Лена доверчиво открывалась мне вся. Я узнал нежную бархатистость ее кожи, сладкий вкус поцелуя.
И однажды ночью на пляже нашей бухты случилось неизбежное, чему не могли, да и не хотели противиться ни она, ни я. Мы были вместе, мы были одно. Это было полное слияние и душ, и тел. Казалось, мы летим над землей в высоком чистом небе, и звезды ярко горят вокруг нас. Звезды были везде. Они отражались в удивительно спокойном море, они отражались в ее глазах, они блестели в ее волосах.
Срок моей путевки окончился, а Лена еще оставалась на неделю.
Она провожала меня на вокзале. Я целовал ее мокрое от слез лицо, шептал слова любви, нежности, благодарности.
Как трудно было оторваться от этих рук, родного тела, этих зовущих, манящих глаз. Я вдохнул ее аромат и вскочил на подножку отходящего поезда. Она улыбалась мне сквозь слезы. Прощальный взмах руки…
Я ехал полный радужных планов, понимая, что это любовь, любовь такая сильная, захватывающая, отметающая все условности и препятствия, такая, какая бывает в жизни раз, если, вообще, бывает дарована человеку.
Домой приехал вечером. Меня встретил обычный для Ленинграда моросящий дождь. Любимые улицы, упорядоченное движение, строгое спокойное деловое выражение лиц горожан - все это так подействовало на меня, что только что пережитое у моря стало казаться мне нереальной сказкой, красивой, волшебной, но иллюзорной. Дома мне сообщили, что в институте начинается научная конференция. И я сразу же в день приезда сел за работу. Потом был семинар на кафедре, затем работа, любимая, интересная, навалилась, захлестнула и целиком поглотила меня, забирая все силы, мысли, чувства.
Сейчас, оглядываясь назад, пытаюсь понять, как мог не позвонить, не написать любимому человеку, спрятаться за работу, самому себе не признаваясь в причине такого поведения.
Блестяще защитив кандидатскую диссертацию, стал работать на кафедре родного института, затем получил лабораторию, штат сотрудников, вел интересную исследовательскую работу, которая вылилась в докторскую диссертацию, успешно защищенную мной в тридцать пять.
За это время я женился на своей сотруднице, умной, спокойной, рассудительной женщине, ставшей мне верным другом и товарищем, подарившей мне сына.
Мы живем спокойно, много работаем, отдыхаем в средней полосе России, где ходим по грибы, ловим рыбу, поем туристские песни у костра.
В жизни моей все хорошо и стабильно. Но…
Я никогда больше не ездил к морю. Оно часто снится мне по ночам, и тогда слышу его разговор с берегом, ощущаю горячую гальку под босыми ногами, жар полуденного солнца и вижу огромные, нежные, синие глаза, в которых стоит вопрос:
-Почему?
II
Только сев в самолет, летевший утренним рейсом Ленинград-Новосибирск, я смог перевести дыхание, расслабить мышцы спины, сжатые напряжением последних нескольких суматошных дней. В Новосибирске, в Академгородке на симпозиуме должен был состояться мой доклад, плод последних пяти лет работы нашей лаборатории. Работа, поглощавшая все мои мысли и чувства, вызывала недовольство жены. Я чувствовал себя виноватым за некоторую отстраненность от сына, которого очень любил. Саше уже исполнилось пять лет, он был этаким крепеньким мужичком, упорным и любознательным. В нем иногда проглядывала крестьянская хитринка, умение добиться своего не капризами, а каким-то удивительно мягким кошачьим подходом. Жена была с ним строга, не сюсюкала, не баловала, как часто происходило в семьях ее подруг. А я, захваченный работой, как-то оказался в стороне от его воспитания и только наблюдал становление личности сынишки, иногда испытывал острое сожаление и уговаривал себя: «Ну вот, закончу работу и …».
Работа, наконец, была закончена. Расслабившись и откинув удобное кресло, я задремал. Разбуженный вежливой, милой стюардессой, поел стандартный аэрофлотовский обед, опять задремал и удивленно услышал:
- Пристигните ремни. Самолет идет на посадку.
Новосибирск встретил меня легким морозцем. После Ленинградской ноябрьской изморози, сырых, мокрых, серых дней, это окончательно меня взбодрило и вселило некую уверенность, что все будет хорошо: и доклад, и …, вообще.
Рейсовый автобус быстро довез пассажиров в город. Место в гостинице было забронировано, и я без проблем поселился в двухместном номере. Слушание доклада было назначено на среду. Значит, у меня были три дня относительно спокойной жизни. Оставив вещи в номере, я отправился гулять. Легкий морозец и солнышко, делавшее все таким ярким и привлекательным, способствовали моей прогулке. Я бродил по улицам, не боясь заблудиться. В кармане лежала карта города, которой меня снабдила заботливая и предусмотрительная жена, заядлая туристка, прекрасно разбирающаяся в картах и научившая меня этому искусству. Небольшой парк или сквер, где росли сосны и другие хвойные деревья, привлек внимание. Меня остановила необычная для Ленинграда картина. К сосне подошел мальчик лет двенадцати, постучал по дереву и протянул руку. С дерева тут же стала спускаться белка, ловко перебирая лапками и помогая себе пушистым хвостом. Она доверчиво прыгнула на плечо паренька, по руке проследовала к ладошке и, усевшись на задние лапки, уморительно стала поедать орешки, беря их передними лапками.
Я стоял, открыв рот, не дыша и боясь нарушить эту идиллию, пока не привлек внимание мальчика. Он повернулся ко мне и улыбнулся. Что-то больно кольнуло мое сердце. Оно ухнуло и замерло в груди. Все поплыло передо мной. Я видел только синие глаза, снившиеся мне часто по ночам. Все остальное исчезло. Время остановилось, звуки пропали. Выражение глаз паренька стало меняться, мягкую улыбку сменило удивление, а затем испуг.
- Что с вами, вам плохо? – спросил он.
Отвечать я не мог, губы не слушались. Мальчик подошел ко мне, взял за руку и повел к ближайшей скамейке. Подошли люди. Кто-то сунул мне в рот какую-то таблетку. Запахло лекарством. Я плохо соображал, крепко вцепившись в руку, ставшую для меня спасательным кругом. Мне казалось, если выпущу, жизнь закончится в тот же момент.
- Мальчик, отец твой сердечник? Чем он болен? – вдруг услышал я громкий женский голос.
- Как же так, выходить из дома без лекарства! – продолжала решительно дама. - Нужно вызвать скорую.
- Что вы, я не знаю этого человека, вижу первый раз, – возразил паренек.
- Ну, можешь говорить это кому хочешь, только не мне, ты же его точная копия, только глаза другие, – изрекла она безапелляционно.
Он удивленно посмотрел на меня, внимательно разглядывая мои черты.
Боже мой, я видел ее глаза, родные, любимые глаза, которые не чаял увидеть в этой жизни никогда. Они смотрели прямо в мое сердце, что-то спрашивая его, что-то ему говоря.
Боль стала нестерпимой, потом в сердце что-то лопнуло, взорвалось, и пружина, что охватывала его стальной хваткой, отпустила.
- Смотрите, оживает, – констатировала решительная женщина.
- Скорая отменяется. Возьмите еще одну таблетку нитроглицерина. Мальчик, не отпускай отца без лекарства ни на шаг.
- Концерт окончен, граждане, расходимся, сын сам отведет отца домой, ведь правда? – Она явно любила командовать.
- Да, да, конечно, – услышал я чуть охрипший голос сына, моего старшего сына, о существовании которого не предполагал!
Я молчал. Сердце глухо билось в груди, но теперь уже оно не болело. Рука сына лежала в моей руке. Он сидел рядом со мной, стараясь своим еще хрупким, детским плечом поддержать меня, и молчал. Так прошло минут десять.
- Вас зовут Андрей? Вы из Ленинграда? – тихо спросил он.
- Да. – Это все, что я мог вымолвить.
- Вы сможете идти? Мы живем недалеко. Моя мама - врач, она как раз пришла с работы и осмотрит вас.
Мое сердце опять повернулось в груди, больно всколыхнувшись от этих слов. Я собрал все свои силы.
- Думаю, смогу, если ты поможешь.
- Обопритесь на меня. – Сын подставил мне свое плечо, я положил на него руку и, не выпуская из другой руки дорогие мне пальцы, двинулся медленным шаркающим шагом за ним. Минут через пятнадцать, двадцать мы подошли к их дому.
«Господи, дай мне силы дойти, не умереть раньше встречи, что ждет меня за порогом этой двери», - молился я, убежденный атеист, крепко вцепившись в родную руку и плечо.
- Да вы не волнуйтесь так. Все будет хорошо, - уверенно сказал мальчик и решительно позвонил в дверь типового дома, удивительно похожего на мой ленинградский дом.
За последние годы, таких домов-близнецов было построено множество в разных городах моей огромной Родины. И в одинаковых домах, обставленных одинаковой мебелью, проходит жизнь миллионов людей. Типовые застройки, типовые дома, мебель и жизнь – типовые. Но иногда жизнь вырывается из типовой колеи. И тогда происходят удивительные события. Жизнь дарит людям подарки или наказывает их.
За дверью послышались быстрые, легкие шаги, и она открылась. На пороге стояла она, моя Лена, моя первая, незабываемая любовь.
- Мама, я привел Андрея. Он плохо себя почувствовал, что-то с сердцем, посмотри, пожалуйста,- сказал мальчик спокойным голосом.
Лена смотрела мне в глаза, и я не видел удивления, а только легкое беспокойство.
- Проходи же быстрее, раздевайся. Вот так, - она разжала мои судорожно сжатые пальцы, выпустив на свободу руку сына, сняла мое пальто и подтолкнула в комнату.
- Сыночка, принеси тонометр, он в сумке.
Лена усадила меня на диван, сняв галстук, расстегнула ворот рубашки, пощупала пульс. Меряя давление, она что-то быстро говорила, говорила о погоде, о ценах на продукты, о работе. Я плохо понимал, о чем она говорит, только наслаждался нежными переливами ее голоса и удивлялся нереальности, невозможности всего происходящего.
- Чуть-чуть повышено, но ничего страшного. Это просто шок.
Лена что-то шепнула сыну, он кивнул и вернулся со стаканом, наполненным какой-то жидкостью. Запахло валерианой. Этот запах я знал. У тещи пошаливали нервы, и она частенько попивала этот «напиток Богов». Я поморщился, отказываясь, но уверенные руки поднесли стакан.
- Пей, пей, все будет хорошо, - услышал я в этот день уже во второй раз. - А теперь ложись и постарайся заснуть. Думать и разговаривать будем потом. Андрюша, пойдем.
Я встрепенулся, удивленно посмотрев на нее.
- Да, Андрюша, Андрей Андреевич, но об этом потом, - и они вышли из комнаты.
Я лег, огромным усилием воли заставил себя не думать ни о чем, и, к моему удивлению, заснул.
Часть II.
I
Я открыла дверь. Передо мной стоял он, мой Андрей, которого ждала долгие двенадцать лет, ждала каждый день, каждую минуту. Ждала так долго, что начала уставать от ожидания. Первый год вскакивала к каждому звонку и телефонному, и в дверь, ожидая письма, телеграммы или его самого. Потом, запретила себе это делать, учась терпению. Ожидание пустило крепкие корни в моей душе, выросло в большое дерево, ставшее стержнем жизни, помогало переживать женское одиночество, житейские трудности, помогало растить и воспитывать сына.
“Вот и дождалась”, – эта мысль обожгла так сильно, что сердце на секунду остановилось.
Я смотрела на знакомое, родное лицо, которое мне снилось так часто, и казалось, что расставания не было. Лицо было серое, вымученное.
– Мама, я привел Андрея. Он плохо себя почувствовал, что-то с сердцем, посмотри, пожалуйста, – привел меня в осознанное состояние голос сына.
Я пропустила их обоих в прихожую, помогла Андрею раздеться. Проводила до дивана в комнате, усадила. Измерив давление и посчитав пульс, убедилась, что ничего страшного нет. Глядя в его глаза, наполненные болью и страданием, кричащие, задающие невысказанный вопрос, решила, что говорить, обсуждать ситуацию, ворошить прошлое, сейчас для его сердца не безопасно.
Напоив валерьянкой, уложила его на диване, и почти приказала:
– Спать, обязательно спать. Все разговоры завтра.
Мы с сыном вышли, затворив дверь.
Почти механически я делала домашние дела, отвечала на вопросы сына, но видно невпопад, так как он, внимательно посмотрев на меня, замолчал, и до самого вечера в квартире воцарилась тишина. Сын делал уроки, я готовила ужин. Молча поужинали. Андрей лег рано. А я, затенив настольную лампу своим платком, устроилась с книгой, смотрела на страницы и не видела их. Нахлынули воспоминания. Я переживала заново последние двенадцать лет своей жизни. Переживала ярко, ощущая запахи, вкус, слыша звуки. Стены комнаты, тихо посапывающий сын y – все ушло. Я погрузилась в прошлое.
Мне было восемнадцать лет, когда родители, обеспокоенные моим резким похуданием, бледностью и бесконечным сидением за толстыми томами анатомического атласа, решили отправить меня отдыхать на Черное море. Я была робкой девчонкой, недовольной своей внешностью, (плоская, как селедка, худышка) ещё никого не любившей, и на смех моих многоопытных подруг, не целованной дурочкой. Я робела всю дорогу к Черному морю и в самолете, доставившем меня из Новосибирска в Краснодар, и далее в автобусе базы отдыха, который по серпантину асфальтовой ленты, закручивающей головы пассажиров до легкой тошноты, доставил нас до места.
База отдыха была устроена просто замечательно. Маленькие деревянные домики, как грибы, выглядывали из-за зелени деревьев, покрывающих склон пологой горы, вдруг резким обрывом спускающейся к морю.
В моем домике было две маленькие комнаты, в каждой было по две кровати, и общая веранда. Соседками оказались три веселые женщины средних лет в цветастых крепдешиновых платьях, сразу сдружившихся между собой и тут же начавших опекать меня точно так же, как опекали меня мама, моя тетка и бабушка.
Так что, моя робость и неуверенность сразу же испарились. Я повеселела и, взяв яблоко, побежала к морю, напутствуемая тремя голосами: “Не заплывай далеко, не обгори на солнце и не простудись”.
Море. Вот оно передо мной, никогда не виденное наяву, только по телевизору. Оно, сине-зеленое, спокойно и величаво катило тяжелые волны к берегу, они с шипением жадно облизывали прибрежную гальку и удовлетворенно откатывали назад.
Узкая полоса пляжа была густо заполнена человеческими телами. Мне не хотелось лежать на этом пляже, не хотелось купаться, казалось, в грязной воде.
Увидев мыс, выдающийся в море, до которого по пляжу можно было добраться минут за сорок, я отправилась на разведку.
За мысом я увидела бухту с прозрачной водой, чистым небольшим пляжем, совершенно пустым в этот довольно ранний час. Облегченно вздохнув, скинула халат, погрузилась в холодную, сразу обжегшую тело воду и, доплыв до камня, лежавшего в воде близко от берега, без труда взобралась на него. Я смотрела, смотрела на море, расстилающееся до горизонта, на голубое высокое небо, на редкие белые облачка, которые как стайка необычных птиц, парили по небосклону, пока не почувствовала чей-то взгляд, неотрывно следивший за мной с берега. Испугавшись, я оглянулась и соскользнула в воду. По берегу заметался молодой человек лет двадцати, двадцати пяти, высокий, стройный, до черноты загорелый. Он что-то говорил, но от страха я плохо соображала, пока явственно не услышала слова извинения. Парень помог мне выбраться на берег. Это был брюнет с серыми глазами, большим развитым лбом интеллектуала, раздвоенным, упрямым подбородком, строгим неулыбчивым ртом и прямым носом, что вместе составляло довольно симпатичный образ.
Мое внимание привлекла протянутая мне рука, на которую я и опустила свою мокрую, дрожащую ладошку.
Теплая волна, исходящая от этой крепкой руки, поднялась через мои пальцы по руке и мгновенно достигла сердца, сразу согрев его и успокоив.
Мы сели на расстеленное полотенце, и я наслаждалась его близостью, теплом легко касающегося меня плеча, легкими, как бы случайными, прикосновениями локтя. Мы много говорили о себе и об интересах, которые оказались неожиданно схожими и в музыке, и в искусстве, и в отношении к жизни.
Андрей был старше, опытнее, учился в аспирантуре и жил в городе моей мечты, куда хотела поехать всю свою жизнь, в Ленинграде. Когда я почувствовала боль покрасневших плеч, мы спохватились. Белая кожа северянки не выдержала жара полуденного солнца. Мы расстались, договорившись встретиться завтра утром.
Я вернулась в домик как раз к обеду, была добродушно выругана милыми соседками, срочно намазана резко пахнущим одеколоном и под конвоем моих трех наставниц доставлена в столовую. После обеда меня уложили в постель на «тихий час», как выразились женщины. Они тихо говорили о чем-то на веранде, удобно устроившись в шезлонгах, а я, лежа с закрытыми глазами, вновь и вновь переживала утреннюю встречу, видела восторженные глаза молодого человека, ловившие мой взгляд, ощущала прикосновение его руки. И сердце замирало в груди.
О, Боже, я поняла, что влюбилась, влюбилась сразу, с первого взгляда. Ко мне, наконец, пришла любовь, в которую, признаюсь, не верила, считая выдумкой авторов многочисленных романов, буквально проглоченных мною с четырнадцати до шестнадцати лет.
Вечером, после ужина, мы с соседками отправились в кино. Показывали старый индийский фильм как всегда яркий, красочный, с прекрасной музыкой, песнями, с обязательно счастливым концом. Купив билеты, мы в ожидании сеанса присели на скамейку. И, вдруг, я увидела Андрея. Он, смущенно улыбаясь, подходил к нам, держа в руках одну красную розу. Кровь ударила мне в лицо, пульсировала в висках. Я покраснела так сильно, что капельки пота выступили над верхней губой.
Будто не замечая моего смущения, Андрей подошел, представился моим соседкам, вежливо поцеловав им руки, извинился, что цветок только один, а нас четверо, и мы достойны всех цветов мира. Он попросил разрешения увести меня погулять. Андрей даже не смотрел в мою сторону, словно давал мне время овладеть собой, справиться со своим смущением. Растроганные, очарованные женщины благосклонно разрешили. И я, уже справившаяся с волнением, гордо приняв цветок, оперлась на предложенную руку и отправилась на первое в моей жизни свидание.
II
– Солнышко моё, я ужасно соскучился. Ждать до завтрашнего утра выше сил, - Андрей, так звали моего спутника, умоляюще смотрел на меня. - Ты не сердишься?
– Конечно, нет, – просто ответила я.
– Пойдем, девочка, покажу тебе чудное место.
Я посмотрела на белые новые босоножки, украшавшие мои ноги этим вечером. Он проследил мой взгляд.
– Не волнуйся, туда ведет совсем приличная тропинка, и я помогу тебе.
И действительно, поддерживаемая его крепкой рукой, я, довольно легко преодолев крутой подъем, поднялась вслед за своим попутчиком на вершину пологой горы, откуда открывался прекрасный вид на море, плескавшееся где-то внизу.
Площадка была небольшая, поросшая соснами и кустарником. У самого обрыва лежало поваленное бревно, обтесанное чьей-то заботливой рукой. Мы сели. Я видела, что Андрей очень волнуется. Пришел его черед краснеть, бледнеть, покрываться испариной, даже его крепкие руки слегка дрожали.
– Леночка, понимаю, это глупо, но не могу и не хочу молчать. Мы знаем друг друга всего десять часов. Мы познакомились только сегодня утром. Но мне кажется, что я знаю тебя целую вечность. Знаю каждую черточку твоего лица, знаю твой запах. И то, что мы были в разлуке, самая главная несправедливость в моей жизни. Я люблю тебя, и готов кричать об этом, сообщать об этом всем встречным, - и он замолчал.
Над нами повисла тишина. Андрей не смотрел на меня. Он тупо, отрешенно смотрел на море. Я молчала, оглушенная его напором, силой его чувств, которая прорывалась в дрожании его рук, в крепко сжатых губах. Потом вздохнула и просто протянула ему руку.
– Малыш, – голос его дрожал, – девочка моя, а я так боялся.
Он притянул меня к себе, так, что голова моя уткнулась ему в грудь. Незнакомый мужской запах оказался на удивление родным. Рука моя покоилась в его руке. Невесомые легкие поцелуи, осыпали мою голову от макушки по пробору до лба.
Тихонечко, нежно он надавил подбородком на мой лоб, заставляя поднять лицо, поцеловал кончики бровей, переносицу, уголки глаз, сначала левого, потом правого.
Я замерла, чего-то ожидая, доверчиво подставляя ему своё лицо. Нежно, легко он коснулся губами моего плотно сжатого неумелого рта, сначала одного уголка, потом другого, будто призывая к чему-то, ещё неизведанному мной. Губы мои открылись навстречу его губам, это произошло совершенно бессознательно, подчиняясь инстинкту, заложенному в нас самой природой.
Первый поцелуй в моей жизни. Сладкий, нежный, но сильный. Он потряс все мое существо, зажег огонь неизведанных желаний, унося в полет душу. Глаза были плотно сомкнуты, но внутри меня засиял, нежный сиреневый свет. Он пульсировал, то приближаясь, то удаляясь. Время остановилось, я потеряла ощущение реальности всего происходящего.
Очнулась оттого, что Андрей замер, крепко прижав меня к своей груди, он тяжело дышал и смотрел вдаль поверх моей головы.
– Что-то случилось? Я сделала что-то не так? – вырвалось у меня.
– Ну что ты, маленькая моя. Все просто замечательно, – засмеялся он, правда, несколько напряженно. – Просто нам пора, а то мне очень попадет от твоих соседок.
– Ну что ж, пойдем. Ой, а где же дорожка, и как мы будем спускаться?
– Паровозиком, слышала о таком? – я отрицательно покачала головой.
– Я пойду впереди, а ты сзади, держась за мои плечи руками.
Андрей уверенно нашел тропинку, и мы без приключений спустились на пляж. Через пятнадцать минут мы были у домика. На веранде, чинно восседая, ждали меня соседки.
Извинившись за опоздание, поцеловав мне руку, Андрей откланялся. Милые соседки не ругали меня, а, накормив кефиром с булочкой, предусмотрительно принесенными из столовой, отправили спать.
III
Я смахнула набежавшую слезу. Все начиналось так прекрасно. Моя первая и единственная любовь, долгожданный Андрей спал в соседней комнате, а я вспоминала, вспоминала красивую чудную сказку, что подарила нам жизнь двенадцать лет назад. Вновь видела яркие звезды на бархате небосвода тихой южной ночи, тяжелые почти черные волны, лениво плескавшиеся у берега, лунную дорожку на воде. Все это превращало нашу маленькую бухту в затерянный, чудесный мир.
Это произошло через два дня после нашего первого свидания.
Мы купались, загорали, не пошли на ужин, предварительно запасшись фруктами, лесными орехами и ещё всякой вкусной снедью. Проводив солнце в его дальнюю дорогу за море, решили тут же в нашей бухте встретить его завтрашним утром. Ночное купание поразило меня своей необычностью. Вода была нежной, не холодной, как утром и днем, а чуть прохладной, ласкающей кожу.
Ещё раз вспоминая эту удивительную ночь, обрамленную многоцветием заката и восхода, удивляюсь, как такая юная, неопытная, но в то же время воспитанная мамой в строгих правилах морали, довольно рассудительная девушка, какой я тогда была, подчинившись зову природы, сделала тот единственный шаг, который перевернул всю мою дальнейшую жизнь. Жалею ли я об этом? Нет, и ещё раз нет. Интуиция, шестое чувство, которое меня не подводит и до сих пор, подсказали мне, что наша встреча может быть очень короткой. И я шагнула навстречу чувству, отдав ему себя всю без остатка. Потом были два дня счастья и расставание, очень тяжело мною переживаемое. Оставшиеся пять дней отдыха, лениво тянулись в сонном лежании на пляже, в просмотре старых фильмов. Ожила я, только садясь в самолет с надеждой, что он унесет меня домой, где обязательно уже ждет весточка от Андрея.
Новосибирск встретил нас прохладой, северным ветром, заставившим пассажиров достать теплые вещи, предусмотрительно положенные в сумки перед полетом.
Мое нетерпение нарастало, скоро буду дома и, наконец, получу долгожданную весточку. Не помню, как дождалась багажа. Получив чемодан, направилась к встречающим. Я увидела улыбающиеся лица мамы, папы, высоко поднятый над головой букет алых роз, и под ним Алексея, моего Алексея. Чувство вины обожгло меня. Впервые в жизни я совершенно забыла о нем.
С Лешей мы познакомились, когда в восьмом классе меня, только что вступившую в комсомол, выбрали в школьный комитет комсомола. Я страшно волновалась, впервые придя на заседание. В дверях меня встретил высокий, плечистый, улыбающийся парень. Представился:
- Алексей. Пойдем, сядем рядышком.
Он учился в десятом, и для нас, девчонок, казался совершенно взрослым и недосягаемым, а оказался простым и веселым. Как-то так получилось, что я оттаяла, перестала стесняться, вступила в общий разговор. Алексей отвечал за выпуск школьной газеты и, смеясь, потребовал себе помощницу, которую обязался подготовить на свою замену после того, как окончит школу. В качестве кандидата он выдвинул меня. И все, смеясь, проголосовали. А, на моё тихое возражение, мол, рисовать не умею, он, изрек:
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим.
Так началась наша дружба. У меня как-то не складывались отношения с одноклассницами. Утомляли бесконечные разговоры о мальчишках, о модных платьях, становилось скучно. А я не умела этого скрывать. Девчонки считали меня гордой и заносчивой. С мальчишками отношения складывались значительно лучше. Я играла в шахматы, вместе с отцом любила болеть за “Спартак”, до самозабвения гоняла на велосипеде, и ребята считали меня “своим парнем”. До восьмого класса меня это не беспокоило. Но тут появился Алексей и стал для меня лучшим в мире, заменившим всех друзей и подружек. Он действительно научил меня выпускать газеты. Вместе мы читали одни книги и потом спорили о прочитанном, ходили на все премьеры в кино и театр, за билетами, на которые, Леше иногда приходилось стоять в очереди целую ночь. Я могла ему рассказать обо всем и ничуть его не стеснялась. Родители его и мои с улыбкой смотрели на нашу дружбу. Мы их познакомили, и они подружились. Когда он окончил школу, я ещё два года выпускала школьную газету, конечно же, с его помощью. Он поступил в медицинский, это была мечта его жизни, и с таким восторгом рассказывал об институте, о профессорах и, вообще, о медицине, что вопроса, куда пойти учиться после окончания школы, у меня просто не было. И я поступила в тот же мединститут. Наша дружба продолжалась, пока после второго курса мои родители, испугавшись за мое здоровье, не отправили меня отдыхать. И, вот, я вернулась. Удивительно, мы встречались каждый день, помногу раз перезванивались, а тут целых две недели ни разу его не вспомнила, не написала, не позвонила. Вот, откуда это чувство вины. Улыбаясь, чуть виновато, подошла к родным. Сумка и чемодан улетучились из моих рук, в которых вмиг оказался чудный букет из пяти роз, стоивших в нашем северном городе неимоверно дорого. Я вдохнула нежный аромат и вспомнила ту единственную розу, которую подарил мне Андрей.
- Доченька, загорела, окрепла. Как отдохнула? Почему не написала ни нам, ни Леше? Мы же волновались.
– Да так, как- то все устроилось. Извините, мои дорогие.
– Ладно, чего уж, после драки кулаками не машут, – рассудительный папа увлекал нас к очереди на такси.
– Пойдем, пойдем, мы заняли очередь, как бы она не прошла.
Все получилось наилучшим образом. Очередь подошла через десять минут. Быстро мы добрались до дома, где бабушка и тетя накрывали на стол.
Я все время чувствовала внимательный, вопрошающий взгляд Алексея, он неотрывно смотрел на меня и ничего не говорил. После вкусного домашнего обеда, после моего сумбурного рассказа о прелестях отдыха у моря, о его красоте и величии, мы, наконец, оказались в моей комнате одни.
Леша стоял у окна и курил, он молчал, и я молчала. Письма от Андрея не было, и он не звонил. Так сказала бабушка. И вдруг усталость накатила на меня, не было сил поднять руку, сказать слово, открыть глаза. Я почувствовала, что Леша опустился рядом со мной на диван. Меня обняла дружеская, такая родная рука.
– Ну, ну, маленькая, расскажи.
Родной, немного глухой голос, теплое плечо, в которое я уткнулась, и закрытые глаза позволили мне вместе с потоком слез излить и душу. Я рассказала Алексею все, все, что пережила за эти неполные три недели.
На столе громко тикал будильник. Свет от лампы освещал книжную страницу, так ни разу и не перевернутую мной. Стало зябко. Я закуталась в старый пуховый платок, забралась в кресло с ногами, и воспоминания вновь нахлынули на меня.
Через несколько дней, тянувшихся очень медленно и состоящих только из ожидания звонка, письма или какой-либо весточки от Андрея, я поняла, что жду ребенка. Это открытие вызвало целую бурю чувств в душе: от страха, что же будет, до радости, что частица Андрея, моего Андрея, теперь навсегда останется со мной.
Беременность принесла с собой утренние тошноты, нетерпение запахов, парадоксальные желания в еде. Это не осталось не замеченным женщинами моей семьи.
Вечером, на пятый день моего приезда, ко мне в комнату постучала мама:
– Доченька, нам надо поговорить.
– Да, мамочка, конечно.
Мама опустилась рядышком со мной на диван, на котором я сидела, обложившись конспектами. Занятия ещё не начались, но анатомия, анатомия, за лето прилично подзабытая мной, требовала повторения.
– Ты мне ничего не хочешь сказать?
Я молчала, опустив голову.
– Ну-ка посмотри мне в глаза. Ленушка, нам с бабушкой показалось, что…, - мама замялась, и я решительно закончила за неё:
– Что я жду ребенка, да, это правда.
– Вот и прекрасно. Ты уже сказала Алексею?
– А причем здесь Алексей? – несказанно удивилась я.
– Как при чем? Дети делаются двумя родителями. Ему нужно обязательно сообщить и поторопиться со свадьбой.
– Мама, ну что ты говоришь, какая свадьба. Алексей здесь совершенно ни при чем.
– Так …, – в комнате воцарилась тишина.
– А кто же отец ребенка? – наконец, собралась с духом мама.
– Мы познакомились на юге, его зовут Андрей, он аспирант из Ленинграда.
– Ну вот, теперь понятно твое метание к двери, на каждый звонок. И, насколько я понимаю, весточки от него ты так и не дождалась.
Я кивнула, низко опустив голову. Мне было стыдно смотреть в мамины честные, правдивые глаза.
– Посмотри на меня, дочка, – мама рукой подняла мой подбородок.
– Как же так, шестнадцать дней отдыха, первый встречный мужчина и ребенок, разве мы так тебя воспитывали?
Из моих глаз водопадом брызнули слезы.
– Мамочка, милая, я его люблю, он замечательный, мы одинаково мыслим и чувствуем. Он обязательно напишет, просто что-то, наверное, случилось.
– Так напиши ему сама.
Слезы усилились и, всхлипывая, я произнесла:
– У меня нет его адреса, он уезжал раньше, и я думала, что к моему приезду меня уже будет ждать письмо, и просто дала ему свой.
– Прекрасно, просто замечательно, – мама возмущенно всплеснула руками.
– А Алексей, как ты могла так поступить с Алексеем? Ведь он любит тебя преданно и верно.
– Кто любит? Что ты мама, ты ошибаешься, мы просто дружим.
– Слепая дуреха. Он любит тебя так, что такую любовь нужно поискать, да и ты …
– Что я?
– И ты его любишь, дочка, хоть и не понимаешь этого.
От удивления мои слезы вмиг высохли.
– Что ты говоришь, мама, что ты говоришь! Этого нет, это просто невозможно, особенно теперь.
– А что теперь? Ещё ничего не произошло.
Опять наступила тишина. Мама о чем-то сосредоточенно думала.
– Очень хорошо, что Алексей ничего не знает. Ну что же, дочка, раз так получилось, то получилось. Слезами горю не поможешь. Ошибки, глупые ошибки молодости нужно исправлять. Завтра же пойдем к Вере Борисовне, моему гинекологу, она врач опытный, поможет.
– Поможет в чем?
– Ну что ты спрашиваешь? Ты же уже не маленькая. Все будет хорошо, сделаем обезболивание, в тот же день заберем тебя домой, и через неделю все будет забыто.
– Мама, мама, это говоришь ты?
– Возражения не принимаются. Ложись спать. Утро вечера мудренее.- И мама вышла.
Минут пять я отупело сидела на диване, пытаясь осмыслить произошедший разговор.
Аборт, моя мама предлагала именно это, она предлагала убить дитя, частицу моего любимого.
– Ни за что!
Я, достав дорожную сумку, начала судорожно кидать туда какие-то вещи, конспекты, плохо соображая, что делаю.
– «Бежать, бежать быстрее, здесь опасно для моего малыша»,– билась в моей голове одна единственная мысль.
У меня хватило терпения дождаться тишины в квартире. И когда все заснули, я тихонько проскользнула в дверь.
Облегченно вдохнув, быстро пошла по улице. Куда идти, я не знала и как-то не задумывалась об этом.
Вдруг, моё внимание привлекла ярко освещенная будка телефона-автомата. Посмотрев на часы, я охнула. Было одиннадцать часов ночи, прошел целый час. Оглядевшись, удивленно узнала свою школу. Ноги сами принесли меня сюда без участия сознания.
Возбуждение, охватившее меня после разговора с мамой, как-то сразу схлынуло, и я почувствовала сильную усталость и опустошенность.
«Что же делать?» – все звучало и звучало в моей голове. «Алексей! Мой Леша, лучший друг, советчик, он обязательно поможет».
Судорожные поиски “двушки” увенчались успехом.
– Леша, я ушла из дома.
– Как? Ой, прости. Где ты?
– Я у школы, у нашей школы.
– Не уходи, никуда не уходи. Я сейчас буду. Слышишь? Стой в будке, там светло и относительно тепло. Ты поняла меня?
– Да, да, да.
Леша появился минут через пятнадцать. Ни о чем не спрашивая, он укутал меня в свою куртку и усадил в остановленную машину. Мы поехали в самый центр, в знакомый дом, находящийся на ул. Красной. Там жила Лешина бабушка Вера, удивительная старая леди, интеллигентная особа шестидесяти пяти, на пенсии, посещающая все концерты, все спектакли, выставки и лекции, включая те, что проводились в ЖЭКе. Она всегда была нам другом, интересовалась нашими интересами, водила нас на выставки и в театр.
Когда она открыла нам дверь, немного удивленно глядя на нас, я шагнула, уткнулась в её полное плечо и разрыдалась.
– Так, так, ну ничего, ничего, девочка, перемелется – мука будет. Пойдем, пойдем, – и она повела меня в комнату.
– А ты, Алексей, быстро поставь чайник. Леночка замерзла совсем. - Бабушка Вера умела и любила командовать.
– Разговоры все завтра, сейчас чай и спать. Леша, марш домой, приедешь завтра.
Я плохо помню, как выпила чай, как доплелась до дивана. Как только положила голову на подушку, провалилась в тяжелый, непробудный сон.
Боже мой, как страшно мне было на другой день, когда, проснувшись в чужой, хоть и знакомой комнате, до меня дошло: ”Что же будет? Я одна, без средств к существованию, да ещё и беременная?” Но тут вошла улыбающаяся бабушка Вера.
– Ну, как, доченька, дела? Как самочувствие? Ты перемерзла вчера, не заболела?
– Ба Вера, все хорошо, здорова, – ответила я, стараясь незаметно вытереть слезы.
– Хорошо - не хорошо, а вставать пора.
Тут меня накрыла, ставшая уже постоянной, волна утренней тошноты. Вернувшись в комнату, я обессилено опустилась на кровать.
– Так, – протянула бабушка Вера, – более или менее картина проясняется. Ну-ка рассказывай все по порядку.
Когда я закончила свой рассказ и подняла голову, увидела расстроенное лицо Веры Ивановны.
– А как же Алеша? – спросила она. – Ну да ладно, не мое это дело, да и не время об этом говорить.
– Ты полежи, Леночка, сегодня, поваляйся, понежничай. Я сейчас завтрак принесу. А к вечеру, к приходу Алеши встанешь, приведешь себя в порядок.
Мы ждали его за накрытым столом. Я была уже умыта и причесанна, в халате бабушки Веры, обхватившем меня два раза.
Он вошел, как-то сразу повзрослевший, серьезный мужчина, улыбнулся нам, вымыл руки, сел за стол.
– Значит так. Жить будешь здесь, пока не разберешься с мамой.
Я вскинулась, пытаясь сказать, что не прощу ее никогда и никогда не вернусь домой.
– Спокойно, выслушай до конца. Итак, повторяю, жить будешь здесь. Ба Вера, ты не возражаешь?
– Ну, что ты спрашиваешь, Леша, – энергично ответила Вера Ивановна.-Пусть живет, сколько будет нужно.
– Учиться будешь до родов, а там будет видно. Теперь о деньгах: наши стипендии, бабушкина пенсия, и я ещё устроился на скорую. Ночные дежурства, ставка фельдшера, все-таки пятый курс. Вот так.
Я опять захлюпала носом, пытаясь сдержать слезы.
– Закрывай источник, тем более причин плакать нет и быть не может. Нового человека нужно ждать в радости и надежде, что и будем делать с сегодняшнего дня. Вопросы есть?
На наш отрицательный кивок он продолжил:
– Есть будем, а то я проголодался.
IV
А потом, были роды, тяжелые с осложнением роды, подарившие мне сына, но надолго выведшие меня из строя. Целый месяц я в беспамятстве металась в жару. И только встревоженные лица мамы и Алексея, сменявших друг друга у моей постели, изредка всплывали в моём сознании. А потом, пелена бреда снова поглощала меня. И только их забота, да и придуманное и выполненное Алексеем, вопреки запрету врачей, действо вернули меня к жизни.
Ночью он уговорил детскую сестру, принес и положил на грудь мне, лежавшей в бессознательном состоянии, моего малыша, ещё толком не виденного мною. Молоко мое перегорело. Мальчика не приносили в палату и кормили искусственно.
Этот маленький, теплый, а для меня горящей в жару, прохладный комочек зашевелился на моей груди, лобик коснулся моего подбородка. Инстинктивно руки мои обняли дорогое тельце. И о чудо, я пришла в себя.
– Леша, это Андрей? – пересохшие губы плохо меня слушались.
– Это твой сын, Леночка, – обеспокоено сказал Леша, он подумал, что я опять брежу.
– Да, я и говорю, Андрюша, – настойчиво повторила я, - положи его так, чтобы я могла его увидеть.
Алексей положил малыша рядом со мной. Он поправил подушку, приподняв меня за плечи. Я смотрела и смотрела в это знакомое и незнакомое личико. Андрюша-маленький был копией Андрея большого: тот же нос, лоб, губы. Малыш вдруг распахнул глаза в темных мохнатых ресницах. На меня глянули синие-синие мои глаза, малыш потянулся, и глаза закрылись опять.
– Ну, вот и познакомились, давайте отнесу его в кроватку, а то мне попадет, если кто увидит, – это медсестра детского отделения пришла за ребенком.
– Мамаша, не волнуйтесь, кормим вашего богатыря исправно и ухаживаем, но хватит вам уже болеть, лучше материнских рук не бывает. Поправляйтесь.
Ловкие руки забрали мое сокровище и унесли.
– Спасибо, Леша, – тихо прошептала я.
– Спи, родная, теперь спи.
С этой ночи я стала поправляться медленно, но верно.
Нас с Андрюшей выписали долечиваться домой через полтора месяца после родов.
Я была очень слаба. Плохо ела и спала, больше лежала, тупо смотря в потолок или на ковер, висевший около кровати.
В соседней комнате кипела жизнь: раздавался плачь моего сына, мама и две бабушки, моя и Лешина, кормили его, одевали, купали. А вечером приходил Алексей и занимался Андрюшей. Он о чем-то подолгу с ним разговаривал, иногда заносил ко мне в комнату, но я быстро уставала и просила забрать мальчика.
Во мне будто что-то сломалось. Андрей бросил нас, бросил совсем, теперь я понимала, что ждать бесполезно, что если бы он помнил обо мне, обязательно объявился бы. Умом понимала, что есть Андрюша-маленький, и нужно жить для него. Но я видела, что его любят, ему хорошо и без меня. Зачем я ему? Мысли в моей голове двигались как-то замедленно, а эта посещала меня все чаще. Как-то вечером ко мне подошла мама.
– Дочка, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Леночка, светик мой, простишь ли ты меня когда-нибудь, дуру такую? Спасибо тебе за Андрюшеньку и прости, родная.
Мама плакала, уткнувшись мне в плечо. Что-то со скрипом повернулось в моей душе.
– Мамочка, милая, да я давно простила. Это ты прости меня.
И слезы, наконец, хлынули из моих глаз, хлынули, принося облегчение. Я не плакала с того дня, как ушла из дома, одевая душу в панцирь, собирая силы для родов. И вот, наконец, они лились, смывая обиды, боль, разочарование.
– Это что тут происходит? Потоп решили устроить?
В комнату вошел Леша, держа на руках Андрея.
– Прихожу с работы, парень мокрый, никого рядом нет, захожу к вам, а тут ещё мокрее, – встревоженный взгляд он переводил с моего лица на мамино.
– Все хорошо, все хорошо, – мама взяла внука и вышла из комнаты.
– Знаешь, Ленка, хватит строить из себя жертву. Парень у тебя замечательный растет, и ему нужна мать. Зря это мы тебе тут устроили санаторий. С завтрашнего дня забирай его в свою комнату.
Леша хмурился, но я видела, что он не злится, что его суровость напускная. Ещё я увидела, как он устал, похудел, возмужал, посерел даже. Куда делась его богатырская осанка, косая сажень в плечах. Он учился, работал, заботился о нас с Андрюшей. Мне стало стыдно и горячо щекам.
– Ну, ты даешь! Порозовела и похорошела сразу. Не обижаешься, девочка, на мои слова?
Я покачала головой.
– Лешь, я есть хочу, очень.
– Правда? Это прекрасно. Пойдем, составлю с удовольствием тебе компанию.
С того вечера я пошла на поправку. Сначала, участвовала чуть-чуть, а потом все более активно в ухаживании за Андрюшей. Это приносило истинную радость и какое-то успокоение.
Потихоньку стала выходить на улицу. Одна из моих одиноких прогулок окончательно внесла покой в мою раненую душу.
Был конец августа. Листочки на деревьях потихоньку желтели. Подул северный ветер, сразу принеся с собой прохладу. Около часу дня, накормив и уложив спать Андрюшу под бдительным присмотром бабы Веры, я отправилась на уже традиционную прогулку.
В этот день я впервые надела плащ и накинула на голову шарф. После долгой и тяжелой болезни деревья, цветы, солнечный свет и тепло, да и сам воздух кажутся удивительными и прекрасными. Я брела по улицам, особенно не замечая дороги. Повернула налево, потом опять налево, пошла прямо и оказалась совершенно в другом мире. Дома здесь были старой постройки. Улица утопала в зелени кустов и высоких деревьев. И вдруг передо мной открылась вся освещенная солнцем маленькая церковь, белая, белая с золотой маковкой под золоченым крестом. Дверь была открыта и как бы приглашала зайти вовнутрь.
Я стояла и смотрела на это чудо творения рук человеческих, и во мне происходила какая-то неведомая работа. Я осознала, что если переступлю порог, все в моей жизни изменится. Как, я не знала, но что изменится, чувствовала всем сердцем.
Глубоко вздохнув, направилась к входу.
В церкви царил полумрак и какая-то неземная тишина. Через толстые стены, узкие окна сюда не врывался суетной уличный шум. У старинных икон, слабо потрескивая, горели свечи. Мне показалось, что в храме я одна.
Я оглянулась. И вдруг в мою душу заглянули женские, мудрые, все понимающие глаза. Передо мной на толстой старинной доске сиял чистым, теплым светом лик красоты, нежности и мудрости великой.
На руках у женщины, да, да земной, много выстрадавшей женщины был ребенок, мальчик с взрослым, все понимающим взглядом. Это была Богоматерь. Я поняла это сразу, хотя это было первое в жизни моё посещение церкви.
Какая-то сила опустила меня на колени.
Я просила прощения у нее, Богородицы, у мамы, у Алексея, у Андрея большого и маленького за все черные мысли, которые посещали меня в последние месяцы, за нежелание жить, раздражение, обиды, разочарования. Я просила прощения у Высшей силы, что ниспослала мне такую судьбу и благодарила Бога за ту любовь, что узнала, почувствовала, пережила, за плод этой любви, подаренный мне совершенно незаслуженно, за чудного мальчика, который день ото дня все больше занимал главное место в моей жизни.
Слезы хлынули из моих глаз. Я плакала, и душа моя омывалась, очищалась, оживала, и в ней просыпался теплый огонек. Он рос и креп под взглядом чудного лика. Вдруг, я поняла, что должна простить всех, у кого только что просила прощения, и это сделать оказалось значительно труднее. Глаза на иконе, добрые, все понимающие глаза, помогали мне, звали за собой, укрепляли, прощали и любили, любили бесконечно и, безусловно, любили меня, такую непутевую дуреху, сделавшую столько ошибок за свою короткую жизнь.
Слезы мои иссякли сами собой. На душе стало тихо, мирно, спокойно.
– Жди, надейся и верь,– вдруг прозвучало во мне отчетливо.
Сколько времени прошло, сколько я простояла на коленях у иконы, не знаю.
– Вставай, пожалуй, уже можно, – вдруг услышала я старческий дребезжащий, но исполненный любовью и состраданием голос.
Рядом со мной стояла маленькая сухонькая старушка, одетая бедно, но чистенько, во все темное. Только на голове белел ситцевый платок.
– Вставай, вставай.
Я оперлась на ее руку и встала.
– Видно, ты хоть и молоденькая такая, а настрадалась в жизни. Верь, доченька, верь, кого Бог любит, того и испытывает, а сверх сил никому не дает. На, испей святой водички, вмиг полегчает.
Я глотнула холодной воды из протянутой старушкой кружки.
– Иди, доченька, домой. Заждались тебя, волнуются. Ты ещё будешь счастлива, будешь.
Я поцеловала морщинистую щеку и вышла.
Яркий солнечный свет ослепил меня, заставил зажмуриться, хлынул радугой через ресницы. Это было так неожиданно и радостно, что я засмеялась.
V
С этого дня жизнь как бы дала мне передышку. Дни, наполненные заботами о сыне, текли за днями. Мне все-таки пришлось взять академический отпуск в институте, и я жила только Андрюшей, с удивлением и радостью наблюдая, как он становится все более сообразительным, а главное добрым и любящим мальчиком. Он совсем не капризничал, если у него ничего не болело и проявлял интерес ко всему движущемуся, яркому, незнакомому.
Однажды, когда Андрюше было месяцев семь, на улице шел дождь, и мы не пошли гулять, а расположились у окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу, сливаясь в водные дорожки.
Вдруг, мой мальчик, отвернувшись от окна, обнял меня за шею своими ручонками, уткнулся головой в мою шею и замер.
В этот миг что-то повернулось в моей душе. Я почувствовала всю силу его любви и бесконечного доверия, поняла, что весь его мир сосредоточен во мне. Что быть мамой и ответственность великая, и счастье такое огромное, что не помещается в сердце моем, рвется на свободу. И этого счастья так много, что оно может осветить весь мир.
Любовь и нежность переполняли мое сердце. Мне захотелось защитить моего сыночка от всех житейских бурь, дать ему в этой жизни все самое лучшее. Я вдыхала его чистый аромат, целовала головку.
– Андрюшенька, сыночек мой, – шептали мои губы ему на ушко.
Он отодвинулся, внимательно посмотрел мне в глаза и улыбнулся, открыв четыре зуба, два верхних и два нижних – нашу гордость. Мы их ждали, постукивая ложкой о распухшие десны, и даже отмечали их появление бутылкой красного вина.
– Мама, – ясно и четко произнес он, – мама, – повторил и весело засмеялся, поглядывая на меня с хитрецой.
– Мама, ба Вера, идите сюда. – Андрюша, повтори.
– Ма-ма, – повторил к нашей радости мой взрослеющий сын.
Андрюша рос и развивался нормально, иногда болея, как все дети, больше радуя нас, чем огорчая. Я всегда пресекала спокойно и ненавязчиво все его попытки назвать Лешу “папой”. И когда в пять лет, он задал уже ожидаемый мной вопрос:
– А где мой папа?– все ему рассказала.
С этого дня мы ждали Андрея большого вдвоем, ждали каждый день, иногда, разговаривали о нем, как будто он просто уехал в командировку.
За эти годы в жизни моей было много всякого. Я простила маму окончательно, но не вернулась домой. Когда Андрюше исполнилось три года и его можно было отдать в детский садик, перешла на вечерний факультет и пошла работать фельдшером в медсанчасть Электровакуумного завода. Я сразу получила комнату в общежитии, и мы переехали туда с сыном, несмотря на бурные возражения Веры Ивановны, нашего доброго ангела-хранителя. После окончания института, мне, как молодому специалисту, дали эту двухкомнатную квартиру, где живем мы с Андреем маленьким и по сей день.
Я зябко поежилась. За окном серело. Ещё чуть-чуть и я смогу, наконец, разобраться со своей жизнью, понять, чего хочу, чего жду.
– Надо выпить чаю, – подумала я. – Чай всегда помогает мне сосредоточиться.
Тихонько пробравшись на кухню, стараясь не шуметь, вскипятила воду и заварила крепкий чай.
С чашкой чая подошла к окну. Через час взойдет солнце, и день, обычный день, закружит нас вихрем встреч, работой, заботами и хлопотами. Отступать некуда, необходимо задать себе самый главный вопрос и честно ответить на него.
Любовь Андрея, как прекрасная, яркая комета, залетела в мою жизнь, осветила её ярким светом и улетела на долгие двенадцать лет. А любовь Леши, как солнышко, что освещает, обогревает тебя каждый день, возвращаясь вновь и вновь. А ты в обыденности и упорядоченности дня не замечаешь его ласкового тепла и света, тоскуя о залетной комете. Но сейчас спала какая-то завеса, ясно и четко я увидела истину, что вначале поразила меня. Я любила, любила Алексея все двенадцать лет, сама того не осознавая, ища и находя в нем опору, поддержку, почему-то называя это сильное, ровное чувство дружбой.Не могла себе представить, как можно прожить день без его совета, без вечернего общего чаепития, ставшего у нас традиционным, с рассказом обоих мужчин о прожитом дне. Без теплого плеча, на котором порой засыпала, сидя у телевизора, втайне ожидая того момента, когда сильные, ласковые руки отнесут меня в постель, а теплые губы, легко целуя в щеку, прошепчут:
– Спи, родная.
А вот день без Андрея легко себе представляла, я и жила без него долгих двенадцать лет. Да, вспоминала его, вначале он очень часто, а потом все реже снился мне по ночам. Но без него я могла жить, а без Алексея нет, не могла и не хотела.
«Господи, а вдруг, поздно?» – Эта мысль обожгла меня.
«А вдруг, он меня уже не любит и никогда не повторит тех слов, что я не раз запрещала ему говорить: “Я люблю тебя, Аленушка, люблю так сильно, что готов ждать годы, всю жизнь, лишь бы ты когда-нибудь, пусть через десять, двадцать лет, бесконечность скажешь мне ‘да’”».
С приездом Андрея, я освободилась от наваждения, от любви нереальной, иллюзорной, выдуманной мной любви. Наконец, спали её оковы. И душа моя, освободившись, выпустила на волю мою настоящую, единственную на всю жизнь любовь – любовь к Алексею.
Это открытие так поразило меня, что я вынуждена была сесть на табуретку. Я смотрела в окно на всходящее солнце, и боль пережитого покидала моё сердце, и в нем просыпалась надежда.
– Так чего же сижу? – задала я себе вопрос.
Несмотря на бессонную ночь, почувствовала себя сильной и молодой, умылась и принялась за приготовление завтрака двум Андреям, большому и маленькому, двум мужчинам из трех, главных в моей жизни.
Часть III
I
Утром меня разбудила звуки работающей кофемолки, и голосов женского и мальчишеского. Луч солнца ласково коснулся моей щеки, переместился на закрытые глаза, яркой радугой прорвался через ресницы. Я открыл глаза, сладко потянулся, пытаясь из осколков вчерашних воспоминаний составить ясную картину происходящего.
- Проснулся? – ласковый женский голос совершенно вернул меня к действительности. Лена вошла в комнату, присела на край дивана, пощупала пульс.
- Молодец, какой, на мой поверхностный взгляд ты в порядке, - сообщила она. – Пульс в норме, цвет лица прекрасный, глаза блестят. Быстро вставай и в душ, завтрак будет готов через пять минут.
Я попытался что-то сказать, но теплая ладошка накрыла мои губы.
- Молчи, все разговоры после завтрака.
Она вышла. Поднявшись, Я почувствовал себя совершенно здоровым, будто и не было вчерашней встряски.
«Поколдовала надо мной моя колдунья».
После душа, одевшись, побрившись, приведя себя в собранный вид, я отправился на кухню. Мать и сын с двух сторон упорно потчевали меня, не давая говорить.
- Так, замечательно, и вид и аппетит у тебя прекрасный, что несказанно радует, – улыбнулась Лена.
- Сейчас за тобой заедет мой лучший друг и однокашник Леша, он прекрасный кардиолог, и пока он тебя не обследует и не внесет ясность в твое состояние, разговоров не будет. – Она улыбалась, но глаза были строгие, они внимательно смотрели на меня. Синие-синие глаза нисколько не изменились за эти годы.
- С сердцем шутить нельзя, – закончила она, и я понял, что никакие возражения не принимаются.
Зазвонил входной звонок, Лена легко и грациозно вскочила и пошла открывать дверь. Всю прихожую заполнил густой баритон, в котором явственно слышались нотки встревоженной нежности и заботы. Сердце мое опять екнуло.
- Ну, ну, сердце, хватит, не подводи, – обратился я к самому себе.
В кухню вошел светловолосый гигант, одновременно похожий и на Илью Муромца, и на Алешу Поповича: косая сажень в плечах, мягкая бородка, серые с искорками глаза.
- Алексей, – он протянул мне руку. – Рад познакомиться, одевайтесь и поехали. Машина ждет внизу.
- Мальчики, приглашаю вас на обед, обещаю наши сибирские пельмени. Часам к пяти, мы с Андрюшей, думаю, успеем, а если освободитесь пораньше, поможете лепить.
- Пельмени, о, это дело святое, – мягко зарокотал баритон, – обязательно будем. И мы вышли.
Около подъезда нас ожидал старенький, видавший виды “Москвич”.
- Не “Волга”, конечно, но пока не подводил никогда, – с гордостью, свойственной всем автомобилистам, изрек Алексей.- Поехали.
- Я заведую отделением в кардиоцентре, так что быстренько вас обследуем. Центр наш не хуже вашего Питерского, оборудование самое последнее, импортное, недавно обновили и уже освоили. – Он упорно смотрел на дорогу, старалась не встречаться со мной взглядом.
Я чувствовал кожей, шестым чувством, что этот сильный добрый человек борется с собой, сохраняя внешнее спокойствие, загоняя бурю чувств, клокотавшую в его сердце, глубоко внутрь, пряча ее под маской вежливой холодности.
Усилием воли я расслабился.
- Все после обследования, - твердил я себе.
В салоне машины воцарилась тишина. Похоже, оба мы твердили себе эти слова.
Обследование прошло очень быстро и четко. Молоденькая медсестра, которой Алексей Павлович, так почтительно называли все моего опекуна, перепоручил меня с точными наставлениями, быстро провела меня по разным кабинетам, где меня мерили, просвечивали разные сложные приборы, где у меня брали кровь, заставляли крутить педали, предварительно всего облепив датчиками. Это был мой первый опыт такого близкого знакомства с медициной, и я немного оробел. Но все довольно быстро закончилось. Часа через два сестричка, представившаяся Оленькой, выдав мне стопку журналов, посадила в удобное кресло в холле и, велев подождать еще немного, куда-то ушла.
Приблизительно через час меня позвали в кабинет Алексея Павловича. Это была большая комната, освещенная ярким солнечным светом, свободно проходящим через невесомые прозрачные занавески четырех больших окон. Везде были цветы в вазах и в многочисленных больших и маленьких горшках, заполняющих все подоконники и хитроумные напольные и настенные подставки.
- Люблю цветы, это известно, и все стараются их мне подарить, – улыбаясь, произнес Алексей Павлович, проследив мой взгляд. – Садитесь. Что же, Андрей, могу вас поздравить, на сегодняшний день вы здоровы. Но обратить внимание на сердце необходимо. По-видимому, сказалось перенапряжение последних лет работы. Ведь, верно?
Я утвердительно кивнул головой.
- Наверное, много сидели за работой, вели малоподвижный образ жизни, мало гуляли. Вот вам и результат. Ну, что я вам твержу, вы и сами, думаю, все понимаете. То, что произошло, это первый звонок, и пропускать его нельзя. Необходимо пересмотреть всю свою жизнь и переосмыслить ее.
В его словах я почувствовал некий скрытый смысл. На меня смотрели смертельно усталые, грустные глаза. В них не было ни злобы, ни ненависти. Одна усталость.
- Нам надо поговорить. – Алексей достал сигарету. – Вот, все бросаю, бросаю и никак, Лена настаивает. Вы курите?
Я покачал головой.
- Нет, спасибо.
- Молодец, какой, – улыбнулся мой хозяин, закуривая.
- Вас, наверное, удивила реакция Леночки, да и Андрюши, на ваше появление. Просто, они вас ждали, ждали каждый день с той злополучной и прекрасной вашей встречи на берегу Черного моря. Лена вас не обвиняла, никогда не обвиняла и всегда, слышите, всегда защищала, когда я не выдерживал и пытался обвинить вас хоть в чем-то. Нет, вы всегда были для нее эталоном, были лучше, добрее, нежнее, умнее всех, кто ее окружал. Вы, наверное, уже догадались, я ее люблю, люблю безумно, безнадежно уже и не знаю сколько лет. Мы учились в одной школе, я старше ее на два года, потом вместе учились в Мединституте. И всегда я был рядом, опекал, помогал, как мог, и любил. А она ласково смеялась и принимала только дружбу. Сначала, мы много говорили о вас, а потом перестали говорить. Она все рассказала сыну, и они стали ждать вместе уже с тех пор, когда ему исполнилось около пяти лет, когда дети начинают задавать свои вечные вопросы. Для меня это стало запретной темой. Если я начинал говорить о том, что, сколько можно ждать, что вы, наверное, уже забыли о ее существовании, она хмурилась и сердилась. А я не мог этого вынести совсем и просил прощения, в который уже раз за это десятилетие. Сначала, я вас ненавидел и ужасно злился, не понимал, как мог здравомыслящий мужик, которому судьба подарила такой подарок, такой бриллиант чистейшей воды, такую женщину, красивую, умную, такую преданную, так умеющую любить, как он мог отказаться от такой любви, забыть, покинуть. Понятно, что вы не знали о ребенке. Но отказаться от Лены? Не понимаю.
Он нервно курил, стоя у окна, не смотря в мою сторону, а я сидел, опустив голову, и задавал, задавал себе этот же вопрос и не находил ответа. Мы молчали. Через некоторое время он продолжил.
- За это время было всякое. И непонимание, и обида Леночкиных родителей, и тяжелейшие роды, после которых она долго болела. И я выхаживал их обоих. Болезни Андрюши, ее учеба. И через все эти годы она пронесла чистую, сильную любовь к вам и веру, удивительную веру, что вы появитесь, обязательно появитесь в один прекрасный день и постучите в ее квартиру. Теперь понимаете, почему она не удивилась нисколечко, да и Андрюша тоже. За эти годы ненависть моя прошла. Если женщина, которую я боготворю, так вас любит, то в вас что-то есть, что заслуживает эту любовь. Я не ненавижу вас, но не понимаю. Ваше появление вызвало во мне бурю чувств, опять всколыхнуло боль, которую прячу столько лет. Я откровенен с вами. Но оно принесло и некое облегчение, годы неопределенности, наконец, закончатся.
- Ну, вот, все сказал. Не жду ваших оправданий и объяснений. – Он слабо улыбнулся, погасил сигарету, взглянул на часы. – Ого, нам пора на пельмени. Не будем заставлять ждать. Пойдемте, Андрей.
II
Мы быстро домчались до уже знакомого мне дома. На звонок открыл дверь Андрей. Он широко улыбнулся.
- А мы уже закончили, – гордо произнес он. Сразу было видно, что в лепке пельменей мальчик играл не последнюю роль. Руки, с закатанными по локоть рукавами, нос и лоб были в муке.
Мы оба, Алексей, и я, гордо заулыбались, переглянулись и, дружно хмыкнув, засмущались от такого совпадения.
- Проходите в комнату, – раздался мелодичный, рождающий всплеск воспоминаний, до боли дорогой голос.
На пороге комнаты появилась она. Прекрасная, молодая, как будто расстались мы вчера, как будто не было этого десятилетия разлуки. Лена вся сияла, как в первый день нашего знакомства. От этого сияния было больно смотреть сразу заслезившимся глазам. Я сморгнул, боясь, что это видение, и оно исчезнет, боялся так же остро, как боялся этого в день нашей первой встречи.
Она держала на вытянутых руках супницу с пельменями, от которых шел аппетитный пар и запах, такой запах, что желудок сразу отозвался голодным спазмом.
Господи, я смотрел и смотрел на нее, любуясь каждой черточкой ее лица, ладного, удивительно стройного молодого тела, высокой девичьей груди и этой талии, что и сейчас, как тогда при встрече, могла свободно поместиться в обхвате двух моих ладоней.
Лена совершенно не изменилась, только красота ее стала определенней, по-женски зовущей, притягивающей к себе. Я видел, что ни один мужчина в мире не остался бы равнодушен от этого гармоничного соединения зовущей, манящей, притягивающей женской красоты, с удивительной чистотой и целостностью души, просвечивающей сквозь ее прекрасные синие глаза. Вчера они были чуть-чуть грустные, а сегодня сияли с такой силой, что хотелось зажмуриться. Эти глаза сияли, но не мне…
Нежный, чуть робкий, зовущий взгляд был обращен к Алексею. Это ему она дарила своим взглядом всю себя, и душу, и тело, всю сразу, доверившись и одаривая, ничего не спрашивая для себя, как десятилетие назад она дарила себя мне.
Господи, я пошатнулся и вдруг увидел все понимающие серьезные глаза сына. Он двинулся ко мне тихо, боясь вспугнуть эту звенящую тишину, что воцарилась в комнате. Андрюша подошел и подставил мне свое плечо, на которое я оперся уже второй раз в жизни, плечо еще хрупкое по-детски, но такое родное и надежное. На сердце моем вскипели слезы благодарности к сыну, к его матери, сумевшей, не озлобившись, воспитать такого человека, такую душу, не по возрасту зрелую и мудрую, вскипели, увлажнив глаза, но не пролились, не принесли облегчение.
- Пойдем, покажи мне твою комнату, сынок, – тихо произнес я, первый раз так назвав Андрюшу. Мы тихонько двинулись к двери.
- Куда это вы собрались? – взволнованный женский голос, казалось, взорвал воцарившуюся в комнате тишину. Комната наполнилась звуками тикающих часов, тихой музыки, льющейся из репродуктора.
- Быстренько за стол, пельмени стынут. – Лена улыбалась, чуть-чуть виновато глядя на нас с сыном.
Мы дружно уселись за стол и, выпив рюмку холодной Столичной за здоровье хозяйки, принялись за пельмени. Пельмени удались на славу, ели мы их со сметаной, с маслом и уксусом, кто как любил. Потом пили чай с домашним кексом. Разговор был легкий, меня расспрашивали о Ленинграде, о работе, о семье. Я показал фотографию жены и сына. С фотографии смотрели карие глаза Саши, улыбаясь и спрашивая: “Папа, ты не забыл меня?” Нет, сынок, не забыл, да как я мог забыть моего рассудительного мужичка.
- Ну, ты даешь, - пророкотал баритон Алексея.
- Андрей, тащи свои фотографии, когда тебе было пять лет.
Андрюша вскочил, побежал в свою комнату и вернулся с альбомом. На столе лежали две фотографии. Два мальчика, похожие друг на друга как близнецы, смотрели на нас один карими, другой синими, материнскими глазами.
- Как это у тебя получается, оба твоя копия, только глаза не твои, – пророкотал Алексей. – Силен, браток, силен.
Над столом опять нависла какая-то неловкая тишина, которую я нарушил, собираясь уходить, ссылаясь на завтрашний доклад.
- Правда, мне пора, завтра трудный день.
Меня дружно провожали до двери, заполнив сразу всю маленькую прихожую. Лена сунула какой-то сверток. Договорились созвониться после доклада, и я вышел. Я уходил из гостеприимного дома, а Алексей оставался, и это просто не обсуждалось. Он остался как хозяин, как имеющий на это право, по молчаливому согласию синих дорогих мне глаз.
Добравшись на троллейбусе до гостиницы, я устало опустился на кровать. Хоровод мыслей крутился в моей голове. Я еще раз достал фотографию жены и сына, всматривался и всматривался в родные мне, близкие, дорогие черты, вспоминая годы совместной жизни. Знакомое тепло согрело мою взволнованную душу. Наташа одним присутствием своим всегда успокаивала меня, вселяла уверенность в себе. Меня кольнуло чувство вины. Я смотрел и смотрел в ее спокойные чуть улыбающиеся карие глаза.
- Прости, родная, – прошептали мои губы.
Я знал, что должен позвонить домой, как делал это всегда, когда командировки ненадолго разлучали нас, но не мог. Душа моя, сердце мое не были спокойны, и я не хотел вносить разлад в душу жены.
Позвоню завтра. Это была последняя мысль, мелькнувшая в моей голове, и я провалился в беспокойный сон.
III
Следующий день был заполнен до отказа. Утренний доклад прошел очень удачно. Затем, было обсуждение и еще два доклада, близкие мне по тематике.
Вечером был небольшой банкет с фуршетным столом. И разговоры о любимой работе с коллегами, живущими во всех краях моей необъятной родины. Радость общения отодвинула куда-то в тайники души все мои переживания.
В гостиницу я добрался поздно, уже было около одиннадцати, и позвонил Лене. Извинившись за поздний звонок, сообщил, что улетаю завтра в десять утра. Она заверила меня, что завтра все будут провожать меня в Аэропорту. После этого, из холла гостиницы я послал телеграмму жене, что все мол, хорошо, доклад прошел на “ура”, вылетаю завтра, все подробности при встрече. Позвонить не смог, что-то подсказывало мне, что, рассказывая ей все, что было в моей жизни двенадцать лет назад и о нежданной, негаданной встрече в Новосибирске, должен видеть ее глаза, как и она мои. Это поможет нам во всем разобраться.
Аэропорт встретил меня обычным гулом взлетающих самолетов, муравейником снующих, спешащих людей, строгим голосом диктора, объявляющего об очередной посадке. За час до отлета я зарегистрировался и, отходя от стойки, увидел спешащих ко мне провожающих. В руках у Лены были цветы, а Алексей нес коробку, в которой, как оказалось, был подарок Саше. Коробка ровнехонько легла в мою дорожную сумку, вес которой был так мал, что это позволило мне не проходить дополнительную регистрацию.
Мы стояли разделенные турникетом. Они со стороны провожающих, а я в загончике, где собирались отлетающие рейсом Новосибирск – Ленинград. Мы договорились о переписке. Я очень просил Лену прислать мне Андрюшу на зимние каникулы в Ленинград. Она, смеясь, сказала, что подумает. И тут я перевел глаза с ее смеющегося лица на лицо сына. Что-то опять было не так. Он стоял на расстоянии от меня, насупясь и держа руки за спиной. Что же случилось?
- Андрюша, сынок, подойди. – Он подошел, приблизился чуть-чуть, но расстояние, возникшее между нами, которое я чувствовал сердцем, кожей, не сократилось.
Я стал говорить о Ленинграде, о музеях, о выставках Эрмитажа, уговаривая его приехать ко мне. Но он молчал. Я поймал сочувственный взгляд Алексея. И благодарная мысль, что все-таки, какой он хороший мужик, и я могу быть спокоен за Лену и Андрея, промелькнула в моем сознании.
Объявили посадку. Я смотрел на сына:
- Ну, так как же, Андрюша? – он молчал.
- Товарищ, товарищ, быстренько прощайтесь, посадка заканчивается.
Крепкое рукопожатие Алексея, и мой шепот ему: «Спасибо за все». Легкий поцелуй в щеку Лены, и я резко повернулся, почти побежал к самолету.
- Папа! – этот крик заставил меня обернуться. Я увидел сына, прижавшегося к турникету и протягивающего мне руки.
Я побежал назад. Так быстро я не бегал, пожалуй, никогда в жизни.
Я обнял Андрюшу через прутья турникета, поцеловал его в голову.
- Я приеду, обязательно приеду, ты только пиши. – Эти слова, которых я так ждал и не чаял дождаться, вернули мне былую уверенность, что все будет хорошо.
- Товарищ, останетесь в Новосибирске. – Голос стюардессы вернул меня к действительности. Лена и Алексей оторвали Андрюшу от меня, положив руки ему на плечи. И я понял, что мой сын в надежных, любящих руках.
Самолет летел в Ленинград. Меня ожидали трудные беседы с женой и с маленьким сыном. Все случившееся будет очень трудно объяснить двум очень любящим и беззаветно верящим мне людям. Но почему-то на сердце было хорошо и спокойно, и я верил, что слова, сказанные мне Андрюшей при встрече: – Вы не волнуйтесь так, все будет хорошо, – обязательно сбудутся.
2002г