И еще они ведут порочный образ жизни, –
просветил товарищей Фредриксон.
– Порочный образ жизни? – заинтересовавшись,
спросил я. – Что это значит?
– Точно не знаю. Наверное, топчут чужие огороды и пьют пиво.
Из мемуаров папы Муми-тролля.
Я полностью отдаю себе отчет в том, что все нижеописанное, а тем более нарисованное, некоем образом не может относиться ни к моему творчеству, ни, тем более, к творчеству моих друзей. Они (как и я) абсолютно серьезные люди. Те из них, которые занимаются публицистикой, то пишут весьма серьезные статьи о взаимоотношениях животных между собой, о различных методиках дрессировки собак и о других насущных проблемах, возникающих в процессе общения человека с дикой природой. И пишут безо всякого зубоскальства. Наука не любит этого. Да-с. Те же, которые пишут картины, то пишут весьма добротные и всем понятные холсты. Само собой разумеется, с известной долей самовыражения, художнику без этого нельзя; но без всяческих сюрров и психоделий. Ни-ни! Все это славные, честные люди. Да-с. Я так же не замечал за собой этаких безумств, позволяющих человеку выплескивать на бумагу или на холст всякие непотребства, которые, будучи явленные честной публике, раздражают своей наигранной непритворностью и псевдооригинальностью, к тому же скрытые под маской самоутверждения личности в искусстве или хотя бы и в жизни. Да-с.
Мне, а равно моим друзьям (и знакомым), абсолютно непонятно, как такого сомнительного типа «творчество» могло оказаться у меня дома. (И уж точно я не верю во всякую мистику, с помощью которой невежественным людям объясняют некие необъяснимые факты и фактики, несмотря на то, что есть всегда логичные объяснения любым фокусам в природе).
Полностью исключая возможность столь дурной шутки от моих друзей, я склоняюсь к мысли, что рукопись мне подкинул сам неизвестный автор. В былые времена это позорное явление называлось анонимкой, так как никаких данных он о себе не оставил.
Сам по себе этот фарс с подкидыванием мне рукописи был необоснованным действием со стороны этого, с вашего позволения, автора. Решительно не понимаю, чем он руководствовался, так как у меня нет знакомых редакторов, которые осмелились бы издать такое графоманство. Однако, уступая настоятельной просьбе своих друзей, я передал (через своего агента) «это» в определенного типа редакцию. К стыду моему, я был вынужден, оставить сей документ безымянным, поскольку не решился подписывать даже предисловие к нижеприведенной белиберде и, тем более, к так называемым, рисункам. Причина, побудившая меня уступить настоятельному требованию моих коллег отдать сей документ в издательство, заключалась в следующем: при выходе ее в «свет» можно будет с удовольствием, на примере такого рода «творчества», заняться разоблачением дешевого литературного трюкачества, что, несомненно, принесет пользу, как молодым писателям, так и начинающим читателям. В отношении рисунков, если сие бумагомарание можно так назвать, то…, мне кажется, это небезынтересное явление привлечет внимание только психиатров. Именно с этой позиции они (рисунки) что-то из себя представляют. Да-с.
Надеюсь, в столь кратком предисловии к этому безумному творению я высказал, как говорили уважаемые мною древние римляне Non multa, sed multum, что позволит вам судить, уважаемые читатели, о непричастности меня и моих коллег к этому литературно-художественному «шедевру».
P.S. Даже такое «творчество» должно рассчитывать на название! Учитывая, как абсолютно не гармонично назвал незнакомый писака сие творение, я взял на себя право назвать его литературно грамотно:
Записки неизвестного автора
….Нашел я эти листки со странными рисунками и не менее странными комментариями при чудных обстоятельствах. Каковые и попытаюсь вам изложить, дабы было понятно, что подвигло меня на обнародование сего странного дневника – по другому «это» назвать решительно никак невозможно.
Итак, этап первый: психологический…
…Осень. Настроение – так себе. Потому как с утра шел небольшой дождик. Днем настроение изменилось с «так себе» на «пошли вы все». Потому как дождик превратился в ливень. К вечеру вообще разверзлись хляби небесные, и мой душевный настрой приобрел отчетливый депресивно-суицидный характер. Читать какую-либо литературу не хотелось. Играть на музыкальных инструментах, которые в избытке находятся в моей комнате, мне совсем не хотелось. Мне вообще ни чего не хотелось.… Один мой знакомый весьма метко озвучил такое соотношение между физическим телом и природой: «Состояние включенного телевизора при отсутствии программы в ожидании грозы».
Короче, поняв, что сходить с ума не стоит, тем более из-за какого-то мелкого дождика, я решил выбраться на улицу. (Па-а-думаешь, – какая-то водичка с неба!). А что вы ухмыляетесь? Подобное лечат подобным. (Старинный принцип, описанный еще Михаилом Афанасьевичем,… правда, немного по другому поводу). Надел дождевик и свою любимую шляпу, взял сигареты и самую непромокаемую в мире зажигалку, заполнил любимую фляжку душе-тело-мозгосогревающим напитком и отправился рассуждать под тяжелое свинцовое небо о тщете всего сущего; о тяжелой судьбе русского, татарского, еврейского, каракалпакского, узбекского, таджикского и т.д. народов; о верованиях древних и о религии вообще; копаться в глубинах души своей и пытаться осветить для себя потемки другой – женской; работать над ошибками и обдумывать, какие бы совершить новые; зализывать приобретенные недавно раны и бередить старые. В общем, делать все то, что делает русский человек в моменты плохого настроения или похмелья (что почти одно и тоже), или сидя на кухоньке маленькой, распивая бутылочку «белой», или в дороге скучая по дому – стуком колес содвигаясь на мысли, или любуясь березовой рощей выросшей вместо сгоревшего леса, или без всякой причины тоскуя… Кратче – рефлексией это зовется…
Вот в таком вот настроении и отправился я на улицу гулять. Рефлексировать, то есть.
Этап второй: физиологический и ландшафтный.
Черт его знает зачем, но поперся я после очередного глотка мозголомной браги в лесок, в котором находилось своеобразное строение типа сортир. Сей зодческий шедевр, образца 87 года, достоин отдельного описания, так как было это отхожее место непохоже на все остальные места общественного пользования, кои привыкли видеть наши граждане в… Вот тут-то и начинаются некие странности и с месторасположением уборной и с ее архитектурными параметрами. Дело в том, что…
Представьте себе лесной массив, состоящий сплошь из огромадных, вкусно пахнущих сосен, редких вкраплений елок и елочек, а также отдельно разбросанных березок и кустарника, расположенного по краям леса. До кольцевой дороги метров 150-200 – не больше. Тропинки очень узкие и аккуратно забросаны багрово-желтыми листьями, чью яркость приглушает избирательная россыпь сосновых игл. Птички поют (ежели дождя нет, как в моем случае). Люди, не торопясь, прогуливаются с детьми, наслаждаясь чистейшим запахом и редкостной тишиной (это ежели какой-нибудь несознательный гражданин не начнет песни горлопанить или того хуже – врубит радио или магнитофон). Пенсионеры в шахматы играют (эти и под дождем могут – зонтиками закроются и хоть бы хрен). Спортсмены бегают – оздоровляются (эти тоже под дождем бегают, правда, не в моем случае: я уже говорил, к тому времени, когда я выбрался на улицу заниматься аквомазохизмом, начался всемирный потоп). Короче, людей как… (Сами придумайте как).
Так-с! Что-то я отвлекся. Ну, лес себе вы представили. Хороший такой, в меру ухоженный лес. Природа, понимаете ли. И вот, среди этой относительной идиллии, перекрывая собой далеко не маленькие деревья, расположено чудо архитектурной мысли… Несокрушимо стоит, олицетворяя собой желанные устремления горожан к наивысшему комфорту, …. сортир. Не! Вот так – Сортир. Не! И не так! Во как – Сортирище! И даже не так! Наверное, во как надо – СОРТИРИЩЕ!!!!!!!!
Вы не подумайте, что я страдаю какой-то клозетофилией или у меня преобладающие деструктивные наклонности. Я вовсе не собираюсь писать оду месту общественного пользования. Нет, все мои устремления наиболее точно описать этого монстра связаны с тем, что бы вы как можно вернее смогли понять, какие чувства я испытал, бредя под дождем по скользкой дорожке и, зайдя в это громадное, пустое здание, обнаружил ту самую тетрадь с японскими стихами и более чем странными рисунками.
Высотой метра четыре. Весь покрытый кафелем внутри и снаружи. С красной черепичной крышей. Имеющий внутри десять кабинок и два подсобных помещенья, в каждом из которых располагался душ. (Вы слышите – душ!). Два рукомойника и… Это непостижимо и чудовищно!.... МАЛЕНЬКИЕ ОКОШКИ, РАСПОЛОЖЕННЫЕ ПОД САМЫМ ПОТОЛКОМ, БЫЛИ ОСТЕКЛЕНЫ ЦВЕТНЫМ ВИТРАЖОМ. Апофеоз. Хотя нет, вру! На стенках внутри кабинок были цветные мозаики, изображающие каких-то рыбок. Вот теперь… точно… АПОФЕОЗ.
И все это благолепие, я бы сказал гимн комфортабельности, все это никогда не работало. Повторяю. С того момента, когда его достроили и закрыли на ключ, он ни разу не использовался по своему прямому назначению. Отдельные темные, но хорошо одетые личности приходили туда вечерами, тихонько открывали ключом тяжелую дверь, тенью проскальзывали внутрь и… И неизвестно никому, что они там делали по ночам, а рано утром они также тихо уходили. Потом перестали посещать туалет и темные, но хорошо одетые личности. Вскоре дверь сломали. Ватерклозетом стали пользоваться по назначению все кому не лень. А не лень было много кому! А посему, чудовищная, гипертрофированная уборная, вскорости перестала существовать внутри как вид огромного социального нужника. Снаружи же этот гигант остался без изменений и поражал всех своей несуразностью и поразительной неадекватностью к лесному пейзажу. Вот к этому-то монстру я и направился, дабы отдать дань уважение своей физиологической потребности и движимый банальным человеческим любопытством. Тем более что из огромного дверного проема доносилось заунывное пение и пахло горелым…
Этап третий: антропогенный и мистический.
Почему-то, не знаю почему, но бомжи избегали посещать сие место. Не знаю. Может их отпугивала монументальность здания. Может еще чего. Но факт. Посещать это заведение они не решались. Тем более меня сильно удивило низкое горловое пение, которое раздавалось из глубин цивилизованной пещеры. К тому времени я уже опустошил почти на четверть свою любимейшую фляжку, а дождь все лил как из ведра. Мысли мои скакали как непривязанные на ночь дворовые собаки, которые прочуяли «человека-редиску» за оградой. Перестав искать корреляцию между дзен-буддизмом, ранним мусульманством, средневековой иезуитской схоластикой и древнейшим иудаизмом, я бодрым (относительно бодрым – про фляжку-то не забыли) шагом направился к источнику звука.
Внутри сидело трое. Нет. Это были не бомжи. Это были ободранные донельзя воины советской армии (тогда еще советской). Видимо гнетущее впечатление, которое производил сортир на местных бомжей их не волновало. Тем паче, что были они по национальности… э… – затрудняюсь сказать,…. но не украинцы. И не японцы. Хотя…, один, самый маленький и замызганный, очень даже смахивал на представителя страны восходящего солнца. Сидели они в не очень удобной позе для русского человека: знаете, так, на корточках. В общем, как и должны сидеть в таком заведении. (Ну, вы меня понимаете). Они, не отрываясь, смотрели на огонь, который еле тлел, изредка прорываясь синеватым маленьким всплеском из под наложенной пачками бумаги. Когда я вошел, вся эта троица даже не повернулась, но продолжала напевать низким горловым голосом какую-то a cappella на родном языке. Подозреваю что-то вроде: «И грустную песню заводит, о родине что-то поет…», но в среднеазиатской транскрипции. Я прошел до конца огромного коридора. Ничего интересного в противоположной стороне уборной не было. Честно говоря, и самой-то уборной (в цивилизованном понимании этого термина) уже не существовало. Так. Жалкие остатки некогда величественной постройки. Неизвестные вандалы, удовлетворяя свои низменные инстинкты варваров, полностью изуродовали внутренний интерьер памятника неизвестным планировщикам, неизвестным проектировщикам и неизвестным строителям, которые своим самоотверженным трудом сумели оставить свой след в истории этого лесного массива. Да-с. Неизвестно кому, а самое главное, неизвестно для чего. Просто какой-то памятник неизвестности! Так и вижу: идут пионеры – привет неизвестности; идут пенсионеры – привет неизвестности; а идут советские воины непонятной национальности – здорово сорти., тьфу, -- здорово неизвестность. И шасть в неизвестность – только мы их и видели ближайшие два года. Канули в …. Теперь понимаете, откуда такое выражение?
Ах да! Про воинов!
Пока я бродил туда сюда, рассматривая остатки былой роскоши, среднеазиатские витязи, явно персонифицировав собой альянс ронинов, обсуждали на ментальном уровне необходимые поправки к кодексу «Бусидо». Горловое пение уже не напоминало наше: «…Бродяга к Байкалу подходит…» в среднеазиатской транскрипции, но все больше смахивало на: «…Врагу не сдается красавец «Варяг»…», но уже в некой транскрипции северных провинций Митиноку, что было не менее тоскливо и душераздирающе чем предыдущее исполнение. Я насторожился. Обглоданные жизнью солдаты непобедимой советской армии уже не напоминали таковых. С ужасом я заметил, что вместо грязных форменных лохмотьев их тела покрывают расшитые золотом одежды древних самураев; перед глазами мелькнул проворным блеском жала меч; полузакрытые глаз казались широко открыты; пронзительными угольками мне обожгло лицо; все явственней звучала песнь, покинувших Ямато воинов; тоска и гордость обреченных звучала куликом болотным….
Один из них взял бумагу и положил в огонь… Я с ужасом заметил, как исчезают в пламени костра таинственные письмена; коробятся – от боли, – умирают, не прочитав загадочные знаки, те люди, что пытались их прочесть; с испугом кулики взлетают, забыв о крыльях обожженных, и тихо в руки мне садятся, стремясь поведать о беде…
В каком-то оцепенении я схватил птиц и выбежал наружу. Цепкие лапы вцепились мне в сердце… Клювы птенцов непрерывно стучали в моей голове ритмом мне неизвестным ….
Лес Васнецова мне показался: столь же угрюмый и непроглядный, как на картине… Ноги несли дальше от места, где мне показалось, что сердце оставил…
…Дождь кончился. Появилось солнышко и, цитируя классиков, «…расталдыкнуло свои лучики…». Свежий воздух привел меня в себя. Я находился метрах в двадцати от местного эквивалента «Дома Эшеров». Руки были обожжены. А в них я держал… подгорелую и мятую тетрадку. Ту самую, неизвестного из «неизвестного», которую я потом отсканировал и решил опубликовать. Я оглянулся на здание, в котором недавно испытал мистический транс перед неизвестным и неведомым. Оттуда доносилось гнусавое, заунывное нытье. Выполз солдат одетый в изгрязненную до предела военную форму вооруженных сил Российской Федерации. Я окончательно запутался. «Сколько прошло времени и какой сейчас год? Где я был? Кого только недавно я испугался до омерзения?» - мысли сумбурной вереницей начали скакать в голове как кобели за течной сукой. Я глотнул из фляжки. В голове немного прояснилось. Из сортира явственно доносился какой-то знакомый запах…
…Нет, ребята! Это был не гашиш! Это было нечто другое. Если, вообще, все это было… Может на самом деле я взял слишком большую фляжку для такой короткой прогулки под дождем?... И немного того…, этого… (Ну, вы меня понимаете). Я искоса взглянул на фляжку. Ух-ты! Я даже половины не выхлебал! Ага! Наверное я поскользнулся и ударился головой об… Да хоть об дерево! Шишки на голове не было. Прискорбно. Я осмотрел себя сверху донизу. Ни единой царапинки. И все же это был не гашиш.
Путаясь сам себе в показаниях, я побрел домой. В руке издевательски пахло гарью. Листков было не так уж и много.
Придя домой, я отложил тетрадку (точнее блокнот) в сторону и занялся неотложными делами, несмотря на то, что мое настроение изменилось с «состояния включенного телевизора при отсутствии программы в ожидании грозы» на «состояние включенного телевизора, который показывает тридцать две программы сразу, включая космос-TV». Только через две недели я снова его достал. Блокнот источал запах гари, сырого леса, некой затхлости и…
А может это был и гашиш… Но тогда… Они что, его целую бочку подогрели? Ох, не знаю….
Рисунки в блокноте были странные и непонятные. И, лично у меня, после этакой фантасмагории, они вызывали чувство необъяснимой тревоги и, иногда, раздражения.
Стихи, как потом я выяснил, были побольше частью из разряда японских танка – пятистишье (или мидзикаута – «короткая песня»), а частью хокку – еще более короткой поэтической формой – трехстишье. Некоторые стихи я обнаружил в различных сборниках японской поэзии 12 века, причем, неизвестных авторов. Кое-какие стихи, хотя отдаленно и напоминали образцы японской поэзии, по своему внутреннему содержанию были свойственны, скорее, русскому человеку, нежели азиату. Некоторые из них, чувствовалось, были неумелым подражанием танка (и хокку). Некоторые были с произвольным числом строк («синтайси»), а некоторые, вообще, были не на что не похожи. Вроде кратких заметок под рисунком.
Несмотря ни на что, после всего случившегося, я относился к неизвестному автору со смешанным чувством … брезгливости и, если хотите, мистицизма. Первое – потому что догадывался, что написать и нарисовать такое невозможно без употребления каких-либо наркотиков. (А я не очень хорошо отношусь к людям, которые их применяют, пускай даже и для таких целей. Или это влияние гашиша?). Второе – потому что если это и сделано без применения определенных наркотических средств, то с головой у неизвестного автора не все в порядке и он живет (жил?) в каком-то странном, одному ему понятном мире. (А что это за мир – загадка). Короче, или наркоман или псих. Или то и другое вместе. Во блин! Обобщил! Коротко и ясно. Хотя….
Хотя, как сказал кто-то из великих: «Все широкие обобщения ошибочны… Включая и это утверждение».
Вот поэтому я так подробно описал, при каких условиях, и в каком душевном состоянии я нашел эти листки. Трудно сказать, что там было. Мистика. Банальные наркотики. Раздвоение личности. Персонификация самого себя в роли неизвестного автора вкупе с глубокими провалами памяти. Не знаю. Японской поэзией я никогда не занимался. Рисовать… Рисую, но, явно, не в таком стиле… Даже никаких набросков нету. Не знаю. Запутался. Даже со временем запутался. А посему я и взял на себе смелость назвать нижеследующие художественно-литературные произведения следующим образом:
От
Неизвестного из «Неизвестного»
Неизвестному…
Утром проснувшись
Улыбку свою покажи…
Появится роза.
* * *
Страсти предавшись,
Макнул рукав кимоно
В чашу с вином.
Осеннюю вишню
Утром себе я напомнил.
* * *
В скалах укрылся я,
Чтобы не слышать себя.
Спрятался. Скрылся.
Черная песня летит
К мрачной подруге луне.
* * *
ветки Березы
радостно в окна стучат –
Ветер весенний
зимнюю грусть разогнал!
Ох... льдистое сердце мое...
* * *
Только вчера
Сажали ростки молодые…
Все изменилось вокруг.
* * *
Минорная осень –
Мое умиранье.
Гормонов игра –
Весна безрассудная.
На хрена мне зима или лето?
* * *
Есть трогательное что-то в том,
Когда, надевши человек очки,
Лопатой разрубает червяка,
Копая землю под вишневый сад.
* * *
Умолкнут птицы,
Когда я пронзительно,
Громко скажу им:
«Я всех зверей моих Царь!».
Тихо по лесу: «Зверский ты царь, человече...».
* * *
Одинокому…
Дорога кажется слаще
С другом надежным.
* * *
Тропка заметена
К палатке ночной одинокой –
Как мне добраться?
А мужики-то не знают,
Что я пиво не пил.
* * *
Беленькая собака
Пробежала мимо двора.
Я спросил жену:
«Как ты думаешь,
Может купим собаку?»
* * *
Голод мучает
Пса пятый час у помойки.
Чертова гордость...
* * *
Словно приписка
В самом конце посланья –
Несколько знаков…
Отбились в пути от своих
Перелетные гуси.
* * *
Ухо разбито…
Разбито, испорченно моё настроение.
Обидно и больно мне.
* * *
В глубинах сердец
Подземные воды бегут
Кипящим ключом.
Молчанье любви без слов
Сильней чем слова любви.
* * *
Поди, разберись
Для чего человеку собака.
Или наоборот
Задуматься стоит –
Мы-то, зачем ей сдались.
* * *
Она не пришла…
Увяла роза. Стакан опустевший стоит.
Она не придет…
* * *
Есть не могу я
Мясо убитых животных,
Но можно замерзнуть –
Убивает несчастных зима,
Жалость к другим проявивших.
* * *
В зацветшей воде
Мутной, подернутой ряской
«Там поселиться хочу!» -
Вот, что кричит лягушка.
* * *
Кружка разбита –
Мысли трещину дали.
Целое блюдце…
Осталась и голова –
Ведь можно из блюдца пить?
* * *
Сердце замерзло –
Две лисички пушистых
На шапку, знатной
Дамы богатой, красивой
Рыбьими взорами кажут.
* * *
Каждую осень
Листья на землю летят.
Волосы тоже.
Весной листья снова растут -
Вот проклятущая жизнь.
* * *
Сердце оттаяло –
Два котенка пушистых
Играют с клубком.
* * *
В экран голубой
С головою уходишь надолго…
Цветущая вишня забыта.
* * *
Вот сила воли! –
Хотел воздержаться я…
Но под березой
Стол, накрытый искусно,
Выпить меня попросил…
* * *
Вот и конец мне.
Письмо от любимой я
Сжег не прочтя...
* * *
В сортире – мысли несутся –
Не всегда грустные, но одинокие.
Наглую муху, одинокости этой вредящей
Может жизни напрасно не стоит лишать?
* * *
В комнате пусто:
Плачут рубашка с цветком –
Хозяина ждут…
….Как и я. Безнадежно,
Вечно, Любимую жду.
* * *
Кому как не мне
Рассуждать о величии денег –
Нету гроша за душой.
* * *
Стакан опустевший
Наполовину стоит.
Кто я – поможет
В себе разобраться
Наполовину налитый стакан.
* * *
С друзьями моими
Где-то расходятся мысли.
Существует ли
Повод чтоб выпить у нас?
Вряд ли найдется
другой…
* * *
Построить дом…
И дерево посадить…
Вырастить сына…
Но «Поле-перекати»
Тоже имеет право на жизнь?
* * *
Где-то в подполье
Сходили с ума постепенно,
Слушая песни.
* * *
Вижу огонь я!
Нужно ли мне утешенье?
Смогу ли погреться?
Возле тепла оттаять
И с лесом живым разлучиться?
* * *
Кому в тридцать три
Охота на холм взобраться?
...Или спуститься?
* * *
Как умереть мне?
Как мотылек при лампе?
Иль просто не быть?
* * *
Под яблоней теплой
Гениальные мысли
Роем толпятся.
Краток был миг озаренья –
Тяготенья сработал закон...
* * *
Всех я загрыз. Всех.
Никого не осталось.
Как одиноко...
Кончилась жизнь.
Будто дорога пустая –
Началась жизнь.
* * *
Да-а! Занятная вещица! Вот психи-то! А? Приколись, ничего не скажешь! Тут, как все получилось-то. Сижу я дома, знаете ли, пью пиво и, значитца, бокс смотрю по телеку. Расслабляюсь, натурально. (Хотя я особенно-то и не напрягаюсь). Вдруг звонок в дверь. Время уже, между прочим, половина двенадцатого ночи. Сосед стоит и хитро так лыбиться на меня. Ты, говорит, с каким психом связался? Я в непонятках весь… Ты чего, говорю, сосед, офонарел в конец? На часы позырь!! А он мне протягивает дискетку и говорит: «Иду домой с работы, а возле подъезда оттирается какой-то парень. Я дверь в подъезд открываю, а он шасть внутрь за мной и как заорет, что бы я дискету тебе передал… И адрес твой называет. Имя и фамилию…».
Вот так эта байда ко мне и попала. Ну я посмотрел, почитал, поржал. Смешно, конечно. Только все это либо полная лажа, либо полные психи писали, либо полный псих. Если полная лажа, то вся эта идея браво заимствована из повести «Театральный роман» М.А. Булгакова. Ежели психи писали (и рисовали), то им повезло: на пару сдвинуться всегда получше, чем одному. Веселей все-таки! Понимает тебя кто-то. (Кроме врача). А вот ежели это один крезанутый написал…. Тады…
Тогда плохо его дело братцы. Совсем плохо. И про японцев, и про гашиш, и про сортир в лесу… Ой, худо ему. Про сортир и японцев не знаю. Не видел. А гашишем так накуриться невозможно. Я знаю. Значит, все из башки у него лезет. Прет. Короче, полный шизоид. Хотя…
Хотя, как сказал кто-то из великих:
«Все широкие обобщения ошибочны…
Включая и это утверждение».
P.S. Некоторые записи, сопровождающие рисунки, мне пришлось разбирать для того, что бы их можно было нормально прочесть: мало того, что почерк «Неизвестного» оставлял желать лучшего, так и еще в некоторых местах была, видимо, испорчена бумага. Чтобы не мучиться остальным, я перепечатал все комментарии, сопутствующие рисункам, удобочитаемым шрифтом.
* * *
Поскольку именно мне в руки попала эта дискета, то я и подписываюсь, откровенно и без излишнего фиглярства: Русов Павел Викторович.
И пока не объявиться автор (авторы) сего творения, то я объявляю: ни одна часть этого издания не может быть воспроизведена, размножена и исправлена каким бы то ни было образом без моего письменного разрешения. Еще раз: Русов П.В.
DIXI
I
2004 г.
P.S. К сожалению количество рисунков очень тяжело вставлять в произведение именно так, как и должно выглядить. Полностью в подобающем виде можно посмотреть на моем сайте в разделе "Неизвестное".
http://rusov.sitecity.ru/index.phtml