трамвай

Совсем ещё недавно шёл холодный дождь, небо было безнадежно серым и ветер, сбивая с ног, указывал тяжёлым каплям путь к моему лицу. То был день когда улицы ввиду вышеописанных обстоятельств были пусты, а моё настроение было подстать царившим декорациям (но уже по совсем иным причинам). Необходимость вытолкнула меня в то утро из дома, она же заставила изрядно прогуляться пешком и в полной мере вкусить прихоти стихии. Сначала я ёжился, прятал мёрзнущие руки в карманы и втягивал шею в панцирь тёплой куртки. Но усилия не давали результата. Давление хмурости происходящего заставило мою надежду согреться умереть. Такое бывает,  исчезновение надежды даёт простор обречённости, с воцарением которой, улетучивается страх, а вместе с ним и напряжённость. И происходящее больше не вызывает враждебных эмоций, и не раздражает своей непобедимостью, оно свободно пронизывает тебя, а ты спокойно паришь, растворившись в пространстве, от которого отчаянно отгораживался ещё пару мгновений назад. Это случилось со мной. И покой обречённого на поражение, позволил мне насладиться действом. Оно же, в силу своей суровости снимало тот обычный налёт представлений, что накрывает глаза и душу в приятных и привычных условиях. Я очень дорожу этим состоянием очищенности. Оно редко. Потому что все инстинкты и действия нормального человека уничтожают условия его рождающие. Оно приходит когда ты понимаешь что тонешь, и спасения нет. В то утро я тонул. И видел всё в своей неприглядной истинности. Унылость было ВСЁ! и ВСЁ было-унылость. Я сел в трамвай. Его тело было подобно телам тех кто в нём ехал. Их было не больше десяти. Слабые, старые люди. На их лицах -  обида. Обида немощностю и бедностью. Но благородная седина голов выдавала достоинство, что всё ещё при них. Достоинство и веру, и решимость не умирать просто так, просто потому что мир стал вдруг тесным  и колючим. Они были заодно с трамваем. И я был с ними за одно. Я был на их стороне,-дождь указал -она лишь настоящая. Мы ехали рассекая реальность. Вагон разрезал естественность, он был подобен пуле, выпущенной из ружъя заряженного усталостью и гневом. Природа была побеждена,-ветер больше не пронизывал на сквозь, а лишь обозначал своё существование упрямым проникновением внутрь сквозь щели  нашего убежища, от дождя остался только звук, а тепло снова возвращало себе утреянные позиции, обволакивая приятно покалывающие руки, щёки и уши. Эта маленькая победа была неудивительна, такое привычно любому человеку. Меня поразило другое - побеждённым оказался ход вещей, вселивший в души посажиров грусть. Мы пересекали Ворошиловский проспект, и десятки машин укрывающих своими плотными, лощёными телами умасленных жизнью людей, остановились. Казалось водители и пассажиры последних вливают в мир звуки скрежета собственных зубов, казалось они все, глядя в мир из надёжных, удобных и тёплых аквариумов, немогли вынести того что горстка престарелых людей способна остановить лавину стремительно несущихся к добыче, молодых, полных сил и амбиций.  Я смотрел в окно, я видел то, чего казалось не может быть. Мы проехали. И снова вернулась грусть. Мне казалось что выйдя из вагона им всем опять придётся начать бой заново,и десятки раз проиграть его, усыпать лица ещё десятками морщин, прежде чем они снова сядут в трамвай №10, и снова победят.В этой нескончаемой войне так мало места доброте, и той любви, что они дарили своим детям,  и благодарности которую они надеялись получить. Знаю, в том что я видел виноват один лишь дождь. И знаю что у дождя всё меньше шансов прорваться сквозь стены, крыши, автомобили, куртки и зонты; всё меньше шансов заставить содрогнувшись увидеть вдруг всех тех людей чья жизнь один сплошной холодный дождь.