***

Чертежи морей.

Дверь в кабинет осторожно приоткрылась и жена с порога, только заглянув в комнату, спросила:
- Митя, ты чай будешь?
Дмитрий Владимирович поднял глаза от листа бумаги, который пред этим внимательно читал, и ответил:
- Да, с медком.
- С чем?
- С медком.
Она начала уже прикрывать дверь, собираясь уходить, но в самый последний момент вспомнила:
- Тебе сюда принести или сам на кухню придёшь?
- Приду, приду.

Всё ещё лёгкие шаги жены быстро затихли в недрах большой квартиры, а Дмитрий Владимирович поправил очки и вернулся к лежавшему перед ним листу бумаги: «На чём мы остановились?..». И после секундного размышления его ручка опять заскользила: «Учителем своим считаю Прохорова Юрия Владимировича, без малого двадцать лет руководившего нашей областью. Я последний год был на комсомольской работе, а его избрали первым секретарём обкома КПСС, потом довелось работать под его началом непосредственно. Он показывал нам, молодым, как нужно решать вопросы, как вести себя с подчинёнными, с товарищами, - Здесь он не удержался и подпустил шпильку нынешним. - Теперь многие эту науку уже забыли! Умный, тактичный, знающий глубину проблемы был руководитель! Однажды Юрия Владимировича был у нас на областной комсомольской конференции и, в самом конце, после ответов на вопросы, сказал мне: «Дмитрий, учись слушать людей». Так и сказал, а я на всю жизнь запомнил этот урок.

А как совещания проводил! Говорил обо всём без шпаргалки: как поработали, что сегодня актуально, кому надо помочь, где у нас самое узкое место...».
Он отодвинул стопку исписанной бумаги, положил перед собой очки и сам себе сказал:
- Этого, конечно писать я не буду, но у него привычка довольно смешная была - во время разговора поднимать указательный палец. Он сразу становился похож на строгую учительницу начальных классов, воспитывающую своих нерадивых учеников.

Вот уже в течение двух месяцев Дмитрий Владимирович каждое утро обязательно, как на работу, приходил в свой кабинет и садился за большой стол. Некоторое время он слушал новости по стоявшему на полке небольшому приёмничку. Новости, в основном, были одни и те же: где-то, чаще всего за тридевять земель, взорвалось, затопило или сгорело. Они не вызывали у него никакого отклика. Ему даже иногда казалось, что составители выпусков новостей только меняют названия мест, где что-то опять произошло, а поискать иные сообщения журналистам просто лень. Тем более доискиваться, что действительно в стране происходит, чем живут люди за пределами московской окружной дороги. Потом он надевал очки, развязывал тесёмки тонкой пока папочки с уже исписанными листами и, поскольку не признавал компьютеры, доставал из среднего ящика стола стопку чистой бумаги. И начинал записывать обычной перьевой ручкой (шариковые он тоже не признавал) свои воспоминания.
Дмитрий Владимирович много работал на разных ответственных должностях, общался с великим множеством разных людей, от президента страны до простых рабочих, и ему было о чём рассказать. Он смотрел на прежнюю свою жизнь как бы со стороны, оценивающе, и ставил сам себе отметку довольно высокую. А на первый лист своих заметок он выписал цитату из введения Николая Михайловича Карамзина к его «Истории государства Российского»: «…Правители, законодатели действуют по указаниям истории и смотрят на её листы, как мореплаватели на чертежи морей…».

Это были ещё не полноценные мемуары, а только намётки, отрывки воспоминаний, отдельные сюжеты, цитаты, пёстроцветье мыслей о совершенно не связанных между собою вещах. Где-то это были отдельные предложения, где-то уже довольно длинные, в два или три абзаца, куски. Пока получалось не очень гладко: сложные, с множеством причастных оборотов, предложения и большое число канцеляризмов делали заметки похожими на протоколы заседаний партийного бюро хорошо ещё памятных времён или передовую статью в областной партийной газете. Происходило это от привычки, даже когда он разговаривал с женой или сам с собой, употреблять многократным повторением навсегда вмурованные в память официально-деловые конструкции. Например, вместо «помогать» он всегда говорил «оказывать помощь». Или, когда требовалось разобраться в каких-то домашних делах, замечал, что «вопрос надо проработать». Супруга всегда, ещё с горкомовских времён, посмеивалась над ним и делала всё по-своему, без проработки вопроса.

Но каждый божий день Дмитрий Владимирович упорно, без праздников и выходных, по несколько часов сидел за письменным столом. Он перебирал документы, листы газет, ещё и ещё раз вчитывался даже в мелкие заметки, что-то искал между строк, уносился мыслями в те события, делая в большом блокноте многочисленные пометки. Голова его, словно под тяжестью дум, слегка склонялась, ручка скользила по бумаге, а то вдруг повисала над листом. Иногда он не мог подобрать следующее слово, а иной раз начинал вспоминать и забывал о том, что пишет. Тогда, как пузырьки в жидкости, цепляясь друг за друга, всплывали всё новые воспоминания, и приходилось усилием воли стряхивать оцепенение. А вечерами, пока жена смотрела бесконечные сериалы, перелистывал оставшиеся от прежних лет бумаги, старые газеты и учебники русского языка.

Для Дмитрия Владимировича было очень важно объяснить потомкам, почему он поступал именно так, а не иначе, почему он принимал те или иные решения. Он много лет, как был совершенно в том уверен, работал честно, не щадя своего здоровья. Если задерживался на работе допоздна, то не для того, чтобы спрятаться от надоевшей жены, или потому, что так было принято, а для того, чтобы сделать больше. Видимо где-то глубоко в нём сидел крестьянский ген «а что люди обо мне подумают?», в том числе благодаря и которому, в давние годы существовала деревенская община, строили всем миром дороги или церкви, вырубали лес или осушали болото. Благодаря которому зажиточный крестьянин выручал попавшего в беду соседа-бедняка или устраивал нужную всем запруду на речке.

Вопросительных знаков было много больше, чем точек. Его, казалось бы, очень верная память, оказывается, хранила недостаточно для того, чтобы можно было изложить на бумаге то или иное событие. Предстояло ещё много часов просидеть в читальном зале областной библиотеки, листая подшивки газет, чтобы уточнить даты, фамилии участников и разные подробности. Собирался он поработать и в архиве, но не был уверен, что ему разрешат, потому пока откладывал пока решение этого вопроса.

Правда, в последние дня три его рабочее настроение было уже не такое боевое. После того, как в вечернем выпуске новостей местного телевизионного канала, который в своё время создавал под себя, показали большой репортаж о субботнике по расчистке Яхонтовского лесопарка. На экране мелькали немногочисленные кадры кинохроники, фотографии работающих, а потом, через годы, и отдыхающих в лесопарке людей. За кадром диктор подробно рассказывал, как много лет назад на одном из совещаний партийного актива первый секретарь обкома КПСС Яхонтов выступил с инициативой, а потом всем городом, от мала до велика, в чистом поле на городской окраине сажали деревья и разбивали дорожки, как с годами лесопарк постепенно запустили, а теперь по инициативе губернатора принялись за его расчистку. Как иллюстрацию последних слов на экране показали каких-то людей, которые вырубали кусты, собирали мусор и сухие ветви, а диктор с пафосом продолжал: «В документах этот парк называется общегородской лесопарковой зоной, а народ почти сразу прозвал «Яхонтовский парк», так он и будет называться даже через сто лет. Тысячи, десятки тысяч жителей нашего города и гостей отдыхали здесь и не задумывались, кому они обязаны этим удовольствием. Возможно, кому-то такое сравнение покажется неправомерным, но кто сегодня помнит о делах и правлении фараона Хеопса? А пирамиду его знает, наверное, каждый!». Дальше он смотреть не мог и выключил телевизор.

Ещё и полгода не прошло с того дня, как Дмитрия Владимировича не избрали на очередной срок губернатором. Первое время он ходил по дому и не знал, чем заняться, а ночами часто не спал, и думал только о прошедших выборах. В бессонные часы он опять многое перебирал в памяти, из темноты выползали, забирали волю думы, которые днём ещё как-то удавалось отогнать. Он никак не мог понять, почему его не выбрали, поскольку был уверен, что всё делал правильно. Ему докладывали о положении дел в области, заместители готовили свои предложения, он обдумывал их, читал разные бумаги («прорабатывал вопрос») и принимал решение. Приходилось, конечно, лавировать между разными силами, где-то уступать, а где-то стоять насмерть. Исполнял свои обязанности он так, как это понимал. И, как думал сам, и его убеждали работавшие с ним люди, на общее благо.

Он не пользовался своим служебным положением, не занимался никаким бизнесом. Ну, зарплату, допустим, получал раз в шесть больше той, о которой официально объявлялось. Так это тоже всё официально: начисляли ему разные надбавки, например, за «секретность». Такая надбавка ему самому не очень нравилась, поскольку Дмитрий Владимирович знал, что за «секретность» в советское время платили тем, кто живёт в закрытых городах и работает или служит в совершенно секретных организациях. Это была компенсация за те ограничения, с которыми приходилось этим людям жить. А у него какая секретность? Две-три бумажки в год. Но не он был изобретателем такой надбавки, наоборот, они ввели её уже после многих. И в Москве все, говорят, многие получают такую надбавку. А ещё приходилось считаться с подчинёнными, которые отказываться от такой прибавки к зарплате не хотели.

Потом они его все предали. В своём проигрыше Дмитрий Владимирович винил именно помощников, объективные обстоятельства - заболел он в самый неподходящий момент, - а ещё происки разных сил… Говорили, правда, что область при нём развивается, не так быстро, как могла бы, люди плохо живут. А у других что, много лучше? Избиратели наши, электорат так называемый, тоже хороши! Неблагодарные наши люди! На прошлых выборах за него в первом туре чуть не семьдесят процентов проголосовало, а на этих даже во второй тур не прошёл.

Он впервые за много лет своей жизни мог спать, сколько хотел и никуда не торопился. Было ещё хорошее время, когда он недолго работал плотником на строительстве химического комбината. Тогда он был молодым и горячим, широкоплечим и прямым, как палка, с шикарной шевелюрой. Тогда девушки его любили и, отработав смену, он бежал на свидания или танцы. Только недолго это было, поскольку скоро и сам сообразил, да и добрые люди сначала подсказали, а потом и помогли перебраться на выборную должность в комсомоле. Был он всегда деятельный, инициативный, а главное - умел понравиться начальству, показать свою работу самым выгодным образом. Потом были райком комсомола, работа в разных областных организациях, а затем горком партии в областном центре, где он, как казалось, первым секретарём досидит до самой пенсии.

Но потом случились события 91-го года и все сразу изменилось. Тогда две недели он не выходил из дома, ждал, что за ним придут. Но никто так и не пришёл, и раньше многих других Дмитрий Владимирович понял, что тюрем и ссылок уже не будет, что можно выходить из подполья. С помощью нехитрой комбинации и нескольких таких же честолюбивых своих бывших подчинённых он фактически сам себя назначил первым секретарём обкома возрождаемой Коммунистической партии, сумев в Москве в ЦК доказать, что он лучший кандидат. В области как раз было безвременье и его кандидатура (ведь он из рабочих) на должность губернатора пришлась к месту.

Потом были выборы, где он не без труда, но победил демократа, недавнего товарища по тому же комсомолу и партии, и стал губернатором. Не знал он тогда ни сна, ни отдыха: то наводнение, то авария на химическом заводе, то происки мэра областного центра и товарища по партии, вознамерившегося занять его место. Чего только не было! В положенный срок, были ещё одни выборы, а потом ещё, которые он с треском проиграл, а победили деньги человека, относительно недавно пришедшего в область со стороны и быстро сколотившего себе весьма приличное состояние.

Никто из его выдвиженцев ему не звонил и тем более не навещал. Более того, время от времени в газетах или по телевизору они выступали, рассказывая какой он злопамятный и т. п., а ещё рассказывали разные, иной раз смешные, случаи, распространяли грязные и лживые россказни. Хотя он отлично понимал, что это - обычная беспощадность, свойственная политике, но обида и злые бессильные слова были его реакцией. Ведь он, верный своему, отшлифованному годами, стилю управления, просто с напором руководил, старался держать аппарат в напряжении, докапываться в каждом вопросе до мельчайших подробностей, не доверять слову, был требователен и часто резок. Ещё он знал, какой требуется ход, чтобы скорее и наверняка пробить нужное решение.

Первое время после выборов Дмитрий Владимирович нервничал, рвался куда-то. Жена, которая никогда не вмешивалась в его дела, тогда говорила: «Довольно мучить себя этим, пора нам для себя пожить». И постепенно он успокоился и ему даже понравился размеренный и спокойный ритм новой жизни. Понятно было, что работы при новом губернаторе для него не будет, вот он и начал писать мемуары.

И теперь, когда читал в газете или видел по телевизору выступление кого-то из предателей, злорадно думал: «Вспомните ещё меня!». Поскольку хорошо знал нового губернатора, непреклонно жестокого и ничего не прощающего.


Они пили чай на большой кухне. Здесь около окна, из которого открывался вид на старый центр города, на соборы местного кремля, он любил сидеть. Ещё любил всегда крепкий и по-особенному ароматный чай, который заваривала жена.
Она пересказывала ему свежие новости, которые ей рассказала встреченная в ближайшем супермаркете подруга, а он, машинально водя по столу пальцем, листал свежую областную газету, пытаясь разглядеть между строчек скрытый от простых людей подтекст. Сегодня газета цветасто рассказывала о том, как накануне губернатор открыл на большом животноводческом комплексе новый перерабатывающий цех. Дмитрий Владимирович через строчку читал репортаж и усмехался. Ведь точно такими же словами этот корреспондент ещё недавно писал о нём. Из репортажа получалось, что только благодаря новому голове цех этот и возник. Кто теперь помнит, что строительство его началось ещё три года назад? Быстро перестроился! Как и главный редактор, которого Дмитрий Владимирович перевёл из района, поставил на главную областную газету. «Те же люди, теми же словами», - усмехнулся про себя. И ещё вспомнил, как не раз в своём кабинете один на один разговаривал с главным редактором газеты, как тот кивал, за словами угадывая желания губернатора. А в новую команду ловко успел переметнуться. Только не усидеть ему на тёплом местечке, скинут, обязательно скинут!

Жена, увидев фотографии и заголовок, совершенно неожиданно и с раздражением сказала: «Могли и тебя пригласить!». А он лишь ответил: «Время и народ разберутся, кто есть кто». И опять про себя усмехнулся: «Что они писать будут, если на следующих выборах я опять губернатором стану?».

Выставить свою кандидатуру на следующие выборы и обязательно победить (в этом он почти не сомневался) было тайной мечтой, о которой Дмитрий Владимирович не говорил ещё ни с кем. Лишь как-то вечером он тщательно, до дней подсчитал свой возраст и возраст нового губернатора, и бессонными ночами продумывал свою предвыборную стратегию.
Дальше было напечатано пространное интервью нового губернатора. Дмитрий Владимирович читать начал с интересом, но вдруг споткнулся - новый губернатор, пусть и с оговорками, но вспомнил историю с этой вот их квартирой.

Квартиру в две сотни квадратных метров на двоих с женой на тихой улице в самом центре города, в новом «элитном» доме ему купили на деньги области. Дама, которая занималась покупкой, от избытка усердия что ли, когда докладывала на заседании областной думы о расходовании средств, три раза подчеркнула, что тогда из отпущенных на это двух с хвостиком миллионов удалось сэкономить почти сто тысяч рублей. Это выступление в вечерних новостях показали все местные телеканалы, а он на следующий день вызвал её к себе в кабинет и страшно отругал.

Настроение Дмитрий Владимирович уже почти не испортилось, привык. «Что же мне на улице жить?». Всегда, и когда был губернатором, и раньше, когда работал в комсомоле и партийных органах, он был убеждён, что делает для людей добро, даже тогда, когда они сами этого не понимают. Поэтому считал, что блага, в виде большой и удобной квартиры, персональной машины, большой зарплаты, пайка и всего прочего он получает заслужено. А потому, свернув газету, просто для разрядки негромко буркнул:
- Ну и фрукт же… Дьявол, проповедующий мораль.
Жена переспросила:
- Что, что? Не поняла.
- Это я так, про себя… Есть такая французская пословица.

Новый губернатор, до выборов, почти не платил налогов со своего предприятия, поскольку прибыли якобы не было, а рабочие по ведомостям получали зарплату чуть больше минимально допустимой. Дмитрий Владимирович точно знал, что это не так, но использовать в предвыборной борьбе по разным причинам не мог. А теперь новый губернатор каждый раз выступал, как самый последовательный борец за каждый бюджетный рубль.
- Спасибо за чай! Теперь пойду, пройдусь до скверика. А им Бог судья!.. Может быть, пойдём вместе?
- Да нет, мне обед ещё готовить надо. Иди уж один и оденься потеплее, чтобы не застудиться. Ветер сегодня какой-то неприятный.
Проходя по длинному коридору, Дмитрий Владимирович посмотрел на висевший на стене барометр: предрекая дождь, давление уже довольно низко упало. Однако, решив планов не менять, он взял зонтик и не торопясь вышел на улицу.

Эта тихая зелёная улица в центре города, застроенная ещё в дореволюционную пору красивыми двух или трёхэтажными особняками ему всегда нравилась. По ней он ездил на работу в горком, а потом и в областную администрацию. Вот здание сиротского приюта, который на свои деньги построил богатый купец. В советские времена здесь размещался родильный дом, а потом - факультет местного педагогического института, исторический факультет которого он когда-то заочно заканчивал. При нём это здание передали под областные учреждения. Рядом ещё один красивый особняк с атлантами, поддерживающими балконы, башенкой с флюгером на шпиле. Навстречу шли молодые люди, наверное, студенты, они его не узнали, прошли, как мимо пустого места.

Странно, но на улице его почти не узнавали. Старые и молодые, торопясь по своим делам, мелькали мимо, не обращая на него никакого внимания, только раз с ним поздоровался старичок. Они разговорились, выяснилось, что тот, во-первых, не такой уж по возрасту и старичок, а во-вторых, что он работал в областной администрации, а теперь его тоже «ушли» на пенсию. От этого короткого разговора осталось неприятное впечатление, поскольку старичок в основном жаловался, наверное, надеясь решить какие-то свои проблемы, ошибочно думая, что бывший губернатор всё ещё в силе.

Было позднее весеннее утро, солнце успело пройти значительную часть своего дневного пути, и оживление уже охватило город. Снег недавно растаял, отжурчали весенние ручьи и отплакала капель, но деревья ещё до конца не очнулись, хотя кое-где уже и начали набухать почки. Несколько дней после зябкой прохлады и дождей нежно пригревало солнышко, и воздух был по-утреннему свеж, а из уже близкого сквера доносился пьянящий запах влажной свежевскопанной земли. Потому, наверное, весело чирикали пережившие зиму воробьи, и смеялись торопящиеся на остановку девушки.

В сквере Дмитрий Владимирович удобно устроился на своей любимой скамейке. За спиной у него был большой куст сирени, и даже в самые жаркие летние дни здесь было прохладно. Сейчас под кустом было, конечно, сыровато, но Дмитрий Владимирович отличался постоянством в своих привязанностях, потому просто проводил на скамейке меньше времени, а больше старался ходить. Из-за временного отсутствия зелени сквер просматривался почти насквозь: по аллеям и вокруг большой клумбы с колясками гуляли молодые мамы, о чём-то увлечённо разговаривая, мимо него прошли две интеллигентные старушки, на лавочке за клумбой с пивом, чипсами и сигаретами расположилась компания парней и девушек. Он начал замерзать, а потому было собрался тоже побродить с полчаса по аллейкам, когда внимание привлёк разговор за спиной. О чём речь разобрать было трудно, даже от скуки прислушавшись, но голоса были больно замечательные: густой, бархатный басок чередовался с очень писклявым фальцетом. Это сочетание развесило Дмитрия Владимировича, представившего себе обладателей голосов, которые, наверное, вместе составляли очень колоритную пару. И ему захотелось проверить свои ощущения, для чего решил посидеть ещё немного на лавочке - вдруг эта пара пройдёт мимо, - или, в ином случае, самому пройтись по соседней аллейке. Постепенно за спиной заспорили, распалились и начали говорить довольно громко.

Спорили о положении в области, о работающих и закрывающихся предприятиях, о состоянии сельского хозяйства. У Дмитрия Владимировича, конечно, тоже было своё мнение по этим вопросам. И он посчитал, что в запале смешная пара пропускала, как ему казалось, многие очень важные моменты. Походив вокруг да около, говорившие начали ругать его, и прежде всего то, что при нём делалось в сельском хозяйстве: денег бюджетных де много в село отдали, а результата нет, более того и следа денег тоже нет. Зазвучали и совсем уж обидные слова, а последней каплей была фраза, произнесённая густым басом:
- После Яхонтова у области настоящего хозяина не было - так, временщики. Может новый голова что-то сделать сможет?

Дмитрия Владимировича ругнулся про себя: «Вот ведь пикейные жилеты! Всё то они знают». Но невольно подслушанные слова испортили ему настроение окончательно, и он решил идти домой.

По дороге Дмитрий Владимирович продолжил заочный спор, подбирая в свою защиту всё новые аргументы. «Можно быть гордым и всё отвергающим, а деньги где взять, если область дотационная?.. Деды наши ещё говорили: «В Москву идти - голову нести». Хорошо однопартийцам моим в областной думе рассуждать! А в Москве чуть не в каждом кабинете дай откат. Приходилось и фиктивные бумаги требовать с районов, и нефтепродукты, полученные по льготным ценам на сельхозработы, налево продавать, и с бюджетными деньгами и кредитами химичить. Много ещё что приходилось делать! Он сам, конечно, не марался, для того специальные люди были. Но они за одну зарплату работать тоже не хотели. Так что при желании накопать на него есть что. Но птицефабрикам он погибнуть не дал. Мудрое это было решение! Мясо относительно дешёвое, яйца в области появились, даже кое-что в Москву поставляли. Потом за коров взялись - москвичи за свежее молоко живые деньги платили. Потому пошёл даже на то, что свой молочный комбинат почти захирел. Как его за это и в областной думе, и на бюро обкома, и в газетёнках разных только не крыли. Разве только не матом! Но здесь всё сложнее, поскольку корову в три дня не вырастишь, а потому довести до конца это дело не успели. Теперь нынешний пенки, если дураком не будет, снимет…».
Он быстро шёл вдоль по не раз и не два исхоженной улице, а всё новые и новые аргументы наперегонки возникали в голове. И среди прочего вспомнил один разговор с Юрием Владимировичем Прохоровым. Они тогда вдвоём сидели в кабинете, пили чай и обсуждали какой-то вопрос. Вот тогда тот и высказал мысль, с которой Дмитрий Владимирович сразу согласился, и которая на все годы стала для него одной из основных при принятии разных решений. Мысль эта состояла в том, что каждый человек, чтобы он ни говорил, думает только о своём интересе, а потому солидному руководителю надо делать вид, что он слушает мнение людей, поскольку эти советы в абсолютном большинстве случаев похожи на солнце в морозный зимний день - светить-то светит, да вот не греет. А потому нужно работать, опираясь только на свои собственные представления о том, что в данный момент нужно, иначе леса за отдельными деревьями можешь не разглядеть! Именно по этой причине Дмитрий Владимирович в перестроечные времена не любил модного тогда «неформального общения» с народом и время от времени соглашался участвовать в нём только, когда снимали для теленовостей, но никогда даже и не прислушивался к тому, о чём говорили. А когда помощники или подчинённые в качестве аргумента использовали чьё-то мнение, то всегда приводил им русскую пословицу: «Ум не в бороде, а в голове».

Однако пройдя сотню другую метров, он постепенно почти успокоился, и будто с трибуны или в микрофон перед камерой телевидения, сказав себе: «Мне ни за что не стыдно! Конечно, какие-то вопросы я не смог решить. Не без этого… И что ни говори, а человек я счастливый».

После это Дмитрий Владимирович почти уже со спокойным сердцем свернул не направо к своему дому, а пошёл прямо, переулком со смешным названием Ложкин. Не спеша, в такт шагам размахивая руками, он шёл по улице. Здесь стояли совсем старые одноэтажные домики с небольшими оконцами, облупленными и покосившимися стенами и заборами, водопроводными колонками на улице и холодными туалетами и сараями во дворах. Он шёл неторопливо и с интересом разглядывал непохожие друг на друга, хотя от множества дождей, ветров и солнечных лучей почерневшие, но не потерявшие для него своего очарования дома, резные наличники окон, ещё кое-где сохранившиеся ставни и чаще всего давным-давно заколоченные парадные двери с обязательным резным крыльцом.

Не спеша, в такт шагам размахивая руками, он шёл по переулку, который вился между обветшалыми домиками с небольшими оконцами, облупленными и покосившимися стенами и заборами, водопроводными колонками на улице и холодными туалетами и сараями во дворах. Домики эти доживали свои последние годы, может быть, даже месяцы, поскольку, как он знал, строительная компания, принадлежавшая через подставных лиц новому губернатору, уже положила глаз на этот участок в самом центре города.

Особенно в этом переулке ему нравился красивый барский дом, весь фа­сад которого, от высокого давно не крашеного фунда­мента и до железной крыши, покрывала, будто кружевом вычурная деревянная резьба. Дмитрий Владимирович любил смотреть на этот дом и вообра­жать счастливую жизнь его обитателей – трудолюбивых и красивых людей. Но с месяц назад он вот так же гулял и мужики, таскавшие какой-то домашний скарб, попросили подержать входную дверь. Тогда он впервые в жизни попал в узкий и сильно захламлённый коридор, где нестерпимо пахло сыростью, плохо убираемой кухней и ещё неизвестно чем, и ужаснулся: «Как здесь живут люди?». А потом, уже возвращаясь домой, решил, что жильцы сами виноваты, что навести и поддерживать порядок в таком красивом доме можно.

Навстречу шла женщина. Дмитрий Владимирович заметил её только тогда, когда они почти поравнялись. Он никогда не видел этой женщины, а та, увидев его, вдруг озлобилась, исступлённо заговорила вибрирующим голосом: «Гуляет упырь! Раньше на приём к нему за месяц надо было записываться, да ещё не всякого подпускали, а теперь свойского из себя изображает… Фамилия моя Заболоцкая. Вспомнил?.. Умерла моя доченька, и я скоро умру, только всё равно тебя проклинать и оттуда буду… Не будет тебе от меня покоя ни на этом свете, ни на том!». Она ещё что-то кричала ему в спину о своей дочери-инвалиде и доме-развалюхе, в котором нельзя жить, а Дмитрий Владимирович уже не слушал, лишь ускорил шаги.

Он не помнил, да и не пытался вспомнить эту женщину. «Квартиру она, наверное, просила? Так мне положено было думать не об одной Заболоцкой, какие бы трудности не возникли у неё, а обо всей области! Если бы я стал вникать в трудности каждого инвалида, то не осталось бы времени на важнейшие для всех дела!». Он всегда считал и находил множество примеров того, что справедливость в своих проявлениях действительно может выглядеть жестокой. И тем оправдывал своё нежелание заниматься проблемами, подобными тем, с которой к нему обращалась эта самая Заболоцкая. Взвинченный до предела, он выдвигал ещё много чего в своё оправданье, но успокоиться не удавалось.

Через несколько минут он уже был дома, и, отказавшись от обеда, остаток дня просидел в кресле перед телевизором, где то кипели латиноамериканские страсти, то стреляли и бегали друг за другом супергерои, а то с умным видом рассуждали о курортных романах. Ближе к ночи у него случился инфаркт. Сначала, ещё днём, ему стало трудно дышать, будто кто-то сжал его в своих объятиях, следом появилась тупая ноющая боль, которая скоро из-за грудины расползлась сначала в левую руку, а затем и в левую лопатку. Дмитрий
Владимирович положил под язык таблетку нитроглицерина, но она совсем не помогла, тогда он попросил вызвать «скорую помощь»…