Она лежала и как всегда, когда была одна, смотрела в потолок. Она лежала в одиночестве и скучала. Ей было холодно и немного грустно. Наверное, меня скоро не станет, - спокойно и отрешенно подумала она. Оглядела пространство, которое было доступно её взгляду. Белый потолок, стены, заклеенные светлыми, в мелкий рисунок, обоями. В окошко проглядывал кусочек неба, пронзительно-голубого неба, которое она всю жизнь наблюдала только через стекло. Она вдруг с острой тоской, со слезами, сдавившими все её внутреннее пространство, захотела попасть туда, туда, где никогда раньше не была, почувствовать теплоту солнечных лучей, ощутить нежное прикосновение ветерка, который легко, словно детский поцелуй, коснется её.
Но она понимала это желание неосуществимо. Она все отпущенное ей время, проведет здесь, лежа, не двигаясь, и глядя в потолок. Тоска начинала выходить из-под контроля. И она, собравшись с силами, встряхнула себя, отгоняя и тоску, и опостылевшую привычку ожидания, и чтобы не грустить, стала вспоминать, — а когда будет полнолуние? — потому что знала, что в полнолуние он все равно придет. Он не сможет высидеть один, без неё. Она знала, что в эти дни она ему нужна.
Сережка, мой милый Сережка. Как я по тебе скучаю. Она любила его ласковые прикосновения. Ей нравилось, как его пальцы пробегали по ней, и, словно играючи, могли сотворить чудо. А как он пел, когда у него все получалось. Она просто сходила по нему с ума, наблюдая, как он, после того как все сделает, откидывался в кресле и, чуть прикрыв глаза, смотрел на результаты своего труда. Потом, улыбнувшись смущенно, одними уголками губ, словно застеснявшись того, что он только что сделал, брал гитару. И пел. Он пел прекрасно. Она не могла слушать, когда кто-нибудь говорил ему, что он не умеет петь. Если бы у неё были силы, она бы вырвала без сожаления их языки. Но, увы, такой возможности у неё не было. И она могла, только молча слушать эти пасквили на своего Сережку. Молча слушать и терпеть. А что её еще оставалось в её положении?
Но сейчас она чувствовала. Нет, она точно знала, что у него появилась другая. Когда она что-то делала не так, Сережка начинал нервничать. И еще этот запах. Этот чужой и неприятный запах, исходивший от его рук. Она презирала этот запах, который мучил её во снах и вызывал тошноту. Но она терпела, потому что не хотела потерять его. Его любовь и внимание. Она знала про Сережку все. Когда он бывает счастлив, когда он раздражен. Сыт или голоден. Ей не нужно слов. Она просто жила его жизнью.
Но сейчас все было по-другому. Она была уверена в этом. У него есть другая. Наверное, она была лучше. Красивее. И неё нет тех страшных шрамов после ожога. Она понимала, что уже не может удовлетворить его. Что ж, увы, пришло и её время. Но она никогда не напоминала ему, что ожоги получила из-за него. Он опрокинул на неё только что вскипевший кофе. Ей сделали операцию, по живому, без наркоза. Наркоз для неё еще не придумали.
Она услышала, как открылась дверь. И что-то подсказало ей, что это случится сегодня. Что ж, скоро все кончится. В комнату зашел Сережка. Он положил, какую-то коробку на стул и сел в кресло. Он смотрел на неё долгим задумчивым взглядом. И в этом взгляде она прочитала все. Она задохнулась, дикий холод пронзил её. Она не хотела. И готова была кричать – «Не делай этого, Сережка, не надо». Но вместо этого она просто молчала под его взглядом. Сергей отрешенно сидел в кресле. Он знал, что это надо сделать. Более того, это просто необходимо, но не мог шевельнуть даже пальцем. Тяжесть, неимоверная, тупая тяжесть давила на плечи. Одно дело осознавать – другое дело сделать. Он не мог заставить себя встать. Он вспоминал момент, когда он плеснул на неё кофе. И когда её спасали, он вышел на улицу. Он просто не мог видеть, как чужие руки беззастенчиво ковыряются в её внутренностях.
Она окинула комнату взглядом, стараясь запомнить все, что окружало всю её жизнь. Занавески на окнах. Кактусы, его любимые кактусы, на подоконнике. Вдруг вспомнила скрип дверных шарниров. Что же Сережка говорил про скрип? Надо быстрее вспомнить. Она мучительно, нервно, судорожно, вспоминала. Будто от того, успеет ли она вспомнить, зависела её дальнейшая судьба. Да. Да, я вспомнила – петли дверные многим скрипят, многим поют. Да именно так. Эти мысли отвлекли, освободили её, от вязкого ступора, от страха, и она уже знала, что спокойно примет то, что ей уготовано. Ну что ж. Так получилось. Она простит даже ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Её Сережка предал её. Она будет спокойна. Только лучше это кончилось бы быстрее. Ей хотелось сказать ему – «Не сиди, мой милый, не надо. Давай сделаем это по быстрому. И помни, я не сержусь на тебя. Нет, нисколечко. Давай мой милый, давай».
Он встал и подошел к ней, наклонившись, протянул руки, куда-то за неё, туда, куда она никогда не могла посмотреть. Она не знала что там. Да и сейчас это и не важно. Она смотрела на него и ждала. Она слышала, как Сергей что-то ворчал, но сознание уже не улавливало смысл. По ней пробежал разряд электрического тока. Она начала дрожать, её колотила конвульсия, ей было невыносимо больно. Быстрее же. Быстрее Сережка, мне больно. Сергей психовал, у него что-то не получалось и он начал кричать почти в истерике. В умирающем сознании, разрываемым электрическим током в пятьдесят тысяч герц, вдруг всплыла музыка. У соседей наверху включили радио. И сквозь треск помех, между разрядами она услышала –
А я нашел другую,
Хоть не люблю, но целую….
Злая ирония судьбы. И в этот момент последняя самая сильная вспышка, как взрыв сверхновой звезды озарила ее, и наступила тишина.
Сергей, наконец-то справившись со штекером, выдернул разъем клавиатуры из панели компьютера. Открыв коробку, он достал новую клавиатуру и подсоединил её. Попробовав печатать, он откинулся в кресло. Новая клавиатура, темно серого цвета, была красива. И вдруг ему стало грустно. Он захотел выйти на улицу, чтобы увидеть солнце, и почувствовать ласковый ветер. Он встал и пошел к двери, но уже на выходе его взгляд случайно упал на старую клавиатуру, которая, неловко подломившись, упала со стула на пол.
Джек-Попрыгунчик.
Интернет.
15 октября, 06:20
2009 г.