Странные времена

Лауреаты Фонда Всм
ОЛЬГА ВЕЛЕЙКО - ПЕРВОЕ МЕСТО НА ВЕРНИСАЖЕ КОНКУРСЕ ШЕСТОМ ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

- Бабушка, ты лекарства сегодня принимала?

Взгляд внука, увеличенный линзами в тонкой позолоченной оправе, царапая, ползет сверху вниз – от редких пепельно-седых пушинок на ее голове – через застывшее, словно посмертная маска, лицо в старческих пигментных пятнах – спотыкается на коричневой впадине ввалившегося рта – выбирается на слегка подрагивающий пригорок подбородка – перепрыгивает с него на выцветшее несвежее хлопковое поле белья, покрывшее впалую грудь.

Внук… Через год-другой сам дедом уже будет…

- Принимала она все, Константин Дмитриевич, не беспокойтесь! – рапортует бодрая и крепкая, как наливное яблоко, сиделка.

- Она позавтракала? – внук перемещает сканирующий взгляд с бурых, беспомощных, старушечьих рук, по которым будто прошла борона, на румяные щеки сиделки.

- Конечно, позавтракала, Константин Дмитриевич!

Врет… Но оспаривать нет сил…

Жена внука… как ее?.. Люба?.. Люся?.. обшаривает глазами все углы полутемной комнаты, загроможденной необъятным и неподъемным старинным черным буфетом, круглым столом по центру, тяжеловесными пыльными шторами на окнах и бесчисленными пожелтевшими фотографиями на стенах.

- Проветрить надо, - цедит она, брезгливо оттягивая вниз уголки губ, и сиделка торопливо дергает рассохшиеся рамы, впуская в комнату сиреневый дурман и птичий щебет.

- Там, в передней, сумка с подгузниками и продуктами, разберитесь, - круглый гладкий подбородок Константина Дмитриевича указывает на дверь, и сиделка выходит.

На несколько минут в комнате воцаряется плотное, гнетущее молчание, будто кто-то умер, а затем Константин Дмитриевич шумно втягивает воздух пористым носом и произносит, поднимаясь со стула:

- Ну ладно. Нам пора. Приедем на днях. Поправляйся, бабуля.

- Да, действительно пора, - цедит его жена. – Выздоравливайте, Олимпиада Львовна.

И они отделяются дверью от старухи и ее желтоватой мутной слезы, выкатившейся из левого наружного уголка глаза, пробежавшей, оставив мокрый след на виске, и спрятавшейся в волосах за ухом.

- Опять не сказал! – раздраженно доносится из-за двери приглушенный голос… Любы?.. Люси?.. - Ну почему это я должна всегда все решать?! Или это тебя не касается?! Или ты хочешь, чтобы Сашка после свадьбы у нас жил?! Я, знаешь ли, с невесткой толкаться в одной кухне не горю желанием! А дети у них пойдут – что тогда? Ты соскучился по пеленкам и крикам по ночам?!

- Перестань орать! – сдавленно шипит внук. - Я все понимаю, но что мне делать?! Она мне не чужая!

- Ах, она тебе не чужа-а-я?! А мы?! Может быть, мы тебе чужие?!

- Не городи чушь!.. Ну не могу я, Люсь, понимаешь, не могу своими руками родную бабку в богадельню сдать!

- Нет, ты совсем с ума спятил! Да в этой "богадельне" и условия, и уход, и вообще… - голос внуковой жены прервался и разразился судорожными всхлипами. – Сколько можно?.. Сто лет почти… И не живет, и не умирает… Только деньги… Только давай… А ты…

- Тихо ты, тихо… - шепчет Константин Дмитриевич. – Услышит ведь!

- О Господи, да что она может услышать?! И что она может понять своими мозгами кабачка?! Это ведь растение уже, а людям жить надо! Твоему сыну жить надо, черт тебя раздери! Ну что делать, если такие времена настали – либо сын, либо столетняя старуха?!

- Замолчи!..

…Голоса становятся все глуше… глуше… уходят куда-то в иное измерение. Ее слух уже не различает отдельных слов. Взгляд ее глаз, потерявших цвет от времени и катаракты, скользит по старым снимкам на стенах и останавливается на золотистом циферблате старинных напольных часов в черном массивном футляре. Так… Так... Так... Маятник мерно стучит, раскачивая время и пространство вокруг ее уставшего от жизни и боли тела, плывут стены, потолок, все скручивается по спирали и остается только стук: так… так… так…

- Липа! – раздался откуда-то издалека звонкий и молодой мамин голос, отозвавшись резким  прострелом в сердце. – Ли-и-па-а! – голос становился ближе и ближе и вдруг…

…Тринадцатилетняя Липа встала ногами на стул, приподнялась на цыпочки, уперлась для равновесия левой рукой в стену, а правой пошарила по слегка запыленной поверхности новенького буфета. Нашла, поддела напряженными пальцами и потянула к себе удивительные, манящие недоступностью часы. Вот-вот… еще чуть-чуть… Все! Часы в ее руках! Липа обнимает их, спрыгивает на пол, прячется за оливковой портьерой с кистями – уф…

В этих часах жила балерина. Она стояла, поднявшись на пуантах, в белоснежной фарфоровой пачке и грациозно скрестила над головой изящные ручки. Когда часы начинали мелодично звонить, балерина оживала и вращалась вокруг себя. Она помогала Липе мечтать.

Вот-вот, уже очень скоро, она окончит гимназию, потом ей исполнится шестнадцать лет и она выйдет замуж! Непременно за офицера в красивой форме! У нее будет много-много детей и огромный гардероб. И коляска, внутри которой будет пахнуть вербеной или пачулями. И бело-розовый веер, как у мамы. И гемма из яшмы, как у бабушки. И по вечерам она будет собирать "салон", читать стихи, играть на рояле и флиртовать с галантными друзьями мужа… Мечта о безмятежном, прекрасном будущем, неслась в безоблачные небесные выси, словно воздушный шарик, и неудержимо тянула, уносила за собой Липу – выше! выше! выше!..

- Лёвушка, неужели это может быть серьезно? – раздался в комнате дрожащий от волнения голос мамы.

- Помяни мое слово, Аннушка, это очень серьезно! – ответил отцовский баритон. – Это  тебе, матушка, не февраль… Все! Они возьмут все и все растопчут своими мужицкими сапогами.

- Лёвушка, я боюсь…

Мама… плачет? Что происходит? Липа сжалась за портьерой и перестала дышать.

- Аннушка, дорогая моя… - голос отца дрогнул и сорвался. – Я всегда говорил тебе правду и сейчас скажу. Наступают невероятно тяжелые, лихие, странные времена! Кровавые времена! Ты должна собрать все силы и быть готова к тому, что наша жизнь будет разбита вдребезги… Не только наша… Жизнь Липы – тоже!

…Воздушный шарик лопнул, балерина медленно, будто во сне, скользнула вниз, рассыпавшись по паркету бесчисленными осколками, пружинками, зубчатыми колесиками, блестящими винтиками…

- Липа?..

Пространство-время завращалось бешеной центрифугой, затягивая в центр какого-то жуткого водоворота… На одно краткое мгновение она ясно увидела стены своей комнаты и золотой циферблат, указывающий обеими стрелками вверх. Маятник качнулся – так… так… так… - и замер…