Заброшенный парк аттракционов привлекал к себе особое внимание особенного господина Рольпера . Всякий раз , проходя мимо него , сей господин – один из наиболее видных учёных—антропологов нашего времени – останавливался в тени , лежащей на внешней стороне парка , чтобы понаблюдать за чудесами , которые – позволительно лишний раз об этом упомянуть – без какой—либо посторонней помощи -- в чём нынче невозможно усомниться даже будучи учёным -- свершаются в его пределах . Если же случалось -- как полагали -- какому-нибудь чуду ускользнуть от наблюдения , о чём г-н Рольпер всегда тотчас же догадывался , последствия ( расцениваемые как последствия «роковой неудачи» ) обычно начинались вскоре -- если не сразу же -- после того , как профессор оказывался в привычном для него окружении . И те немногие , кто лучше других знал г-на Рольпера , в такое время , как правило , старались избегать контакта с ним, иначе говоря – держаться от него как можно дальше . Но бывало , после очередного его упущения ( или… как знать, быть может, просто наблюдения ) , он , что называется , выходил из себя – вопреки всем правилам – отнюдь не сразу и не при первой же возможности . Казалось , потрясение от происшедшего было настолько сильно , что профессор совсем не ощущал оного , точно та часть его , на долю которой выпало испытать потрясение , провалилась в состояние забытья . По сему произойти это могло в любое время – в зависимости от тех или иных обстоятельств , служивших толчком . А поскольку ничто этого не предвещало , так называемые последствия в этих случаях – если к тому же учесть их довольно своеобразный характер – являлись полнейшей неожиданностью даже для тех , кто был убеждён , что достаточно хорошо изучил профессора Рольпера .
Однако… когда это случалось во время какого-нибудь крупного собрания , поведение сего профессора становилось ещё более загадочным и непредсказуемым , а вместе с тем и представляло реальную опасность – не только для лиц , превращавшихся в своего рода мишени , но и -- определённо -- для всех присутствующих , для всех без исключения . При этом примечательно то , что никогда в начале собрания г-н Рольпер не бывал активен ( скорее напротив ) и ничем не выделялся среди остальных почётных членов собрания , что обыкновенно не было ему свойственно ; незадолго ( я говорю о считанных минутах ) до событий , которые едва ли поддаются описанию , самое большее , что можно было порою заметить в нём – это некоторую рассеянность , либо вялость , либо , быть может , и то и другое .
На мой взгляд , профессору Рольперу удавалось – сознательно или нет, наверняка мне неизвестно – нечто почти невозможное , а именно до последней минуты не вызывать к себе ни малейших подозрений . Пусть это будет звучать странно, но я скажу больше того : едва ли у многих из тех , кто присутствовал на таком экстраординарном собрании, даже по окончании оного возникали какие-либо подозрения относительно фигуры номер один, то есть г-на профессора. Одно из причин, надо полагать, кроется в самой этой фигуре,-- она одарена гениальностью и, вне всякого сомнения, не просто искушена, а на редкость изощрена в ораторском искусстве ; часто, наблюдая за профессором, я приходил к мысли, что если бы не кладезь научных знаний и не ораторское искусство, г-н Рольпер всё равно бы находился в списке самых ярких знаменитостей, возможно, как выдающийся дирижёр оркестра.
Как я уже сказал, лишь небольшая деталь, которая имела место в начале собрания, являлась отличительной, в остальном профессор оставался профессором до последней минуты, до того момента, когда появлялось острое и напряжённое осознание того, что что-то выходит из строя, что вот-вот начнёт происходить нечто из ряда вон выходящее. Проявляться подобный сбой мог по-разному. Например, в выражении пренебрежения, недовольства чем-то, что прозвучало в зале (только что, недавно, давно, очень давно; в двух последних случаях суть крайне неожиданных ретроспективных обращений профессора для большинства так и оставалась загадкой). При этом выражение чего бы то ни было зачастую выглядело так, будто г-н Рольпер странно обмолвился, отстранившись от происходящего, по ошибке произнёс вслух нечто, понятное только ему.
Заслуживает упоминания и другая деталь. Сего учёного, по-видимому, не слишком заботило – если заботило вообще – то, чьи слова или чья речь вызывала в нём ту или иную реакцию. И чаще всего, конечно же, случалось ему реагировать на речи основных, так сказать, действующих лиц собрания, его почётных членов, личностей тоже весьма незаурядных. А из этого, разумеется, вытекало то, что «выступление» г-на Рольпера, даже если бы оно ограничилось одним единственным выпадом, неизбежно должно было бы породить немало шума впоследствии. Но… именно потому, что его «выступление» этим никогда и ни в коей мере не ограничивалось, этого не происходило. События развивались таким образом, что первоначальный инцидент, сколь бы вопиющим он ни был, довольно быстро утрачивал интерес к себе. Следует заметить, что даже в те минуты, когда, по меньшей мере, половина присутствующих в зале пребывала в странно-возбуждённом состоянии после серии выпадов г-на Рольпера, который давным-давно перешёл ту черту, за которой исчезал он, прежний профессор, благодаря его почти невероятному запасу энергии, нередко всё ещё только начиналось. Впрочем, едва ли возможно было предугадать, как долго это ещё может продлиться или, наоборот, как скоро закончится.
Случай, о котором я собираюсь рассказать, безусловно, похож на любой из предыдущих ( то есть относящихся к категории последних ), однако у него есть и другая сторона, – и с этой стороны – с которой он видится мне – он не похож ни на один из них. Правда, об этом смогут судить лишь очень немногие – разумеется, немногие из тех, кто неоднократно сами становились очевидцами подобных случаев.
В завершение своего предисловия хочу сказать следующее: я убеждён, чему-то подобному не суждено когда-либо повторится. И пусть это будет моим напутствием каждому, кому рассказанный ниже случай не покажется слишком необычным, в том числе и самому себе.
--- Вот Вы, г-н Гальпурге!— обратился он однажды ко мне с трибуны бывшего конференц-зала. – Вы седьмой день посещаете наши собрания и множество раз ( я не ошибаюсь!? ) бывали на них и прежде. Пожалуй, другого такого, как Вы, в зале не найдётся… Ну, и что, позвольте Вас спросить, произнесли Вы за всё это время?.. Решительно ничего! И правильно. Ибо – согласитесь сами, – есть ли чего ради расходовать драгоценную энергию?! Я верно Вас понимаю?! Но не будете ли Вы вынуждены теперь согласиться со мной, Вы, жалкий ретроград!?— эти слова были подобны внезапной вспышке – ещё более внезапной и яркой (в смысле яростной), чем его обращение ко мне -- и, определённо, каждый, кто присутствовал в зале, ощутил это. – В том, что этот наш парк ( между прочим, никакой он не заброшенный!-- уж скорее наоборот!..),-- пользуясь отчасти чуждой вам современной терминологией,-- производитель самых непостижимых чудес!.. Невввввероятнейших чудес! В сравнении с которыми волшебство Далмакских Аллей не более, чем художества в духе позднего модернизма, интерес к которому в конце концом тоже ослабел, хотя в это и не верилось поначалу… Не исключено, впрочем, что вся эта канитель растянулась бы ещё на пару десятков лет. Но, к счастью, этого не произошло! Не произошло по той причине, что параллельно начали рождаться и, как следствие, обращать на себя внимание истинные шедевры.
Выражение лица ( казавшееся абсолютно спокойным,-- и это при том, что речь его была чрезвычайно пылкой!) и взгляд, которым он сверлил меня ( будто бы излучающий минорное торжество ),-- вкупе с тем , что было произнесено,-- вызвали единодушный грохочущий возглас восхищенного одобрения.
Таким образом, зал сразу же и всецело оказался на стороне профессора. « И даже чудеса,-- подумалось мне,-- не смогут ничего изменить…» То, о чём я ни как не мог тогда помыслить… – безо всяких на то причин оказаться в подобной ( и в довершение, не предполагающей никакого выхода ) ситуации, – произошло без какого-либо предупреждения за неправдоподобно короткий промежуток времени. В большей степени я был сокрушён, нежели изумлён, и -- как это уже бывало со мной -- предвидел состояние подавленности. А между тем сидящие со мной в первом ряду вопросительно навели на меня лорнеты. Чей-то взгляд словно бы добивался признания вины, а чей-то выражал явное удовольствие – от лицезрения меня в столь жалком, безнадёжном положении? Мне казалось, в нём угадывалось нечто большее: это был взгляд полоумного, коему явилось откровение природы. Словом ни один из тех, что я успел заметить прежде, чем моё тело начали сводить нервные судороги, не сулил мне ничего хорошего.
--- Жалкий ретроград!!!— вдобавок ко всему, раздался отчего-то вдруг полный негодования не то возглас, не то боевой клич профессора. На сей раз, зал поддержал его, разразившись бурными овациями!
Что же касается меня, то моё бессилие – я был не в состоянии отстраниться от ситуации или не придавать ей значения ( я был слишком тяжёл – и тогда я впервые осознал это -- для того, чтобы лучшая часть меня могла получить свободу и справиться с ситуацией ) – и запутанность в себе породили внутреннее давление… Мои интуиции были настроены против меня – и это было ещё страшнее, чем речи обезумевшего оратора вкупе с враждебностью зала; испытывая их холодное бешенство ( порою сдержанность, а порою и благосклонность – и то и другое, однако, были ни чуть не лучше в этом безудержном, непрерывном потоке, где всё в итоге оборачивалось негативной стороной ), я то и дело приближался к тому, чтобы тоже удостоиться последнего откровения природы, и с величайшим чувством, отнюдь не восторженным, принять его.
Но этого не произошло. Должно быть, я достиг некой крайней точки… Идти дальше означало бы впасть в безумие или потерять сознание, или умереть… Внезапно всё во мне пришло к полной остановке. Какое-то время я пребывал в странном, неопределённом состоянии: мне казалось, что событие с огромной скоростью уносится вперёд, тогда как я, или, скорее, некая часть меня перестала откликаться на призыв времени и, оставшись позади, почти с равнодушием взирает на происходящее. А затем… Какой-то разум, жёсткий, в противоположность моему повседневному сознанию – не заботящийся ни о чём, безразличный к прошлому, но имеющий намерение и способный действовать,-- словно откуда-то со стороны ворвался в мой мозг. Ощутив внезапную перемену -- от прошлого наваждения не осталось и следа, и тело моё вновь могло двигаться совершенно свободно,- я поднял голову и направил взгляд на профессора. Краем сознания отметил, что смотрю на него не так, как прежде, и, в результате, вижу вовсе даже не его, а кого-то другого, кого никогда раньше не видел, но кого знаю, быть может, так же хорошо, как и г-на Рольпера. Почему-то при взгляде на него у меня возникла мысль о пауке. Огромный плавающий в воде паук… И потом продолжение этой мысли: « Ему не за что уцепиться, чтобы выбраться на свою планету…» Но меня ждала ещё большая странность: едва только эта мысль проплыла по моему сознанию, как воображаемое насекомое превратилось в реальное ( доказательств того, что это не было самовнушением или галлюцинацией, у меня, разумеется, никаких нет, могу только сказать, что сам я в этом уверен, не исключаю лишь возможность игры света и тени). Оно было размером с лицо г-на профессора, но тот явно ничего не замечал и не ощущал. Сердце моё забилось учащённо и гулко. Похоже, я снова приходил в смятение ( только теперь -- понятно -- оно было иного рода ),-- во мне смешивались чувства благоговения, волнения и страха. Мало помалу, моё сознание начали наполнять мысли, порождаемые пробудившимся от создавшегося внутри меня напряжения умом,-- эти мысли -- о чём я смутно догадывался тогда и что ясно вижу теперь – имели вполне определённую цель, а именно вырвать мой ум у неизвестности, готовой вот-вот сокрушить его, вернуть вещи на свои места. Вскоре волнение и страх, вызванные присутствием чего-то сверх—естественного, улеглись ( к счастью ли?— но, кажется, я не был в состоянии судить об этом )… Однако, краем сознания, я отметил, что во мне при этом произошло некое раздвоение… передав бразды правления уму, тому самому, который несколько минут назад чуть не вверг меня в безумие, я тем самым расторг связь с разумом, пришедшим мне на помощь ( очевидно, я должен был сделать шаг в его сторону, но не смог пройти сквозь страх и предпочёл, чтобы всё шло по—старому ).
Между тем, кратковременный визит силы оставил во мне след в виде определённой энергии. Я всё ещё ощущал мощь, которой не знал в себе прежде. И меня тут же охватило неодолимое желание воспользоваться ею ( не столько во имя справедливости, сколько для того, чтобы оправдать себя перед самим собой, в чём я, конечно, не отдавал себе отчёта ). А затем в один прекрасный миг, с расплывчатой мыслью, старающейся как бы связать всё воедино ( и примирить непримиримое) и простирающейся до того, что если я и не совсем правильно поступаю, то, во всяком случае так, как могу ( можно было бы добавить: так, как того хотят лица, сидящие в зале ), я встал… и очутился на шаг впереди происшедшего.
--- Теперь Вы согласитесь со мной, профессор!-- Не видя, в сущности, никакого профессора, хотя и глядя на него, начал я. Голос прозвучал довольно громко, но всё-таки в нём чувствовалась какая-то надломленность (в действительности, с неё то всё и началось,- эта надломленность в моём внутреннем мире стара также как и сам этот мир…). В зале мгновенно воцарилась тишина. Взгляд г-на профессора – как я вижу его теперь – выдавал не то некоторую озабоченность, не то рассеянность… такой взгляд естественно бы подошёл тому, кто только что пробудился от беспамятства и не понимает, где и как оказался,-- хотя г-н Рольпер, похоже, это понимал… По всей видимости, сознание того, что выглядит он немного странно, побудило профессора к манипуляциям своим внешним видом. И, таким образом, уже в следующее мгновение он заметно переменился, в его взгляде появился блеск твёрдости, уверенности в себе. Оратор обвёл этим ещё не прошедшим весь процесс трансформации взглядом присутствующих и в заключение остановил его на мне… и в нём отразилось смирение, к которому, однако, примешивалось нечто гротескное… Было что-то демоническое в г-не Рольпере и… в тоже время что-то простое, спокойное, не озабоченное ни чем… И вот, в тот момент, когда с моих уст уже готова была слететь речь, я понял, что в профессоре в действительности не было никакой самоуверенности, и что теперь он определённо полагал, что ему предстоит получить достойный ответный удар, и не надеялся ни на что ( впрочем, я могу тут кое в чём и ошибаться…). Это оказало специфическое воздействие на меня, вследствие чего моя речь приобрела тоже довольно специфическую окраску ( мне, впрочем, кажется, что итог моего выступления был предрешён, ибо едва ли я был в состоянии произнести такую речь, которая бы усмирила или, скажем, перенаправила демоническую сторону личности выдающегося учёного ).
--- Согласитесь со мной в том, что в наших умах скопилось огромное множество всякого рода пульсаций,-- говорил я, неожиданно для себя подражая одному профессору, который не так давно выступал в этом самом зале.
Мне сразу же потребовалась передышка. В этот момент по залу прокатилась волна всеобщего возмущения; я вздрогнул. Вспомнив того профессора, я подумал о том, сколь необходим был ему камуфляж, которым он обрядил свою речь – только в нём она и могла быть воспринята ( как блистательная шутка, как забавная пародия на речи эксцентричных личностей ). В моём арсенале такого камуфляжа, разумеется, не было… А из того, что в нём имелось, определённо, следовало только то, что я должен был и дальше оставаться наблюдателем и даже не помышлять о том, чтобы высказаться вслух.
--- Сволочь! – бросил ошеломляющую реплику со своей трибуны г-н Рольпер. Я был поражён: тем, как быстро он переменился, и, конечно же, самим характером перемены (и при этом во мне возникло чувство, что он уже знает всё, что я собираюсь сказать).
--- Жалкий ретроград! – не преминул послать вслед и своё излюбленное выражение. Но каким--то чудом мне удалось выстоять, собраться с силами и продолжить (говоря, однако, я находился словно бы в каком-то тумане).
Странное дело, прежде, чем я успел произнести хотя бы звук, в зале восстановилась тишина… необычайная тишина (в этом было что-то иррациональное, казалось, каждому находящемуся за моей спиной каким-то образом стало известно о моём намерении).
--- Разные по степени отчётливости и продолжительности, они оказывают отрицательное воздействие на состояние наших умов, а это, как нам всем известно, зачастую приводит к поистине удручающим последствиям. Отчего же так происходит?.. Я думаю, вам известно… Мы следуем за всем, что приведено, либо ещё только приводится в движение. Мы подчинены сконструированному нами механизму движения. В итоге очень многие из нас – сознательно или бессознательно -- заинтересованы в том, чтобы их частный механизм неизменно находился в том или ином режиме активности, то есть, чтобы всегда был в пути следования за всеобщим. Таким образом, мы должны постоянно совершенствовать его либо, при отсутствии необходимых для этого качеств, попросту модернизировать. И модернизируя его, мы становимся участниками создания некоего сверхактивного механистического пространства… Но вы упомянули сегодня заброшенный парк… Как мне кажется, прежде вы никогда не упоминали о нём. Вы согласны, и даже более чем, с тем, что парк этот необычен. Скажите же в таком случае, г-н профессор, какова цель ваших наблюдений?
Я опустился в кресло и прижал пальцы к вискам, испытывая головокружение. На какой-то миг окружающая реальность для меня перестала существовать. Странно, но это не было затишьем перед бурей,-- ни чувства, ни интуиции, похоже, не собирались воссоздать во мне былую атмосферу. Нервная дрожь, однако, имела место – значит, мне было не всё равно, не смотря на вполне реальное чувство отстраненности. Но чуть позже со мной начали происходить ещё более непонятные вещи…
Я поднял голову и посмотрел туда, где стоял профессор, но в глазах вдруг всё поплыло, и я не смог ничего толком разглядеть. Веки набухли и потяжелели; расплывчатое пространство начало сужаться, и за считанные секунды от него осталась лишь узкая полоска. Как я не пытался вернуть себе нормальное зрение, мне это не удалось. Какое-то вещество стекало с моих век, и его струйки затвердевали и утолщались перед взором, тем самым словно заточая его. В то время, как это происходило , я ощущал на себе чей-то пристальный, испытующий взгляд, отнюдь не взгляд высившегося надо мною оратора и не толпы, сидящей за моей спиной…
Но во что бы то ни стало, я должен был раскрыть глаза! Я понял, что не в состоянии смириться с этим! Я жаждал снова видеть! В эти последние мгновения, когда уже не видел ничего, я отдавал неистовые приказы самому себе (по-видимому, я был скорее готов умереть, чем утратить способность видеть ). Мои усилия, на сей раз, не оказались тщётными.
Лицо профессора, то и дело, соскальзывающее в сторону и возвращающееся обратно, светилось неестественно ярко, как если бы на него навели прожектор (при этом, конечно же, паука и след простыл…) Г-н Рольпер выглядел чрезвычайно довольным и, вместе с тем, серьёзным и задумчивым.
В зале раздался оглушительный звук, похожий на выстрел… я бы сравнил его с выстрелом хлопушки. После чего к моему телу был применён разряд тока, достаточно сильный для того, чтобы выбить его из кресла. Лёжа на полу, я увидел как сотни восторженных глаз, которые, конечно не могли прийти ни в какие другие чувства от подобного зрелища, устремились на меня, а затем, в предвкушении предстоящего пиршества, сгорая от нетерпения, на стоящего за трибуной оратора.
--- Однако же странно, что вы можете говорить, Гальпурге…-- произнёс профессор. Похоже, он был весьма сосредоточен. Нелегко было предсказать, каким будет продолжение этой мысли. Пауза явно затянулась…-- Я был уже почти уверен в том, что вы не обладаете даром речи… Ну, не справедливо ли?! Полагаю, Гальпурге, присутствующие в этом зале подумывали о том же. Свидетельством тому всеобщее удивление в тот момент, когда вы, наконец, заговорили. Но только вот беда! Сказанное вами меньше всего касается сегодняшней нашей темы. Кроме того…-- он сделал ещё одну завораживающую паузу. Взгляд его в этот момент бродил по залу ( но, насколько я смог разглядеть, он вовсе не был обращён к присутствующим ).— Кроме того, слова ваши отчётливо походят на бред. И со мною согласятся все находящиеся в этом зале. Само собою, разумеется, я буду вынужден в связи с этим констатировать очевидный для всех факт…
Зал стал тише воды ниже травы. Я же, пока г-н Рольпер мастерски выдерживал паузу перед вынесением окончательного вердикта, от которого зависела моя судьба, неподвижно лежал на прежнем месте, видя перед собой голую дощатую плоскость пола. У меня не было чувств, только смутные мысли. Я не пытался встать, но, кажется, если бы и попытался, то едва ли бы мне это удалось – я ощущал себя будто бы прикованным к месту.
И тут задрожали стены и пол зала. Я понял, наступил тот самый момент.
--- Вы больны шизофренией, Гальпурге!!!— прокричал во всю мочь злодей.
Зал так и заходил ходуном – наверняка, все, кто в нём присутствовал, сорвались со своих мест! Грянула симфония!— и я не сразу понял, что эти две или три оглушительные ноты, словно бы произведенные целым оркестром, прозвучали не снаружи, а в моей голове.
--- Говорить подобные вещи в состоянии только параноик.— Согласитесь сами!— Существо, занесённое в красный список и находящееся под наблюдением Магистров! И тот, кто говорит, Гальпурге, как правило, единственный, кто верит в подобного рода бред! И со мною непременно согласятся все присутствующие в этом зале!
--- Вы больны шизофренией, Гальпурге! Неизлечимо больны!— хором подтверждал зал.— И с нами непременно согласятся все присутствующие в этом зале!
« Если не бред…-- подумал я, -- неужели такое возможно?!» Это было последней моей мыслью. В дальнейшем рассуждать я уже не мог.
--- Возможно! Всё возможно!— отвечал на мой мысленный вопрос зал.—Невозможного… невозможного не существует!
--- Тебя не существует,--- добавил профессор.— Невероятно, но ни что иное, как истина, Гальпурге.
Должно быть, так продолжалось около часа… впрочем, если бы кто-то сказал мне, что прошло на самом деле меньше, чем полчаса, я бы не слишком удивился. Там, в зале собраний, время для меня перестало существовать. И, кажется, это произошло ещё до того, как я обнаружил, что вышел из своего физического тела. Что же до последнего обстоятельства, которое я, как ни странно, воспринял довольно спокойно, то есть так, как если бы такие вещи неоднократно случались со мною прежде, то, несомненно, оно оказало мне огромную помощь во многом, что касается меня самого и моего отношения к данному случаю ( впрочем, здесь достаточно сказать, что оно помогло мне перечеркнуть моё недавнее прошлое ). После того, как я понял, в какой ситуации оказался, первой же моей сознательной мыслью было пройти сквозь время. Замечу, что, сколь бы фантастической не представлялась подобная идея, она вполне может возникнуть спонтанно, в результате чего для её осуществления не потребуется ни времени, ни размышлений,- так это было в моём случае.
Очутившись за пределами настоящего, я недолго смотрел на происходящее вокруг – что-то влекло меня дальше, в далёкое будущее ( или, быть может, я просто боялся забыться и потерять возможность вернуться назад, и дабы предотвратить такую вероятность я должен был останавливаться и оглядываться по сторонам как можно реже, а пребывать в движении, наоборот, как можно чаще ). Каждый раз, как я попадал в какую-нибудь новую обстановку, бросал лишь кратковременные взгляды на неё – зачастую даже не останавливаясь ни на миг,- и, кажется, это та причина, по которой я не всё смог вспомнить впоследствии. Но я отчётливо помню…
Я продолжал переноситься во времени ( возможно, правильнее сказать, позволял переносить себя ), в будущее мира, заключённого здесь, в этих самых стенах, видя как изменяется интерьер зала, как изменяются лица присутствующих в нём, как на смену одним ораторам приходят другие… А однажды оказался в странном месте, на первый взгляд не имеющем ничего общего с тем, в котором пролегал мой путь... Я вдохнул аромат свободы – так как впервые увидел мир за пределами стен, реальный мир, вмещающий в себя миллионы других! Не смотря даже на то, что с одной стороны находился овраг, на половину заполненный всяческим хламом, а с другой развалины,- потому как над всем этим простиралось чистое голубое небо. Но внезапно ко мне пришло ясное понимание того, что всё это означает. Я оказался там же, где и всегда! Когда- то эти развалины были огромным конференц-залом. Во мне что-то вспыхнуло. Сколько же времени пройдёт прежде, чем он превратится в руины?!. Однако, это был ещё не конец моего путешествия…
Переместившись в очередной раз, я вновь увидел небо над своей головой. Но под ним явно произошли какие-то перемены… Я спустился пониже, чтобы как следует всё рассмотреть (сознание моё было столь ясным, что я не испытывал прежней тревоги). Ни развалин, ни оврага в этом месте больше не было – хорошо; но что это?.. Ряды кресел, тянущиеся до самого горизонта... они пустуют – да; но как долго им ещё пустовать? Стол в форме радуги – для почётных членов собрания?.. И ораторская трибуна… Каково назначение этого?! Ещё дальше в будущее?..
Но в следующее же мгновение я очутился там, откуда началось моё путешествие. Своё возвращение я принял как должное.
Тело моё покоилось на том же самом месте. Оно совершенно не притягивало меня, и я не поторопился проверить, смогу ли соединиться с ним. Вместо этого я принялся кружить по залу, рассматривая поочерёдно физические лица, сидящие в нём. Затем, вспомнил о г-не Рольпере. Он уже не стоял за трибуной, а расхаживал взад-вперёд по сцене. Место же оратора занимал кто-то другой. Мне захотелось понять, что там происходит. Я присмотрелся к фигуре, обращающейся то к залу, то к г-ну профессору. Ею был молодой, высокорослый и тощий господин со светлыми волосами и мутным, интеллектуальным взглядом, человек, о котором без тени сомнения, не смотря на очевидную хилость его тела и бледную выразительность лица, можно было сказать, что он является прирождённым оратором. У него была дьявольская хватка; способность выстоять при любых обстоятельствах в нём сочеталась с артистизмом,- хотя, пожалуй, и не столь незаурядным как у г-на Рольпера,- и определённой пассивностью, допускающей мягкость, игру и даже, до некоторой степени, уступчивость – в этом пункте молодой господин, по-видимому, представлял собою полную противоположность своего многоопытного коллеги. К сожалению, слова, произносимые им, до меня доносились словно бы издалека, то есть я слышал их так, как если бы находился снаружи, а не внутри зала,- посему мне оставалось лишь догадываться о том, что происходило в нём в моё отсутствие. Вслушиваясь в загадочную, монотонную поверхность речи, я, точно загипнотизированный ею, погружался в туман…
…Я не сразу осознал, что уже не наблюдаю за действиями на сцене, что взгляд мой фокусируется на чём-то, никак с ними не связанном, на чём-то непонятном. В углу зала, возле самой сцены, лежало какое-то существо. Я приблизился к нему – для того, чтобы выяснить, кем оно является, мне пришлось приблизиться к нему почти вплотную. Невероятно! Чёрно—серая бесформенная масса оказалась огромным – нет, не огромным, гигантским – пауком. Где-то, когда-то я уже видел нечто подобное?..
Паук был совершенно неподвижен. Я стал присматриваться к нему. Моё сознание вновь обрело ясность. Внезапно неведомое мне прежде чувство родства охватило меня. Я подумал о том, что едва ли бы испытал его, будучи в материальном теле ( наверняка нашему обычному восприятию он показался бы довольно жутким или, во всяком случае, неприятным созданием ). Затем во мне возникла идея, столь невероятная, что сознательная часть меня смогла воспринять её лишь спустя некоторое время. На какой-то миг я утратил ясность и действовал—рассуждал, словно в полусне. Сознание прояснилось, будто бы от лёгкого толчка, и я понял, каково моё намерение. «Неужели такое возможно?- подумал я». Но вспомнил ответ зала: « Невозможного не существует».
Ничего особенного или сверх—естественного -- на уровне ощущений -- не произошло… Мерцающие фиолетовые огни в отдалении – что бы они могли значить?.. Но это не так уж важно…
Я чувствовал себя на редкость хорошо и, в то же время, немного странно. Действительно ли я вернулся в физический мир? « Даже если так, то это всё равно сон, не иначе…» Но и это большого значения не имело. Пожалуй, значение имело только то, как я себя чувствую…
«И это тот самый мир, в котором осталось моё тело? Едва ли… невозможно и представить себе что-то, что ещё менее походило бы на него… А эти звуки… они… похоже, их нельзя никак охарактеризовать… или это и есть голоса людей?..»
А потом всё внезапно изменилось. Я стал видеть почти как прежде, но слышать гораздо отчётливее. Часть звуков преобразовалась в знакомый мне голос, который сопровождался двойным эхом (создавалось впечатление, что говорили -- практически одновременно – два совершенно различных по своей сути лица). Должно быть, я и вправду вынырнул из некоего сна,--- однако, то, что окружает меня сейчас, ещё более невероятный – реальный! – сон. Но я помнил всё, что произошло со мной до сего момента,- «я не потерялся и осознаю происходящее».
«Итак, что ждёт меня в этом мире теперь, когда я обрёл в нём новое обличие?». Но, только задал себе этот вопрос, как тут же оказался перед лицом того факта, что в действительности ничего я не обрёл,- просто расстался со своей прежней формой, став невидимым для самого себя. Паук же, вот он, здесь… между нами есть некоторое расстояние, а следовательно, он сам по себе, а я сам по себе. «Ну, разумеется, а разве могло быть иначе? Подобных вещей, по всей вероятности, не существует в природе».
А между тем, в мире, на который я по-прежнему мог смотреть только со стороны, происходило примерно то же, что и во время моего присутствия в нём, хотя в этом мне не так то просто было разобраться.
--- Ваши мозги состоят из керамических изделий!!!— провозглашал очередную истину зал, в коем находились уже не сотни, а тысячи лиц. И даже будучи призраком, мне не легко было это вынести! Моим желанием было заткнуть уши и унестись за миллион миль от этого места; и я непременно поступил бы так в случае, если бы иного выхода для меня не существовало. Но я знал: всё, что мне нужно, для того, чтобы не испытывать этого давления, это убедить самого себя, убедить самого себя в том, что всё это только сон, к которому я не имею никакого отношения. Будь я в своём физическом теле, или, скажем так, не знай я о возможности находиться вне него, едва ли бы при таких обстоятельствах подобное убеждение подействовало, если бы я вообще оказался в состоянии думать о чём—либо.
--- Бесспорно.— подтвердил профессор.— Мозг -- это хрупкое керамическое изделие… В данном случае…
Я двинулся по залу, наблюдая за выражением его лица. На миг мне показалось, что мы встретились с ним взглядом,- этот странный, не поддающийся описанию взгляд прямо- таки впился в меня. Но в действительности он был нацелен на паука, который полз рядом со мной. Поняв, что г-н Рольпер тоже видит это загадочное существо не впервые, я, следуя некоему импульсу (или озарению), мысленно обратился к нему: « В годы последней весны… Это вам приходит на ум, профессор?». Тут он устремил взор на лежащее на полу тело. Затем снова пристально посмотрел на моего спутника и с выражением отрешённости беззвучно произнёс: « В годы последней весны…». Профессор выглядел необычайно задумчивым, погружённым в себя. А тем временем зал раскачивал на устах продолжение его фразы.
--- Сплошная кера… -- издал звук профессор, когда вновь настал его черёд. Этим он и завершил своё выступление.
Он остановился на полпути к кулисам и обернулся. В этот миг на сцену поднялся кто-то из зала. Невысокого роста, довольно полный, средних лет господин, не спеша, приблизился к профессору и молча встал возле него. В нём, не смотря на его не слишком внушительную внешность, чувствовалась необычайная сила. Не имея ни малейшего представления о том , кто он, я, тем не менее, знал наверняка, что это его взгляд ощущал на себе в ту раковую для меня минуту. Во мне вдруг возникло противоречащее здравому смыслу чувство, что мы знакомы, или даже более того: хорошо знаем друг друга.
Г-н Рольпер не замечал его присутствия и в то же время знал о нём и реагировал на него. Это казалось более чем странным… между ними протекала молчаливая беседа, о которой сознательный ум профессора вряд ли догадывался. Его внимание было приковано к моему спутнику, который являлся тем самым существом, виденным им в заброшенном парке семь дней назад.
Тот предпоследний случай в огромной мере отличался от всех предыдущих, что возникали лишь как мимолётные видения. Он имел какое-то отношение к самому профессору, а тот, в свою очередь, был близок к тому, чтобы быть свидетелем всему до конца. Эта была предпоследняя «роковая неудача» г-н Рольпера, поскольку свидетелем всему ему так и не довелось стать.
На какое-то время зал перестал существовать, осталась только сцена. Я не мог понять, что на ней происходит – потому, как полагал, что вижу ту же самую сцену,- и оказался в полнейшей растерянности. Подсказка пришла ко мне внезапно, после чего я как-то сразу сблизился с окружающим. Мне довольно часто случалось бывать в старом заброшенном парке, и, всё же, я мог бы был и далее оставаться в полнейшем неведении относительно того, где очутился. Всё выглядело совершенно не так, как оно есть в реальности.
Я понял, что в центре внимания г-на Рольпера находились действия, происходящие на сцене,- всё остальное было второстепенным,- и тоже сосредоточился на них. Мне показалось, что когда я это сделал, представление – или что бы то ни было – в корне изменилось, а вместе с ним изменилось и всё остальное: народу, снующего возле сцены, к примеру, явно поубавилось, а праздничная мелодия оркестра стала постепенно стихать.
На сцене было человек шесть, но создавалось впечатление, что четверо из них вообще никакого отношения к действу не имеют. Между этими четырьмя, находящимися на заднем плане, и лицом, произносящим монолог, бродил взад-вперёд светловолосый мальчуган, о котором можно было заключить, что он забрёл сюда совершенно случайно, а что самое странное, не видит и не слышит того, что здесь происходит. Во мне прошла мысль, что он, возможно, такой же призрак, как и я, однако мой ум забыл учесть то обстоятельство, что все, кто собрались на этой сцене, и есть никто иные, как призраки. Единственным действующим лицом был высокий молодой господин, который, к моему удивлению, имел немалое внешнее сходство с виденным мною в зале оратором. Этот господин держал в руках кипу страниц,--- и каждую прочитанную вверял ветру, который в свою очередь переправлял её куда-то ввысь. Так продолжалось до тех пор, пока от кипы ничего не осталось. На последнюю страницу он даже не взглянул; встретившись в воздухе со своей предшественницей, она унеслась вдаль вместе с ней. Наблюдая за ним, я пытался понять, какие чувства им движут, посредством чего можно было бы пролить свет и на происходящее в целом, но, разумеется, безуспешно… Таким образом я смог прийти лишь к тому, что у меня нет ни малейшего шанса разобраться тут в чём-либо (и это явилось достаточным основанием для того, чтобы ощутить себя чужаком в этом мире).
А затем на сцене появилось то самое насекомое…
Оно появилось и тотчас же исчезло. Однако его кратковременный и вроде бы никем не замеченный визит, без сомнения, не был лишён значения. Внезапно всё замерло. Все, кто находились на сцене, выглядели теперь, точно мёртвые или парализованные… все, кроме одного, мальчугана, ибо его и след простыл.
На какое-то время я даже забыл о том, что я призрак. У меня было чувство, что я оказался в театре мёртвых, по истине призрачных существ, которые не существуют в действительности...
… Находясь в неком промежуточном пространстве между местом в заброшенном парке и залом собрания, я увидел стоящего на сцене юношу,- он, по-видимому, приходил в себя после безвременного сна. В следующий миг, не смотря на то, что сцена парка исчезла, голос его донёсся до меня. И на этот раз я услышал его более отчётливо.
Меня вновь окружал интерьер зала. И снова со мною был мой загадочный спутник, хотя я и не надеялся на то, что когда-нибудь ещё увижу его, не надеялся, так как тот далёкий стихийный мир стал казаться мне совершенно неприступным для всякого, кто бы вознамерился в него проникнуть. Неожиданно в меня вселился такой оптимизм, какого я, могу с полной уверенностью сказать, не испытывал никогда прежде. И как странно, что это новое чувство было созвучно словам, которые доносились до меня в тот же самый миг! Я посмотрел на сцену, где по-прежнему стояли двое, и увидел, к своему изумлению, что это г-н Рольпер молвит их про себя:
О Небо, манящее в дали!
Мы встретимся снова с тобой!---
Годы, что нас разлучали,
Пронеслись уж над синей рекой.
Выдающийся оратор искал продолжение, но безрезультатно. Шевельнув губами, он лишь произнёс :
В Годы нашей последней Весны.
Но эта одна строка, казалось, вмещала в себя все позабытые им строки.
И тут вдруг между нами исчезло всякое расстояние: я и г-н Рольпер стали как бы одним лицом. И то, что случилось на собрании, то, что вполне могло бы явиться для меня сильнейшим потрясением и как таковое повлиять на мою будущую жизнь, в это же самое время утратило всякую значимость, стало не более как сном, иллюзией.
« В юности вы были поэтом…Что же произошло?..»-- мысленно мой разум обратился к тому, кто уже не был для меня прежним профессором Рольпером. Не сомневаюсь, эта неожиданно озарившая меня мысль, которая родилась точно где-то вне моего сознания, достигла его. Он развернулся и, сделав несколько быстрых шагов, скрылся за кулисами. Я и мой спутник последовали его примеру, вышли из зала, куда, однако, вскоре мне предстояло ещё вернуться. К счастью для меня, ко времени моего возвращения, в зале почти никого уже не было. Только трое почётных членов собрания стояли посреди сцены и о чём-то напряжённо дискутировали. Периодически у них случались взрывы хохота, какие вызвали во мне немалое удивление,--- ибо мне впервые доводилось наблюдать нечто подобное, а именно то, как исключительно серьёзный, горячий спор разбавляется столь бесшабашным весельем. Когда внезапно воцарилась тишина, я обернулся и увидел нацеленные на меня пристальные взгляды. Дискуссия возобновилась, как только я вышел за дверь. Во мне было чувство, что происходящее сейчас – есть ни что иное, как продолжение некого позабытого мною сна. Но с ощущением серости и бессмысленной запутанности существования в этом странном мире соседствовало тонкое чувство оптимизма и бодрости.
Прежде, чем закончить рассказ, скажу, что это было последнее выступление Г-на Рольпера. С той поры, как произошёл этот случай, подобных мероприятий, насколько мне известно, он даже не посещал. А не так давно он сделал заявление о своём уходе и о прекращении им преподавательской деятельности. После этого заявления, профессор словно бы вовсе исчез. Прежде его не редко можно было встретить в том или ином общественном кругу, теперь же он перестал в них появляться. Предполагают, что профессор Рольпер уехал, и, всего вероятнее, навсегда. Есть те, кто даже знает наверняка, куда именно он уехал и на какой срок. Но лично я в этом сомневаюсь, так как буквально четыре дня назад мне случилось увидеть профессора в нашем городе. Почти всякий раз, как прохожу мимо зала собраний, я испытываю странное притяжение. Так, решив в очередной раз побродить вокруг него, я приблизился к окнам здания и заглянул внутрь. Посреди пустого зала стоял среднего роста человек, на котором была цилиндрической формы шляпа, пальто и шарф. Мне не составило труда узнать в этом человеке г-на Рольпера.
Я встретил профессора на следующий день после собрания. Совершая дневную прогулку, я и не заметил, как вышел ко второму космодрому, что расположен неподалёку – говорю это для читателя, не знакомого с нашим городом – от заброшенного, а нынче знаменитого и весьма популярного парка. Мы встретились, как говорят, по чистой случайности, хотя мне так не показалось: хотя бы потому, что вне стен университета это произошло впервые. Профессор завидел меня издалека и окликнул, после чего мы двинулись навстречу друг другу. Идя, я пребывал в некотором замешательстве: ощущал себя отчасти удивлённым, отчасти невозмутимым, как если бы знал заранее, что это произойдёт, а отчасти смущённым и взволнованным. В одной руке у профессора был саквояж, в другой плащ с тростью. Он поставил свой небольшой багаж на тротуар и протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатиями, во время которых между нами промчался призрак.
--- Счастлив Вас видеть, г-н Гальпурге.— сказал профессор. В нём угадывалось смирение – но, по-видимому, отнюдь не являющееся синонимом полной покорности судьбе – и безнадёжность – но отнюдь не означающая отчаяния… Его глаза как-то загадочно искрились. Что бы ни случилось он, прежде всего, предан своему искусству,- подумалось мне.
--- Я также рад Вас видеть, хотя и, признаться, удивлён…— сказал я, зная, что его слова искренни.--- Должно быть, вы куда-то собрались?
Судя по всему, моё приветствие вдохновило его.
--- Простите, что… да! Я собираюсь… Откровенно говоря, я собрался посмотреть на Далмакские аллеи… Где-то в это время открывается сезон, если не ошибаюсь… Г-м, г-н Гальпурге… видите ли, я хотел спросить у Вас кое о чём. Я думал об этом минуту назад, и тут как раз появились Вы…
--- Полагаю, Вы хотели бы спросить меня о том, имею ли я какое-то отношение к заброшенному парку?
На мгновение в глазах профессора вспыхнул огонёк. Между нами пронеслась тень вчерашних событий.
--- Я хотел задать Вам именно этот вопрос,--- спокойно, но с некоторой озабоченностью произнёс он, глядя на меня простым (не испытующим) взглядом.
--- Но ведь ответ Вам известен. Я имею к нему такое же отношение, как и Вы.
Что-то снова блеснуло в его глазах.
--- Знаете, я не думаю, что смогу долго пробыть там…--- сказал он после некоторого раздумья.--- Если Вам доводилось когда-либо бывать в Далмаке, то Вы, возможно, догадаетесь, о чём я говорю. Если же нет… Видите ли, лично мне ещё ни разу не повстречался такой любитель Далмакских аллей, который бы мог беззаботно разгуливать по ним. Обыкновенно оказывается, что большинство из тех, кто говорят об их величии и великолепии, и при этом не словом не обмолвятся об опасности, подстерегающей в них каждого, на самом деле ведут пустые разговоры. А одна из настоящих причин этого в том, что в Далмаке существует масса вещей, которые быстро помогут вам забыть о цели вашего визита, коль скоро в вас возникло подозрение, что Далмакские аллеи не безопасны.
Г-н Рольпер протянул руку на прощание и сделал короткий поклон. Я ответил тем же.
--- Не смею дольше задерживать Вас, г-н Гальпурге. Надеюсь, мы увидимся ещё когда-нибудь.
После этого он взял саквояж и направился к зданию космодрома. Я остался стоять, глядя ему в след. Когда он вошёл в здание, я развернулся и пошёл, не спеша, по дороге, тянущейся в сторону заброшенного парка.
Конец. 27 июня 2004 г.