Они были старыми, такими старыми, что уже много лет назад перестали стыдиться и страшиться своей старости.
Они гуляли по лесу, шли тихонько-тихонько, будто боялись спугнуть остаток отведённого им времени. Летний лес был живым, звучным, пахнущим вечной хвоей, и молодым. Лесу ведь не страшны человеческие годы. Они от души прощали ему эту молодость, впитывали её сколько возможно, сколько могло поместиться в их мудрых душах. Молчали.
Осталось пройти совсем немного до опушки, но это для леса немного, а им хватило на огромное воспоминание, потому что она вдруг сказала:
- А помнишь…, - они часто теперь говорили друг другу «А помнишь?», чтобы не расплескать ни единой капли своей драгоценной жизни. – А помнишь, в наше первое лето, ты набрал вишни у нас под окном?
- Помню, - ответил он. Конечно, он помнил. Не вот так, специально, держал что-то в памяти, а вспоминал сразу вслед за её словами. И про вишню вспомнил.
У них под окном росли четыре вишнёвых деревца. В ту первую их совместную весну, в пору цветения, вишни эти были так на неё похожи: нежные, трепетные, волнующие, бело-розовые. Огромные шмели жужжали в ветвях, а она их не видела. И он говорил ей о её схожести с этими вишнями, и она радовалась каждому его слову, и благодарно смотрела на него, как смотрит измученный бестолковой дорогой путник, достигший, наконец, того единственного приюта, где его ждали, где он нужен, где он любим, где дали ему напиться прохладной воды, избавляющей от застарелой безнадёжной жажды.
А в конце июля созрели ягоды. То есть, по-настоящему вызрели только те вишенки, которые росли высоко, и их не смогли достать ни жадные руки соседских мальчишек, ни бездумные руки случайных прохожих. И тогда он взял стремянку и пошёл собирать эту вишню, уже готовую упасть оземь и стать кормом жирным воронам, в изобилии гуляющим в окрестной траве. А она смотрела на него из окна и радовалась ему, любовалась, гордилась. Махала ему рукой и смеялась.
Он принёс вишню домой, довольно много. Часть они съели с мороженым, и так было вкусно и весело есть это преображённое, ставшее розовым от вишнёвого сока мороженое, и так счастливо им было. Они ели мороженое и целовались, потому что никак нельзя было не целоваться.
А из оставшейся вишни она сварила компот. Насыщенный, терпкий, чудесный компот, они пили его из янтарно-жёлтых солнечных кружек, а он потом ложкой ел компотные ягоды. И опять они смеялись, радовались и целовались сладкими вишнёвыми поцелуями.
Воспоминание в нём закончилось на том замечательном компоте, и он сказал:
- Ты компот тогда сварила.
- Да, - ответила она, - именно о компоте я и хочу рассказать. Мне тогда сон приснился, волшебный… Будто компот наш – не компот, а эликсир желаний. Но мы узнали об этом только тогда, когда осталось два глотка. И мы могли загадать только по одному желанию, а непременным условием было, чтобы загаданное не касалось тебя самого.
- И что ж ты загадала?
- А что я могла ещё загадать? Конечно, счастья для тебя до конца жизни.
Они замолчали, она ожидающе, он - впитывая сказанное. Потом он обнял её за плечи, привычно притянул к себе и нежно поцеловал в лоб.
- Всё ты выдумала! – улыбнулся он. – Не снился тебе никакой сон.
- Конечно, выдумала! – радостно подтвердила она и добавила:
- Мне вот только интересно, что же загадал ты?!