Посвящается солдатам «срочникам»,
погибшим и живым.
Сегодня и день такой, какой-то мрачный выдался. Пасмурно. Дождя нет, но все люди злые и раздражительные:медсестра, в морге, грубо на кого-то кричала, по телефону; таксист ворчал, что надавали всем прав, и теперь по дорогам города не проехать спокойно. На душе также противно, как и на улице, словно в ней отражается вся напряженность обеденного перерыва понедельника, или наоборот. Мы возвращаемся в часть из морга, осталось взять в парке машину и привезти «Якудзу» в батальон на прощание. Четыре сумасшедших дня позади. Четыре дня, с момента, как он погиб.
Страшно от мысли, что на его месте мог быть любой из нас. И так вот, как мы, за кого-то из нас, платили бы за обработку трупа во Владикавказском морге, заказывали бы на «привозе» гроб, цинк, доски, венки. Собирали бы деньги с роты, приехали бы сегодня одевать труп. Он же был такой же обычный солдат, как любой из нас, простой парнишка. И погиб он обычно и обыденно.
Сигаретный дым жжет глаза, но не хочется вытаскивать рук из карманов, не всегда вот так походишь при командире, с сигаретой в зубах и руками в карманах. Он у нас добрый и справедливый, но очень принципиальный, некоторые вопросы для него «люминий». Но в эти дни он дает нам слегка расслабиться. Он сам потрясен потерей «Якудзы». Настоящий командир, он всегда переживает, хотя и старается не подавать вида, но видно, что он сильно подавлен и наверняка себя корит в его смерти. Хотя никто его не винит, да и нет его вины, все это знают.
Начался дождь. И крупные капли заколотили лавочку на остановке. Мы стоим, ждем маршрутку. Серега смотрит в небо, у него глаза все время красные, я знаю, что он и сейчас плачет и таким образом прячет слезы. «Якудза» был для него ближе всех нас. Это он прозвал его, якута «Якудзой», они дружили, везде ходили вместе, а сегодня он его одевал. Не дали даже камуфляж для «Якудзы», собирали всем миром, тельняшку, ботинки, значки, только берет был его, остальное собирали ребята.
- Наша! – сказал командир и немного отошел назад, чтобы подъезжающий микроавтобус не обрызгал его грязной лужей, которая образовалась у остановки.
Маршрутка моментально меняет курс, в ответ на поднятую руку и останавливается, прям в луже, в которой задорно пляшут пузырьки от больших капель дождя. Командир открывает дверь и подгоняя словами «давай – давай» загоняет нас в маршрутку, сам заходит последний, и оказывается, что для него нет уже места.
- Командир, возьмешь стоя? – обращается он к водителю и закрывает дверь в маршрутке. Серега, сидевший у двери, моментально подскакивает.
- Товарищ капитан, присаживайтесь! – говорит Серега, снимая с головы промокшую кепку. Командир передает деньги за проезд, и мы медленно трогаемся.
Я стараюсь не облокачиваться на спинку сидения, как-то не приятно спине от на сквозь мокрого «х/б». От девушки, которая сидит рядом, исходит приятный аромат духов, но я ей не интересен, и она мрачно смотрит в окно. Я пытаюсь различить черты ее лица, отражающиеся в окне, но в окне кроме дождя и проезжающих встречных машин ничего не видно. Я оглядываю маршрутку, и создается впечатление, что в ней идет такой же дождь, как и на улице. Все пассажиры мрачные и сонные. Мой взгляд останавливается на Сереге, который уставившись в пол, о чём-то глубоко задумался. Я примерно знаю, о чём он сейчас думает.
Вдруг маршрутка резко тормозит, и Серега, хватая руками воздух летит вперед, падая на одетую в голубого цвета плащ, женщину. Мне становится смешно от его рассеянного выражения лица, краснея, он извиняется, что упал на тетку. Но та взрывается.
- Держаться надо, раззява! Еще и руками на меня своими грязными облокачиваешься, скотина! Посмотреть бы той матери в глаза, которая не научила ребенка мыть руки!
Сидящая с ней рядом тетка в знак согласия тоже искажает лицо презрительным выражением, покачивая при этом головой.
Сзади меня кричит другая женщина.
- Да ты на себя посмотри, корова! У меня такой же сын служит! Как ты смеешь ребенку такое говорить?!
- А мой не служит, я своего ребенка люблю, и купила ему военный билет! И ты сама корова! – отвечает язвительно женщина в голубом плаще.
Теперь всеобщее внимание направлено на них, даже моя соседка отлипла от окна, и я наконец-то разглядел ее лицо. Я уже не слушаю всю перепалку, я смотрю на Сережку, на то, как он смущен. Скромняга, он не знает, куда ему провалиться в этот самый миг, когда к нему приковано внимание всех пассажиров. Смотрю на командира, и он не подводит, он никогда нас не дает в обиду, не даст и на этот раз.
- Уважаемая, мадам – начинает командир – я сейчас мама и папа этого мальчика! Кто Вам дал право называть его скотиной?! Хотите знать, почему у него такие грязные руки? Он ремонтировал машину, машину, которая три дня назад подорвалась, машину на которой погиб его друг. Погиб для того, чтобы у вашего любимого сыночка были чистые ручки!
Завязывается словесная перепалка, в которую вступают уже со всех сторон, но я не слышу уже ничего.
Мой взор на руках Сереги. Эти черные от мазута и машинного масла солдатские руки приковали внимание многих сейчас. Серега молчит. Надев на голову мокрую кепку, уткнув свой взор в пол и пряча в карманы руки, которые виноваты в том, что не ухватились, и он упал, что они не отмываются, виноваты в том, что он солдат своей страны, виноваты в… Смотрю на капельку, которая собирается на козырьке его мокрой кепки, на капельку, которая собирается на кончике его носа, она не с мокрой кепки, я знаю, она бежит из его глаз. И мне хочется на улицу, хочется поскорее выйти под дождь и тоже смотреть в небо.