1
Каптёрка!
Что за чудное слово!
Что за чудное действо!
Каптёрка – оазис любого муравейника!
Кусочек свободы в неволе.
Это – свежий крепкий чай и бутерброды, это и бутылочка при возможности, и дорогая сигарета!
Это – и женщина порой! Рассказывали одну печанскую историю, как баба жила в казарме почти год, передаваясь по наследству от периода к периоду!
Это и гитара, и стихи, и бесконечные солдатские разговоры о том, что было и о том, что будет! Это бесконечный плач ревности, трубный вой здоровых самцов о несостоявшемся, откровения души, распростёртые навстречу друг другу сердца, советы, помощь, взаимовыручка, это и опыт жизни и обучение – кто чем богат, это тёплые носки и вязаный свитер – вшивник – столь нелюбимый почему-то начальством, это баночка малинового варенья зимней пургой, и ломоть розового сала для аппетита, это электроплитка, кипятильник, фотоаппарат, это альбомы фотографий, скрываемые от начальства, упорно уничтожаемые, и столь же упорно воссоздаваемые, это чеканка и гравюра, и мудрёные колечки, серьги и бусы для любимых, выполненные загадочной техникой из каких-то супер-секретных сверхпроводимых проволочек из самой сердцевины ПТУРСов!
И не состоит ли вообще всё хозяйство человеческое из совокупности каптёрок, шарашек и чуланов?
Ведь, что вы думаете?
Приехав в Штаты, и определившись на велфер, я попал в очередную в своей жизни, что ни на есть, каптёрку! Дабы 900 долларов пособия на четверых, которых, если честно, не хватало даже на оплату жилья, я не получал на халяву, определили меня убирать школьную площадку. Получилось это ввиду моего уникального места жительства, но это история для другой повести, поэтому я лишь вскользь пройдусь по ней.
Короче, босс мой, Бэрри, коренастый и добродушный белый американец, велел мне «изи-изи» шибко не напрягаться, дабы не создавать прецедент, что один белый переработал целый вагон его негритосов. Он вручил мне ключи от двух уличных сортиров и бытовки между ними – уютный домик прямо на территории спортивной площадки школы. Сортиры строго на строго запретил открывать, разве что только для себя, а в бытовке была уже организованная на американский манер самая, что ни на есть каптёрка! Конечно, ленивым янки и в голову не пришло тут поставить плитку, кофеварку, топчан, в конце концов, но аккуратная этажерка со стопкой порно журналов всё-таки имела место быть!
Я был сначала просто ошарашен: конец 20-го века, США, а потом просто принял правила игры и особо не парился на этот счёт, мёл помаленьку листья, убирал битые после выходных стёкла и писал длинные письма Алику Хану на Родину, пока не пришло письмо из велфер-офисса больше на отработки не ходить…
Бедный Берри, я так ему понравился, послушный парень из далёкой Раши – он даже кепочку мне принёс паркового рабочего, а к ней приложил трогательную записку: «Вадим, это тебе! Теперь ты настоящий мистер Парки! Бэрри».
Но вернусь в Страну Советов, ибо о ней, а никак не о США моя поэма!
Миллионы каптёрок покрывали страну непрерывной сетью, объединяя нацию в единую общность: советский народ. Сотни тысяч уборщиц украшали свои кладовки горшками с цветами, армии слесарей обклеивали убогие стены плакатами и календарями с полуголыми девицами, притаскивались ненужные старенькие топчанчики, столики, стульчики, всё это покрывалось скатёрочками, на лампы прикручивались абажурчики, и повсюду – плитки, плитки, плитки и электрочайники! Советский народ всячески пытался труд свой и быт облагородить и приукрасить, создавая на работе условия порой более комфортные, чем дома, где, бывало, приходилось ютиться многим семьям под одной крышей!
В США я время от времени встречал остатки этого духа в офисах, где заседали бывшие «русские», сами же американцы к каптёрке относятся по деловому и без лишних расшаркиваний. Я же давно перенёс свою рабочую каптёрку домой, и мало-по малу, Ася, нынешняя супруга моя смиряется с этим, правда сие размышление о каптёрках и быте ей пока что не известно.
Эх, школа моя, любимая 33-я школа города Минска! Когда уволился мой приятель Петя, и я стал «материально-ответственным лицом» - вот был разгул и апофеоз каптёрки в моей жизни! Я ходил по школе, как ключник крупного барского поместья! Ключи не помещались в кармане, а на шею их было просто нелепо вывешивать, они были на огромном кольце и с этим кольцом я ходил, покручивая его на указательном пальце правой руки. Боже! Чего только у меня не было: два гимнастических зала, один стандартный, второй для шестилеток, выкроенный от отдельно стоящего здания уроков труда, тренажёрный зал на 3-м этаже, каптёрка для нашего спортивного хлама, а над ней – наш персональный КАБИНЕТ с кубками, грамотами, двумя дубовыми столами, шкафами для одежды, тремя окнами, выходящими на стадион, который тоже был собственностью и был объектом моей персональной ответственности (да, да, не смейтесь –футбольные ворота – так и числились за мной, и не дай бог кто-то догадался бы из спилить тёмной ночью – уж и не знаю чего было бы!), был и другой кабинет, с противоположной стороны школы, менее ухоженный и менее используемый, сопряжённый с так называемой лыжной базой (я был владельцем сотен пар лыж!), там же я держал всяческий походный хлам – палатки, спальники, примусы) и моя гордость – фотолаборатория, созданная мной самим на собственные средства! Чудное, чудное время было – время перестройки, когда понятие частного стало потихоньку вторгаться в повседневную жизнь, сначала ошеломляя, а потом становясь всё более и более привычным… Нет, не дано мне было стать богатым, хотя богатства лежали у меня под руками: были все возможности, но голова работала по-советски, а душа боялась риска и чисто лирически презирала всякие полукриминальные схемы… Да, можно было…. Ох, много чего было можно. Но не забывайте – было это всё в Беларуси, и как бы оно всё аукалось сегодня, какими нарами – тоже непонятно, посему оставлю ностальгию по недосягаемому и вернусь в добрые брежневские времена, в нашу доблестную краснопогоннную часть у полустанка Печанского!
2
Первым шевельнулся в сторону улучшения быта Витька Аниськин, а поскольку я тогда уже с ним дружил, и мы много говорили об искусстве, как таковом, и о живописи в частности, он посулил мне тёплое местечко при первой возможности! Но его дело несколько застопорилось, ибо закручивалось на батальонном уровне, появились нежданные конкуренты, и он вёл непрестанные переговоры я даже не знаю с кем…
Вторым стал Васька Дудкин.
Он шевельнулся высоко – аж в комсорги батальона дюритов, и был вхож в кабинет к самому Замполиту Полка! Ваську крестили в младшие сержанты, но он ещё долго хаживал к нам и рассказывал истории весьма жуткие, в которые и верить не хотелось.
Оказалось, что есть спецвзвод дюритов, которые даже не служат – живут тут! А судя по их внешнему виду и повадкам, все они ни что иное – как чистые зомби, или как угодно их назови, Васька тогда сказал «мертвяки», потому что иностранных ужастиков ни кто из нас не видел, один только грамотный Толик Поликарпов умудрился посмотреть «Звёздные войны» Лукаса и пугал нас порой крамольным пересказом и своей вольной транскрипцией, что мол, Дарт Вэйдер – ни что иное, как символическое изображение СССР! Однажды Васька пришёл чуток бледный и рассказал, как ночью его вытащили в оружейку эти самые «бледные дюриты» и на полном серьёзе предложили пройти процесс посвящения. Они предложили ему на выбор два варианта – один для настоящих мужиков, второй тоже для мужиков, но облегченный. Короче, ему предложили укус в артерию, после которого он немедленно стал бы таким же бравым и пуленепробиваемым, а – главное, вечным бойцом, как и они сами!
- Давай, не бзди, - уговаривал его сам медицинский фельдшер, старший сержант Король, - всё стерильно и проверено веками! Ты на этих недоёбков не смотри, - он кивнул в сторону остальных сержантов, спящих в казарме, - эти у нас не укушенные, лишь целованные, но толку тебе в этом? Будешь таким же чмошником, а тут раз – и ты среди богов!
- Пересцал я, братва, - рассказывал возбуждённый Васька, - окружили, нелюди, ухмыляются… вот, хоть верьте, хоть нет – глаза рубиновые стали, и, казалось, клыки из-под верхней губы появились! А у Короля-то, сука, теперь я понимаю, почему он к санчасти примазался, уши-то вытянулись, по краям шерсть проступила, а на самых кончиках – прорезались кисточки! Тут его шестёрка выбегает вперёд и начинает на меня кидаться, делать вид, что хочет ударить, но я ведь, Вадик, - он обращается ко мне персонально, - до трёх не считаю, ты знаешь – хвать его за горло и поднял одной рукой… Под самый потолок поднял и держу. Чувствую, движение сзади! Я жопой – хлоп! – и к стенке придавил, - только слышу хрип: отпуссссти…. ссссука, - Васька показывает театрально и мы все смеёмся, хотя подспудно в умишке каждый трансформирует ситуацию под себя…
- Тут Король и говорит мне – отпусти, мол, пацанов, хер с тобой… Я, говорит, думал, что ты просто толстый, но раз так, ладно, ходи… Пока… - Васька сплёвывает и выбрасывает окурок мимо мусорки – ему можно, он уже сержант, а может, просто - от расстройства!
- А утором я притащил гири и показал им на что способен… Зубами скрипят, но молчат пока …
- Так а что ж, они не могут ночью тебя укусить? – это любопытный Толик Поликарпов.
- Получается, что не могут! Нужно твоё согласие, или хотя бы безразличие!
- Ох, Васька, спи внимательнее! Гляди, обратят! И чего ты туда полез?
- Так, вызвал Замполит – перелопатил он все личные дела, а тут я – директор школы, женатый, ребёнок, филолог, - вот и предложил… Обещал домой отпускать раз в месяц… Да вы не переживайте, хлопцы, всё пройдёт, как с белых яблонь дым… А с тобой, Вадик, есть ещё один разговор, давай отойдём…
3
- Дело тут такое… Замполит просил найти фотографа, и я порекомендовал тебя…
Васька, дружище, - ёкает сердце – обещал и сделал! Разве так бывает в жизни! Разве бывает такая бескорыстная дружба, да и не дружба вовсе – знакомство!
Эх, Васька, и пол жизни уже позади – это если быть большим оптимистом, а если этим самым оптимистом не быть, - то почитай, что вся уже позади, а помню твою круглую толстую ряху, добрые голубые глаза, огромную, неспортивную силу рук, и невероятную по тем временам осведомлённость по всем вопросам житейским, научным и литератрным!
Мы познакомились с тобой где-то между перекурами, поняв друг друга с полуслова, хоть и неучем я был, но видимо хватило той толики обаяния и таланта, сочившегося из открытой раны души, что бы привлечь твоё внимание…
Я помню все твои немудрёные уроки, но увы, увы, так и не воплотил в жизнь и толики из них, мало того – вот только сейчас на пороге старости своей вспоминаю про них!
«Вадик, – говорил ты, - когда ты женишься, ты выбросишь все записные книжки и сильно разовьёшь свою память!»
Нет, Васька, худая память у меня, и чем дальше, тем хуже: всё пишу на бумажках, а бумажки сую куда ни попадя, благо Аська моя - баба даже если и любопытная, но вполне порядочная: по карманам не шарит…
Пожалуй, ты единственный увидел и понял, что я – открытая рана, в которую негоже совать праздные пальцы интереса ради, возможно даже разглядел и тени моих алтер-эго, призывая их выйти на защиту в нужный момент – и Гошу, и Дирижёра, и даже бронзового Лукича – не удивляясь вообще наличию оных! Видимо сидел у тебя свой собственный чёрт, которого мне так и не удалось расмотреть!
Ты писал милые верлибры на огрызке пачки от «Примы», и под хлопанье, без гитары пел неведомые мне тогда песни:
Пулею пробито днище котелка
Маркетанка юная убита…
Что за таинственная «маркетанка» я тогда и слыхом не слыхивал, а от пластинки Окуджавы у меня просто скулы сворачивало, как от соляной кислоты в чистом виде!
И вот на тебе – должность полкового фотографа!
4
Почему-то думают, что для фотографии достаточно чулана, ибо ни чем иным, как чулан была фотолаборатория нашего полка.
После немудрёного собеседования, Замполит вручил мне эти заветные ключи и поручил привести всё в порядок.
Эх, коммерческой хватки мне не хватило, ибо на тех руинах, что мне достались от предшественника, работать было просто невозможно, а полковник, на вид явно укушенный дюритом, свято верил в первичность личности над материальным!
В принципе, что-то начинать было можно: был убитый «Зенит-Е», увеличитель «Ленинград», пару кювет, бачок, то да сё… Надо было просто позвонить отцу в Минск и попросить доставить сюда свежей бумаги, а главное – плёнки и проверенных реактивов. Но всё пошло самотёком. Как-то очень шустро я попал на первую съёмку – прямо в леса, где нужно было снять танковую колонну, а потом отличившихся бойцов, но лес и снег сыграли со мной злую шутку: плёнка оказалась практически пустой, так как я ориентировался на грёбаный экспономатр от «Зенита», а всю эту технику, повторю, нужно было закопать сразу же и полностью привезти всё своё – уж коли захотелось сладкой службы!
На прокол, надо сказать, Замполит отреагировал весьма спокойно, ладно, говорит, мало ли чего не случается, посмотрим, что будет в следующий раз.
Но следующего раза уже не было. Вечером, когда я слонялся по клубу, коротая время до ужина ко мне подвалил мелкорослый и корявый, как карельская берёза айзер – сказал, что он начальник клуба. Сначала я дал ему сигарет, потом он стал уговаривать меня напечатать фотки на дембель, но Замполит меня категорически об этом предупредил и я наотрез отказался. Тогда этот айзер полез обниматься, и я вдруг с ужасом заметил в глубине его зрачков тот рубиновый свет, о котором говорил Васька!!! Я отшатнулся от него, но тот, напирал, мол, зёма, ну не можешь сам, дай лишь ключи на ночь…
Утром Замполит привёл меня в открытую настежь каптёрку-лабораторию. Пол был залит непонятной жижей, кругом валялись обрывки засвеченной фотобумаги и несколько блёклых снимков с этим пресловутым «начальником штаба».
- В роту, - без лишних эмоций сказал Замполит, я положил ключи на стол, сказал «Есть!», развернулся по уставу, отдавая честь, сделал три строевых шага и побрёл в роту сдаваться сержанту Жевняку.
Тот рассмеялся: «Ничего, не переживай! А я уж думал, что мы тебя навсегда потеряли! Лез этот корявый целоваться? Смотри, с ними надо аккуратнее! Иди в ленкомнату, без тебя боевой листок не кому сделать! »
5
На хер он нужен, боевой листок, рудимент-кишка-слепая, вы хоть стреляйте меня, я не знаю!
6
А тем временем дела пошли у Витьки Аниськина! Его освободили от занятий, и он расхаживал днями важный, а порой исчезал, как говорил, во вторую роту, где само дело и налаживалось. Но что-то там у них пошло наперекосяк: там штаб батальона находился, и видимо, ежедневная суета не пришлась по нраву батальонному начальству, хотя сами они и были инициаторами всего этого, как оказалось позже.
Спустя неделю-другую ему отдали бытовку в дальнем конце казармы. Он вставил туда замок, принёс стол, и таким образом шарашка заработала!
Взвод редел. Васька дюритил. Я чуть было не сорвался в полковые фотографы. Юрка Коломин тоже пристроился – в ансамбле песни и танца «Тачанка» - после завтрака надевал парадную форму и отчаливал до самого отбоя.
Вот и Витька…
Но был он тут же, рядом, поэтому нет, да нет, удавалось заглянуть к нему на огонёк, выкурить сигарету, по****еть пол часа за жизнь, а когда шарашка заработала, и Витька почувствовал себя уверенно, он подарил мне загрунтованный лист ДВП на котором я начал писать свою первую в жизни картину маслом! Разводил я краски подсолнечным маслом, оно сохло патологически долго, поэтому порой пару дней проходило между сеансами «живописи», когда удавалось улучшить момент и пробраться к Витьке…
Тут же я освоил технику «маркетри» из шпона, которого было в огромном запасе: неподалёку от части находилась Борисовская мебельная фабрика!
Узоры шпона изумительно имитировали пространство – небо, воду, лесные массивы, горы. Удачно состыкованные части давали иллюзию морского берега, оставалось повесить солнце и профиль грудастой девицы – вот и получалась картинка-попса, мечта офицеров и прапорщиков Советской Армии.
Однажды, когда я тренировался в живописи, вдруг залетел в мастерскую майор Битюг!
- Смирно! – скомандовал, не растерявшийся Витька, но чувствовалось по голосу, что сдрейфил он не меньше моего.
Умеют же такие, как Битюг, нагнать страху! Смотришь на такую харю, порой, и думаешь: дружище, а был ли ты маленьким? - была ли у тебя, пидора, мама? - ты чё, прямо в фуражке и родился?
Он обвёл ледяным взглядом всех присутствующих, а «лишних» было ещё несколько человек: Вовка Воеводов, земляк, и Толик Поликарпов – ум, честь и совесть…
- Разрешите идти? – сообразил Толик.
Битюг осмотрел его, как рабыню на рынке, с ног до головы, потом плюнул брезгливо под ноги Вовке, скривил глисты свои, губошлёп, и процедил:
- Идите, товарищи курсанты…
Толик с Вовкой выскользнули, а я застрял между табуреткой и столом, так как писал свою бесконечную, ежедневно меняющуюся абстракцию.
- Ну-ссс… - Битюг подошёл поближе, заглянул на картину и явно прихуел!
«****ец», - подумал я.
То же самое подумал и Витька.
- И что это такое? – процедил Битюг, обращаясь к Витьке.
- Абстракция, товарищ майор! – отрапортовал он.
- А што? Ничего… Мне нравится… лошадку сможешь нарисовать? – спросил он, уже обращаясь ко мне.
- Так точно, - рапортовал я, не задумываясь о смысле сказанного, ибо адреналин в крови зашкаливал.
- А что ещё умеешь делать? – не слазил с меня Битюг.
- Вот, - Витька протянул ему слепленный мной пейзаж из шпона, где на фоне моря и солнца в профиль восседал силуэт сисястой, видимо, красавицы.
Тот покрутил в руках шпон, отложил его в сторону, и задумался.
- Помощник нужен?
- Так точно, товарищ майор!
- Пусть работает с тобой… А этой …. ***ни, - он показал пальцем на абстракцию, что б ни кто не видел: показывать только мне лично… Я потом пару штук себе заберу…
- Есть! – воскликнул Витька, а я лишь вытянулся по стойке смирно, ещё не веря свершившемуся вдруг чуду!
- Ну что, - надо замочить такое дело, - сказал Витька, лишь Битюг покинул каптёрку.
- Я б рад, Витёк, где ж я возьму?
- Не переживай, я найду, тащи рыбу с ужина и хлеб!
7
- Эх, бгатва, - гундосит Воеводов, - как пгиду на дембель, тёща выставит коньячку, кугочку зажагит, а я её по утгам буду на загядку выгонять! Степановна, гавняйсь! Атставить! Бегооом магш! – и мы хохочем, представляя сей натюрморт.
- А я сына возьму за руку и пойдём гулять в парк, - Витька глубоко затягивается тщательно высушенной в каптёрке «Примой».
У нас у всех в зубах эта каптёрочная «Прима», и сизый дымок весело гуляет по комнате прозрачными слоями, а не висит густым сплошным смогом, когда куряться сигареты влажные.
Я сижу немного печальный: хмель пошёл в голову после первого глотка, да и никудышный я был пивец в те заоблачные времена! Мне хочется многое, но что именно я не могу сформулировать, поэтому я молчу, улыбаюсь, смеюсь, когда надо, слушаю несбыточные мечты друзей…
Запах столовой пайки смешивается с запахом консервов, клея, красок, свежих опилок – пять здоровых глток выдыхают водочные пары и табачный дым: уютно сидим, по домашнему…
- Ну, что по маленькой? – Витька тамада, хотя формальный повод – моё посвящение в каптёрку. Нет, не дал гад-Битюг мне полный день, но после ужина писать картинки для него позволил, ну что ж, и на том спасибо, с паршивой овцы… О нет! На самом деле и этого слишком много!!!
Новый здесь – Голубев Сергей, точнее, он и есть основатель «конторы», просто был за кадром до сих пор в моей повести. Очень интеллигентный и мягкий, не чета «хохлу» - учителю труда Шевчуку! Голубев – то ли философ по образованию, то ли физик-ядерщик, короче что-то эксклюзивное, и не как у всех нормальных людей, да и сам он не от мира сего.
- … и вот даёт он очередь, и забегает внутрь этой хибары, - продолжает он начатую историю, - смотрит: нет никого… И вдруг – какое-то движение за занавеской! Он очередь туда!!! И падает на него из-за занавески девчонка, лет 16-ти! Красивая…. И… мёртвая…
Мы на мгновение замолкаем. Наши души ещё не развращены ни Голливудом, ни демократической чернухой. Гибель девушки – трагедия. Да и наш солдат не виновен – он ведь не знал кто прячется в доме! И мы проецируем ситуацию на себя и кисло становиться – во попали! А слухи идут, как волны от брошенного в тихое озеро булыжника: война, война, война… Вчера пацаны работали в Борисове на танковом заводе, видели кучу покорёженных БМПэшек! А в одной нашли…. Ноги в сапогах!!! А остальное – по стенке размазано!!!
Мы выпиваем ещё и ещё, вот и фляга пуста. Мы убираем со стола – быстро, аккуратно, что бы никакого компромата не оставалось.
Витька отставляет начатый портрет некой барышни – жены, или дочери неизвестно кого – заказ от самого Амбарцумяна – ставит новый картон и начинает набрасывать эскиз крамольной картины: солдат, убивающий девушку.
Шевчук собирается к себе во 2-ю роту. Голубев говорит, что останется ночевать в каптёрке.
- Голубин! – шутит Витька, - тебя губа погубит!
Сам Витька тоже спит в каптёрке на столе, хотя кровать его – тут, за стенкой. Свобода стоит дорого.
Я беру свою абстракцию и тоже начинаю работу для неугомонного странного замполита. Мне нравиться как белила тонкими нитями вкрапляются в какой-нибудь чистый цвет, например, рубиновый, и как потом рядом лежит, допустим аквамарин с теми же белилами… Главное, смелее, не робеть, и делать вид, что так и надо… «У тебя это от лукавого», - смеялся как-то Сашка Таркович, художник, друг Алика, - «но ты не старайся подражать этим реалистам, там тебе не угнаться за академической гладкописью… Работай чистым цветом, тем более, у тебя получается!» И я стараюсь. Витька хохочет – они про такое только в книжках читали, а тут на тебе – является физкультурник и мажет спецзаказ для замполита!!! Действительно сюр!
Витька заканчивает подмалёвок, как он говорит, снимает со стены вытянутую эллипсом негритянскую голову.
Это маска. С таким извращением в искусстве я ещё не знаком, но Витька делает чей-то заказ – точную копию. Воевали наши по всему свету – вот кто-то и привёз сувенир из Африки!
Оказывается, точность и тонкость резьбы на, казалось бы, простой роже, настолько высокая, что не так всё просто, далеко не всё…
8
Есть люди, которым здоровый конкурентный социум вреден. Не вреден даже – опасен. Порой – смертельно опасен!
И если адекватные люди притираются, пусть с трудом, в любой ситуации, эти – другие – подобно раненому зверю, мучаются сами и мучают других, становясь объектом насмешек, издевательств и насилия…
Разное бывает… Разный социум: бывает, и орлов раком ставят, но это уже из какой-то криминальной хроники!
Есть иные – им жизнь сама поперёк…
Вот, родила ж какая-то мама Лёву Фролова.
Под каким колпаком он рос, каким каком он Консу закончил? Какой мудак из медкомиссии пропустил его вообще? Но попал в конечном итоге Лёва с русской фамилией и карикатурно-еврейской физиономией в пехоту! И не просто в пехоту, а в 1-ю роту, и не просто в 1-ю роту, а ещё в 1-й взвод к сержанту с фамилией Щавель.
Да, Щавель, и не смейтесь. Зёма по моему первому месту работы – с Молодечно. Помню, Васька Дудкин, пока ещё был с нами хохотал: «Ебит твою мать! А фамилии у сержантов, как на подбор: Жигала, Жевняк, Сигай, Щавель, Железный, Зануда, Шпонька, Кувалда, Кацап, Атаман – это ж ёп твою мать!!! Урфин Джус и его деревянные солдаты!!!»
Почему ты не заболел воспалением хитрости, Лёва, этой золотой осенью, когда все – гопцель-бопцель – нормальные пацаны пошли в армию? Почему не попал под машину – так, слегка, что бы не покалечило? Да хоть занозу в задницу загнал бы! Выпил кружку керосина! Заразился триппером, птичьей болезнью! Почему не закукарекал ты по петушиному в 12 ночи? Ну уж писаться по ночам ты мог бы начать вполне!!! Нет. Нет и нет! И не нашлось в семье отставного вояки, эдакого бравого солдата Швейка, который увидел бы наперёд бедственное положение мальца, да пошёл бы к военкому, да молвил словечко, да конвертик подсунул бы с деньжатами. Нет, не нашлось и Швейка!
Зато Щавель – спал и во сне видел, когда такой Лёвушка явиться в армию Родину защищать!
Слово «шлемазл» тогда не бытовало в нашей среде, но сейчас, постфактум, доложу я вам, что был наш Лёва самым, что ни на есть настоящим шлемазлом. Валилось у него из рук всё, к чему он ни прикасался, мало того, под его магическими пальцами вещи, служившие десятилетиями, немедленно приходили в негодность, в его присутствии немедленно терялась какая-нибудь важная ****юлька от автомата, и весь 1-й взвод раком перерывал казарму, и в конце концов, находил ****юльку у Лёвы в сапоге, в неаккуратно намотанной портянке, подковки не держались на Лёвиных сапогах, бляха ремня тускнела, лишь Лёва к ней прикасался, отрывался погон, терялся хлястик от шинели, свежепришитый подворотничок чернел немедленно, лишь Лёва надевал хэ-бэ, годичка косилась, петличка теряла звёздочку, кокарда переворачивалась вверх ногами…
Нужно ли говорить, что ****и за все эти штучки в первую очередь Щавеля, который на четвёртом периоде службы обурел, и уж совсем почувствовал себя дедушкой советской армии! Но не тут –то было!
- Щавель! – орал на него ротный Хилый, - до каких пор это чмо будет позорить всю роту? Не умеет? Учите! Вы тут для этого и поставлены!!! Не спите, не жрите – занимайтесь курсантом Фроловым!
Щавель и занялся…
Он гонял Лёву строевым – тот стёр до крови ногу. А во время чистки оружия автомат Лёвы нечаянно выстрелил. Пуля просвистела у самого уха Щавеля, и тот призадумался над сущностью бытия, как такового…
Он прекратил муштровать Лёву, но по мелочам прохода ему не давал.
Самое обидное, что с Лёвы и взять-то было не чего, как с иных яйцеголовых спецов: был Лёва виолончелистом.
Вот так: виолончель и больше ни-хе-ра!!! Он не мог даже в барабан бить!
О, читатель! Расскажи мне сказку: на хрена в пехоте виолончель!
Так и вижу сюрреалистическую картину : «Взвод уходит к Баху» - заблюренный зимний лес, отчасти обесцвеченный, местами подсвечен лучами заходящего солнца. По тропинке строй солдат, с автоматами за плечами. А впереди на тачке ОСО-две ручки-одно колесо восседает собственной персоной Лёва Фролов с виолончелью и лабает во всю ивановскую что-то бодренькое, да так, что лес пускается в пляс, а ноги солдат сами бегут по бесконечному маршруту и солнце играет на изгибах виолончели, и она – инструмент-бабища необъятная – единственный полноценный цветной объект на этой странной картинке!
Но как бы не так.
Лёву гнобили на тумбочке – он умудряля прозевать приход самого Амбарцумяна! Тогда выебали Хилого, а там – по нисходящей!
Ставили убирать туалет – очко фатально забивалось. Да так, что приходилось вызывать специальную бригаду сантехников! После случая с автоматом, к оружию Лёву просто не допускали!
Как-то Ванька Зануда к нему прикололся, и в этот же вечер в полковом сортире поскользнулся и угодил по самое колено в очко, черпанув от туда как следует!
На экзаменах 1-й взвод должен был показывать комиссии стрельбу из орудия БМП. Их гоняли всю зиму на 10-й участок, учили, дрочили, показывали, и вот, когда, казалось бы, все всё поняли, выдали парням по боевому снаряду для пробы, что б нюхнули пороху…
А стрельбы, как правило, ночью проводились. Залез Лёва в башню. Сунул снаряд в зарядник, а замок и не замкнулся, как должно было бы произойти! А куда досыльник делся то ли позабыл он, то ли вообще забыл про этот досыльник. Вот он взял, да пальцем ткнул в снаряд. Дослал. Клацнул замок и снёс Лёве-виолончелисту фалангу большого пальца левой руки! А связи в машине, как обычно, нет, механик сам по себе – услыхал, что пушка зарядилась, отпустил трансмиссию – машина рванула вперёд, а Лёва, охуевший от боли, сжал зубы, и, истекая кровью, решил выполнить задание до конца, как истинный герой-фронтовик. Схватился за прицел, а цели не видит! Давай крутить башню вправо-влево, да развернул на все 180 градусов. Видит – огни, а это командирская вышка.
Голиков со Щавелем, как мыши, сиганули вниз, сообразив, ЧТО сейчас произойдёт!
И оно произошло!
Шлемазл-Лёва поймал фонари в прицел и нажал правой рукой на спуск!
Хер, его знает, какой там снаряд был – кумулятивный, разрывной, зажигательный, но башню к ***м снесло, а Голиков со Щавелем, думаю, по сей день Богу свечку ставят в этот день!
Отправили Лёву в госпиталь. И через две недели был он снова в строю.
Больше ни Щавель, ни Голиков, ни Хилый его не трогали. От греха подальше. И бродил унылый чмырь Лёва Фролов по казарме, не обременённый ни чем, в грязном обвисшем хэ-бэ, и, видимо, проклинал свою маму, скрипочку и всю предшествующую жизнь, а может и не проклинал – кто его знает, что у него на уме…
Я как-то подошёл к нему, стараясь подбодрить. Он по животному шарахнулся от меня, не веря, что на этом свете кто-то ещё разговаривает с ним человеческим голосом…
9
Но Лёва - гений абсурда. Мало-помалу формировалась и иная ниша людей не вполне полноценных, но иначе – как выживать?
Вот, допустим, ты артист. Ты даже и не артист ещё, ты - дипломированное говно, не сыгравшее ещё ни одной роли, в то время, когда я – герой массовки – безо всяких дипломов и уроков имею за спиной добрый десяток фильмов! Да я в помещичьей усадьбе горел в «Дикой охоте короля Стаха»! Помните, как там девка с сиськами выбегает на мороз?