И они проделали это всё: и то, о чём давным-давно мечтал Саша, сидя в тюрьме, и то, о чём иногда фантазировала Маша, лёжа в постели с мужем. Их желания совпадали. Они совершенно не стеснялись друг друга. Саша позволил сделать Маше всё, что она хотела. Иногда он слегка подсказывал. А Маше и не нужно было подсказок. Это был тот мужчина, который ей был нужен. Она ликовала. Она впервые в жизни была по-настоящему счастлива и свободна. Она чувствовала, что ей не тридцать три, а восемнадцать. И в то же время приобретала опыт зрелой, знающей себе цену женщины. С Сашкой действительно можно было совершить всё, что угодно.
Их обоих качало, как во время шторма на утлом судёнышке. Он шептал ей на ухо такие слова, которых никогда не слышала ни одна приличная женщина. Это ее еще больше заводило.
В ее жизни хватало воспитанных мужчин. Они ей надоели хуже горькой редьки. А вот такого: грубоватого, сильного, агрессивного и в тоже время очень чуткого, ласкового в ее жизни не было никогда.
Она сама себя не узнавала. Да и Александр был уже не тем человеком, что два часа назад.
Он не в первый раз взял чужое, но сейчас ему казалось, что то, что он так бесцеремонно заграбастал, принадлежит ему и только ему.
Вдруг вдалеке послышались шаги. Далеко, а противоположном конце больничного коридора разговаривали два врача. Они старались говорить негромко, но акустика была замечательная.
- Ну что, Василий Львович, не удалось откачать?
- Нет.
- Сколько ей было?
- Девяносто один.
- Дай Бог каждому.
- Посмотрим, что покажет вскрытие.
Вот оно оказывается как. Пока они узнавали друг друга поближе, рядом кто-то умер. Да и что тут удивительного: они были в больнице. В обыкновенной московской больнице, где, казалось, совсем нет места для любви.
Саша медленно застегнул на ней халатик: старательно, как маленький ребенок, пуговка за пуговкой. Пальцы у него были очень ловкие, но сейчас они его не слушались. Поцеловал в губы. Подтянул штаны, усмехнулся.
- Всё, малыш, иди.
И они ушли: каждый в свою палату.
Маша медленно шла по коридору. Мимо нее провезли на каталке мертвое тело, накрытое белой простыней. Мария увидела желтые ноги с лиловыми ногтями и шершавыми холодными пятками и ее чуть не стошнило. Она с трудом нашла в свою палату. Старушки, которая лежала у окна, уже не было. На кровати лежал только грязно-белый полосатый матрац. Медсестра убирала вещи умершей в большой целлофановый пакет. Она подозрительно покосилась на Машу. На часах было четыре часа двенадцать минут утра.
В шесть утра принесли градусники. В семь пришли делать уколы. Медсестра была уже другая: молоденькая, с короткой стрижкой и маленькими круглыми сережками. На пальчике блестело новенькое обручальное колечко. Уколола совсем не больно. Маша находилась в приятной полудреме. Саша этажом ниже сочинял очередной стишок.
В девять утра они встретились в столовой. Стояли в одной очереди, но не подошли друг к другу. Просто обменялись взглядами, как заправские заговорщики. Сели за соседние столики. Саша сидел рядом с каким-то рыхлым бледным мужиком. Ели все одно и то же: скользкую больничную овсянку. Пили чай из большого алюминиевого чайника, на котором большими красными буквами было написано: «Столовая». Каша была невкусная. Чай пах болотом. Не помогали даже два куска сахара.
Она сидела как в забытьи и мешала чай большой ложкой. (Всё необходимое ей привез из дома Андрей).
- Ты чего такая сонная? – подсела к ней за столик Надя.
- Плохой сон приснился.
- Ну и забудь.
- Не могу, уж больно на правду похоже.
- Ты какая-то странная, Маш. Над книжками плачешь. Вот меня муж бьет, а я всё равно смеюсь. Хочешь селедки? Сын вчера принес.
- Селедку с овсянкой? – Марии стало смешно.
- А что? От этой больничной еды в два счёта ласты склеишь.
- А водку где возьмем?
- А вон у мужиков, - Надя кивнула на соседний столик. – У них наверняка есть.
У мужиков тем временем шел совсем другой разговор.
- Слушай, Саныч, ты где живешь? – допытывался рыхлый Петя.
- В Митино.
- Далеко.
- Ну.
- Денег не одолжишь?
- Тебе сколько?
- А сколько дашь.
- Ну, всё-таки.
- Ну, пятьсот.
- Баксов?
- Ты что, офонарел? Рублей.
- Нету, Петюнь. Ни копейки. Только вот на курево осталось.
- Ну, ладно. А вон та баба за соседним столиком ничего.
- Кто, Машка? Да я ее знаю.
- Давно?
- Нет, Петюнь, не очень давно. С сегодняшнего утра.
- Ну и как она?
- Да так себе. Слушай, дай мандарин, я ее угощу.
- А свой в облом дать?
- Свой, Петюнь, я давно уже съел. – ухмыльнулся Саша. Взял у растерявшегося Петра большой оранжевый мандарин, подошел к Машиному столику и положил экзотический фрукт перед ее тарелкой.