Полёт в самолете – всегда некоторый риск. Статистика авиакатастроф, конечно, ведется, но особо не афишируется. И люди все равно летают. Летал и я. Когда летел в Душанбе, сидел рядом с директором одного московского НИИ с красивым названием "Гиредмет", мы с аппетитом уплетали жареную курицу и болтали о всякой всячине. Он мне потом рассказывал, какой он экстрасенс (в то время это входило в моду). Хочу, чтоб вы знали: в те времена на дальних полётах Аэрофлот хорошо кормил своих пассажиров.
В Барнаул однажды летел 4 часа над казахстанскими степями. Очень долго, как казалось, даже надоело сидеть в этом самолете. Помнится также, что понравился адлерский аэропорт, окруженный горами. Приходилось летать и на "кукурузнике". А уж рейсов Москва – Одесса не сосчитать. Есть песня: "Летайте самолетами Аэрофлота, мечтайте на лету. А если вдруг нелетная погода, не хмурьтесь в аэропорту".
Самый памятный полет был в кабине пилотов. Это было в 1966 году. Вечером пришла телеграмма о смерти близкого человека (отца, не погибшего под городом Берлином, как пелось, помню, в тогдашней песне). Плохо спал. Хмурым утром на такси примчался во Внуково. Билетов нет. Каких только начальников ни упрашивал, не помогало. Долго там болтался, надоел всем. Наконец кто-то, не помню кто, сжалился. "Видишь, во-о-н стоит самолет. Подойди к пилоту, покажи телеграмму".
Пилоты – свойские ребята. Один из них, а именно - командир самолёта, смерил быстрым взглядом меня, почти мальчишку, взглянул на телеграмму. Я уже ни во что не верил, и, наверное, на морде было написано, что сейчас расплачусь. "Стой здесь", сказал. Когда кончилась посадка, повел за собой. Взобрался я за ним по отдельной лесенке для пилотов и сразу оказался в кабине управления. "Вот твоё место", - сказал. И я сел в кресло сзади и чуть повыше этого крепкого, ладного мужика. Он снял форменный пиджак, остался в белой рубашке с галстуком. Он него веяло силой, уверенностью, спокойствием.
Да, есть в русском народе стоящие люди, которые цвет нации, соль земли. Вот так вот я сейчас вспоминаю о нем с благодарностью. И хоть этими строчками попытаюсь выразить и ему, и всем таким, как он, свою признательность. Кажется, их было трое в кабине. Неторопливые, немногословные, каждый красавец в своем роде. Я – как в полусне. Сидела гвоздем мысль о смерти там, далеко от Москвы. Но вот пилоты стали щелкать тумблерами на широченном пульте, заполненном множеством приборов. Удивительно было, как они ориентировались в десятках этих приборов. Вот завыл один мотор самолета, затем второй. Тронулись, поехали на взлетную полосу. Тянутся долгие минуты. Повороты. Развороты. Остановились. Переговоры с кем-то по микрофону, ожидание. "Взлет разрешаю" – послышалось что-то в таком роде.
Вой моторов стал нестерпимым, самолет дрожит, и – отпустили тормоза. Вот тут-то и понеслась бетонка навстречу. Заныло в животе от этой скорости, трясло от катящихся колес шасси. Только один раз я вспомнил это непередаваемое ощущение, когда Толик Качуровский разогнал джип, где я сидел рядом с ним, на ровной безлюдной трассе до 160 километров в час. Но самолет несся по земле еще быстрее. И когда показалось, что колеса шасси от корпуса вот-вот отвалятся, тряска внезапно прекратилось. Самолет в воздухе, понял я. Вверх, вверх!.. Очень быстро оказались под облаками.
Здесь и наступило самое страшное. Сначала один кусок огромной беловато-серой ваты швырнуло на лобовое стекло. Я подался назад от неожиданности, вдавился в кресло. Потом второй, третий. Самолет врезался в клочья белого тумана, который через мгновение становился сине-серым. Клочья бесшумно, неимоверно быстро неслись навстречу и разбивались, раздвигались об колпак лобовых стекол. Снова тряска и замирание сердца от падения в воздушные ямы. Пилоты сидят спокойно, как ни в чем не бывало. А мне жутко. Все потемнело, куски темно-серых масс летят прямо на меня. Ни до, ни после не ощущал такого отчаянного страха, когда казалось, что сейчас меня расплющит в лепешку. Ведь впереди была стена, которая расступалась, раздвигалась, но совершенно неизвестно, что там впереди. Разум - это разум, но инстинкт в эти минуты, сидящий где-то внутри, в спинномозговом канале, становился сильнее.
Когда вырвались в небо, немного отлегло. И стало щелкать в ушах.
Как садились в одесском аэропорту, как вышел из самолета – не могу вспомнить. Слегка пошатывало. Долго был оглохшим. И ощущение от полета постепенно проходило, как от кошмарного сна.
Если летишь в салоне самолета и глядишь через круглый иллюминатор на барашки облаков, когда они где-то внизу, ничего такого не испытываешь. Просто наслаждаешься красотой и необычным пейзажем. Мелькнет на минуту мыслишка, каково будет падать с такой высоты, и отбросишь ее. Надеешься: авось пронесет. И снова – невиданный простор, дивные краски. За далью даль, космическое пространство. Но кто может сказать, что чувствовали люди после удара по самолету украинской ракетой, которая якобы сбилась с курса? И каковы были последние секунды тех несчастных пассажиров?
Примечание:
Самолет, о котором идет речь в представленной миниатюре, имел название "ТУ-104". В своё время был единственным пассажирским рядовым реактивным авиалайнером в мире. Вот что значило быть сталинским Советским Союзом. Только позже стали появляться реактивные Боинги.
На снимке (взятым из Википедии в открытом доступе) - памятник этому самолету в аэропорту "Внуково" города Москвы .