Помощничек
Всего пять минут на воздухе, а щеки уже разогреваю ладонями. Мороз не меньше двадцати. Накинув на плечо рюкзак, опираясь на бур и перила из сухой сосны, осторожно спускаюсь по заледенелой лестнице к ручью.
А дед молодец, все предусмотрел. У небольшого омута над прорубью, закрытой тонким ледком, свисает ведро, это так, с помощью «журавля», он набирает воду. И спускаться к ручью не надо.
Решил пробуриться на этом же омутке, к проруби подходить не решился, кто знает какой там лед. Через несколько витков, под резцами бура, появляется вода. Тихо выбираю поварешкой мокрый лед и спускаю в лунку удочку с ярко-красной мормышкой. И тут же вижу легкий тычок сторожка, подсекаю и вытаскиваю небольшого «матросика» - окунька с два спичечных коробка.
Что делать с мальцом, выпустить или оставить? На уху, в принципе, и такой пойдет, да и дед говорил, что крупного окуня нынче мало. А что такое крупный, кто знает, у одних он не меньше килограмма, у других – с ладонь. Поправляю на крючке нитку от шарфа и начинаю подыгрывать мормышкой. Несколько легких рывков вверх, за ними – короткий спуск, опять вверх – длинный спуск до самого дна.
И, наконец, поклевка, подсек, на крючке новый матросик, совсем малец, отпускаю. Пусть подрастет. Жадничать на рыбалке никак нельзя.
Следующую поклевку так и не дождался. Хотя, прошло-то минут пять не больше, ан нет, терпения не хватает. Осматриваюсь, где еще можно пробуриться. Может под тем кустом шиповника? Там точно пара окуньков поджидает свою добычу. И, прав, только вместо окуня ерш подцепился, матерый, темный, колючки раскрыл во все стороны, не прикоснуться. А вот и второй, такой же. За ним – окунек, с ладошку, детскую, следующий – и того поменьше. Снова поклевка, и – эх, ну что это за рыба? И – опять, опять. Все, видно малек под лункой набился.
Перекидываю бур через плечо, осматриваюсь, вроде ни кедровок, ни сорок поблизости нет, значит, рыбку не кому воровать, можно оставить, и потом, когда буду возвращаться, соберу ее. Иду дальше, к повороту. Где здесь пробуриться? Ставлю бур на лед, а там его и нет, бур сразу уходит на дно, еле удержал. Страшновато, купаться не время, а глубина по пояс, если не больше. Переставляю ноги назад, по следу и закидываю удочку в дыру от бура. Ничего! И у кромки – тоже!
Несколько витков буром справа, лед потолще. Шаг, еще несколько витков, о, а у бережка лед сантиметров пол пятнадцать. И полосатик ничего, с детскую ладонь. Красавец, бьется на снегу, перышки ярко красные раскинул. Красавец, был бы под килограмм, вообще здорово бы было. А второй, эх, такой же. Ничего, для ухи и такие – ценность.
Погоди ка, за поворотом, вроде еще должен быть омут. Точно. Но, кроме ершовой мелочи ничего. Да и ладно, на уху уже хватит. Пора назад, чайком согреться, да уху пора ставить. Собираю рыбешку в кулечек и возвращаюсь по следам назад. И, бывает же такое, а, ни у одной из лунок рыбы нет, а только птичьи следы. Вот так, как ни замерзли пальцы на ногах, а решил заново наудить рыбки, а то как-то не хорошо без улова возвращаться, дед засмеет…
Ставлю бур и – проваливаюсь.
Ух! А воды здесь по пояс. Спасибо ручеек, век не забуду. Раздеваться, чтобы выжать одежду, не решился, только с валенок слил воду и – домой, к деду - в избу. Чав-чав, чав-чав. Ох какие они тяжелые эти сапоги, штаны и куртка, словно в цементе побывали, еле-еле сгибаются. Ничего, а вот и она, долгожданная избушка. В ней тепло, дед смеется, помогает скинуть одежду, валенки и сует в руки кружку с горячим чаем. Запах смородины кружит голову, здорово, когда у тебя есть такой дед.
- А может, - дед постукивает по кадыку, - так согреешься.
Конечно, какой разговор. И тепло пошло от груди вниз, ноги у печи только начинают ощущать ее тепло, дед присел и вытирает насухо ступни и натягивает на них унты. Все
- Где же рыба? - спрашивает.
- Григорьич, смех один, да и только. Окушков так, грамм пот триста, штук шесть поймал, двух вообще на четыреста, не меньше, и ершей с десяток, но такие крупные, аж слюна течет.
- Прекрасно, давай, сейчас ушицу поставлю, - и с такой какой-то непонятной улыбкой подмигивает мне.
- Да сорока или ворона их потаскала всех, осталось там в рюкзаке несколько мальцов и все.
- Да ты что, - дед смущенно качает головой и рассматривает кулек. – Жаль. Неужели сороке-вороне по силам четырехсотграммового окуня взять.
- Да, чес слово!
- Да, жаль, - и опять подсмеивается. Что за человек. – Ладно, – встает с топчана, берет со стола чугунок и подает его мне, - смотри! Твои? – и лыбится.
Ну куда деваться, вижу что мои, парочка ершиков с, ну, маленьких, пять полосатиков со спичечную коробку и - все.
- Не понял, дед… - развожу руками.
А тот щурится, и улыбку скрыть не может:
- Да Кешку за тобой послал, что бы помог тебе, чтобы ты не надорвался, - и хохочет.
- Какого еще Кешку, - смотрю по сторонам, собаки в избе вроде нет, кошки – тоже.
- А вон того, - и Григорьич, сделав несколько хлопков ладонями, показывает на открытую форточку. И, буквально, через секунд пять, сильно хлопая крыльями, садится на нее сорока. – Вот это и есть тот самый Кешка.
Вот такие дела. Оказывается, с птенчика его дед вырастил, и оставил у себя жить, а тот это ценит по-своему, и чуть что, помогает своему отцу. Помощничек.