(документальная повесть с прологом и эпилогом)
Пролог:
Сколько нас было молодых и дерзких мальчишек, мечтающих о военно-морском флоте?! Это уже вопрос мертвой статистики. В середине семидесятых годов, уже прошлого века, судьба нас объединила. Пять долгих лет, как нам тогда казалось, мы прожили в братстве и сейчас, по истечению прожитого времени это осознается ярче и красочнее. Как старая фотография, случайно извлеченная из домашнего архива. Что когда-то осталось незамеченным или казалось незначимым, обретает новый и более емкий смысл. К месту вспомнить строчку великого русского поэта Сергея Есенина: - «Большое видится на расстоянии!..» Нас торопила юность. Все мы были одинаковые и в тоже время разные. Каждый из нас прошел свой путь, кому-то повезло больше, кому-то меньше. Но все выполнили свой долг, и каждый внес личный вклад в славную историю Российского флота! Пусть кто-то не достиг высоких званий и не всем выпала судьба быть флотоводцами, но мы гордимся друг другом и всегда помним о былом. Очень точно сказал один из моих собратьев по перу и выпускник нашей военно-морской системы, ныне капитан 2 ранга в отставке Старовойтов Валерий: - «Это было время нашей тяжелой, но шикарной молодости!..»
Пусть не часто – всех нас сжимает время, но традиционно в день ВМФ мы собираемся в своем дальневосточном клубке юности под руководством нашего бессменного организатора и заводилы Валерки Трасковского. В бане, где по пословице – «нет адмиралов!» И вновь нас обжигает юность, неподкупная, честная и бесшабашная!.. Молча, раздвигаем в стороны стаканы, поминая всех ушедших и, громко сдвигаем их за всех живых и за будущее Российского военно-морского флота! Есть у нас адмирал Сашка Заика с «мухой на погонах» и мы гордимся искренне и по-мужски сдержанно своей сопричастностью – кто-то из нас еще в строю! Многие уже в мире ином: - «Что не родиться, то и не умирает!».
Но так уж случилось, что был среди нас один, кому не повезло больше всех. Я помню этого маленького ростом курсанта Игоря Соколкина, с открытыми глазами и таким же, как у всех уверенным взглядом в свое будущее. Не успел он послужить отечеству – вышел из комнаты офицерского общежития, да так и остался сидеть на лестничном марше с пикой в сердце... И точнее, чем по пословице не скажешь: «Собираемся жить в локоть, а живем в ноготь!..».
В памяти всплыла одна из картин нашей прошлой курсантской юности – маленький обрывок памяти без поправок на исключительность и деликатность, где главным героем оказался именно он – Игорек по кличке Соколик. Память не выбирает, что помнить и что хранить, мы не властны над ней и иногда в полутонах, бликах и случайных мазках видится главное, а когда-то обыденное и незамеченное. Как все начиналось, об этом и захотелось мне рассказать на «плоской бумаге».
Игорю Соколкину, а также всем товарищам живым и тем, кого уже нет с нами, я посвящаю эту маленькую почти документальную повесть…
Из переписки в интернете:
- Кадет, а ты помнишь, Ваську Юмина - свидетеля, его тоже отпустили до утра?..
- Это точно, Юзеф!.. Потому, что у них потом сразу дети пошли…
Империя СССР расцвечивалась лозунгами и процветала громадьем задуманных решений КПСС. Северные реки готовились к повороту на юг, а теплое течение Японского моря - Курасиво уже было готово повернуть к побережью Приморского края. На великой стройке БАМ укладывали первые рельсы и забивали первые костыли, а советский грузовой космический корабль «Восток» готовился к очередному мирному полету на межпланетную орбитальную станцию «Мир» для обеспечения государственной программы под названием: «Изучение биологических способностей грызунов к размножению в условиях невесомости». Примерно в этот маленький отрезок уже новейшей истории прошлого века происходили эти события.
Тихоокеанское высшее военно-морское училище имени – адмирала Степана Осиповича Макарова. Второй факультет – «Радиотехническое вооружение надводных кораблей и подводных лодок». 412-ый класс шумит. Идет диспут.
«Так будет свадьба или нет?!.. – раздается голос Антона с тоном уличной приблатненности. - Не, чуваки!!.. Я серьезно спрашиваю, мы бухать будем или глазки строить?!.. Парень жениться хочет!"
Антон – это кличка, краткое производное от фамилии, Антонов Сергей. Прежде, чем оказаться в системе, он отслужил на крейсере два года и по еще не забытому годовскому праву, считает себя более умудренным. Остальные прибыли со школьной скамьи, за исключением нахимовцев и суворовцев. Еще недавно они также отличались от многих уверенностью, но сейчас по истечении двух лет сравнялись со всеми. Давно уже позади нервные вступительные экзамены, курс молодого бойца на выживаемость и первый самый нелегкий год учебы. Обтесались и возмужали, все стали в чем-то похожи друг на друга, но вместе с тем каждый был уже личностью.
… Конец второго курса. В учебном классе сампо – в переводе на гражданский язык самостоятельная подготовка. Виновник прений Игорь Соколкин по кличке Соколик. Щупленький паренек маленького роста с уверенным задумчивым взглядом. Он единственный молчит и внешне скрывает озабоченность, изредка оглядывая разгоряченных товарищей. Все орут, перекрикивая друг друга, пытаясь высказать свое особое мнение.
" Не, мужики!.. Ну, наш долг организовано пропить своего товарища!?.. Это же все – хана свободе, остается только любовь!" – вторично пытается всех перекричать Антон.
Колька Федорин, выражая абсолютное безразличие ко всему окружающему, рисует в тетради с конспектом обнаженную женщину. Антон оборачивается к нему, внимательно смотрит на художество, и одобрительно кивая головой, не удерживается от рекомендаций:
- Колян, четко! Хороша баба!.. Но вот только бедра, это филе бы поширше, поширше!.. Знаешь, что самое красивое в женщине?..
Федорин отрывается от рисунка и многозначно смотрит на Антона, снисходительно наклонив голову:
- Ну, что?..
Антон делает удивленное лицо, озирая удивленным взглядом весь класс, словно ему предлагают усомниться, что дважды два это четыре.
- Эх, Колян… Красота женщины в изгибах, за которые всегда хочется заглянуть!.. Ну а если выразиться проще... Как бы сказал наш Батя то, увы – в жопе!.. И чем она больше, тем красивее женщина!..
Батя – это Вовка Тимофеев с деревенским кирпичеобразным лицом, внешне выражающим суровость, всегда искусственно скрывающий доверчивость и доброту простыми словами.
- Ну, ты Антон!.. Я тебя трогаю?!..
Он привстает из-за стола, но угрозы в нем не чувствуется, скорее снисхождение. Оглядывая класс и давая всем понять, что не нуждается в поддержке, добавляет, словно ставит точку.
- Балабол городской!..
Его реакция на высказывание Антона почти не заметна, все уже научились понимать друг друга. В душе Батя добрейший и надежный парняга, не смотря на кажущуюся простоту и грубость. Без его утренних напутствий во время подъема, когда еще сонные, но уже с растревоженным теплом и обрывками снов, сжимаясь от Приморского ветра, курсанты выбегают на замерзший плац в холодное февральское утро скучно. Всегда слышаться его простые и добрые напутствующие слова: «Давай, давай!.. Бля!.. Двигайте булками вперед, хиляки, доходяги!..»
Народ огрызается, но становится легче, потому что понимают – его слова адресованы больше самому себе, чем товарищам. Каждый преодолевает тяготы воинской службы по-своему. Кто-то, молча, а кто-то со словами, хоть и не нежными, но понятными для всех.
Коля, снисходительно глядит на Антона, опускает голову и, возвращая свой взор к рисунку, произносит как диагноз, словно врач утомленный назойливым пациентом:
- Сам ты жопа!.. – раздается хохот.
- Ну вот, обиделся. Нельзя на старших обижаться!..
Антон демонстрирует на лице сожаление. Его опять не поняли. Он черноволос, смугл, с острыми карими нагловатыми глазами, под носом узкая полоска бенякриковских усиков. Выглядит он старше своих однокурсников, особенно выделяясь на фоне своего соседа, юного голубоглазого парнишки с глазами романтика.
С желанием навести порядок, к доске выходит комсорг Шеша, Мишка Шешуков. Он же - старшина класса. Среднего роста с гармонично сложенной фигурой. Форма на нем сидит, как на манекене флотского универмага – лишних складок нет. Он поправляет начищенную плоскую бляху, разглаживает вдоль ремня несуществующие складки голландки и поднимает правую руку, словно римский патриций.
- Так, мужики! Хорош галдеть… Дело серьезное!..
- Да уж куда еще серьезней, мужика отдаем постоянную эксплуатацию!..
Класс вновь взрывается смехом.
- Антон, ты замолчишь или нет?!..
- А че я?..
Антон пытается еще продолжить реплики, но слышит за спиной грозный и слегка картавый голос Хохла – Витьки Здоровца. Переходит на вкрадчивый шепот, умирающий словно импульс гидроакустической посылки в глубине океана: " А я че, я ниче?.. Только жопа должна быть большая!.. Ну, скажи, Юзеф?!.."
Это он обращается к своему другу, сидящему рядом, в поисках последней поддержки. Юзеф молчит, о чем-то напряженно задумавшись, но согласно и рефлекторно кивает головой.
Юзеф, Юрка Кривошеин – длинный и худосочный парень, в обычной обстановке спокойный и расслабленный, как часовая пружина на исходе завода. Когда нужно отдавать рапорт преподавателю, в роли дежурного по классу, на фразе – «товарищ п-п-пр-еподаватель» пружина сжимается, и он всегда запинается, словно натыкается на что-то непреодолимое. Весь класс в таких случаях телепативно пытается ему помочь, наблюдая его муки. Наконец, словно от внутреннего давления он выпучивает глаза, как глубоководная камбала, поднятая на поверхность, и выстреливает это ненавистное второе слово рапорта. Далее уже с облегчением и без заикания командует: «Вольно!..». Так продолжается уже второй год. Юзеф борется с заиканием и постоянно занимается аутотренингом. Он занят – мысленно, как стихи в напев многократно повторяет рапорт, пытаясь добиться совершенства и красочности.
… Запретить жениться невозможно. Это святое человеческое желание – любовь, зов сердца, страсть, если хотите - плотская, рвущаяся наружу из молодого мужского организма в условиях ограниченной свободы. В военно-морском училище свобода – категория виртуальная! Перечислять, что запрещается курсантам на втором курсе «системы» – не благодарный удел пера изящной словесности. В данном случае, проще вспомнить начальную арифметику – «сложение и вычитание», где по известной теореме Пифагора, сумма разрешительных составляющих безнадежно сводится к абсолютному нулю, а запрещающих – к знаку бесконечности. Жесткий регламент и того и другого строго выверен незыблемой системой порядка, прочной как Великая китайская стена!
Какой предок назвал военно-морское училище «системой»?! Концов уже не найдешь, это фольклор, рожденный в глубине поколений курсантского сознания, точнее сказать - это слово вообще никто не придумывал. Родилось оно конечно позже, но также беспорочно, как рождение Иисуса у девы Марии!.. Да простит меня за такое сравнение Создатель и покарает великий дух Прева – Виктора Николаевича Преверенды, нашего грозного начальника 2-го факультета!..
Первый курс, называемый в курсантской среде - «Приказано выжить» уже остался в истории, и второй – «Без вины виноватые» - на исходе. Преддверие летней сессии. Осталось выдержать экзамены и с чувством исполненного долга подняться на следующую иерархическую жердочку. В «Веселые ребята» мы традиционно перейдем на третьем курсе. А пока на распутье, когда душа раздваивается – на то, что уже очень хочется и на то, что еще категорически нельзя! Внизу уже те, кто еще выживает, т.е. "без вины виноват", на них уже можно смотреть снисходительно, а где-то и пинком поторопить, а на верху «богатые женихи» и «отцы и дети»! На них еще вынужденно обязаны смотреть с почтением. Пинка в «пятую точку» уже не получишь, а вот железной печатью по голове, раскручиваемой на всю ширину унитазной цепи, можно еще схлопотать. Идет, к примеру, пятикурсник после занятий, перед обедом в секретную библиотеку, чтобы сдать тяжелый чемодан с толстыми секретными книжками и конспектами, уставший от умственного труда и голодный, как забытый солдат в окопе и крутит пропеллером свою печать на всю жизненную площадь узкого коридора. Не увернешься! И выход только один - упереться в него наглым взглядом, готовым на искушение, да для смелости еще лоб наклонить, словно молодой деревенский бычок перед трактором – глядишь и обойдется, проскочишь на ходу, не успев испугаться. Но чемоданом все-таки могут подтолкнуть, где-нибудь на трапе, как бы невзначай, по-отечески. Это иерархия. Она удобна и негласно поддерживается всеми категориями командиров, даже самыми высокими начальниками – разделять уже не нужно, а властвовать удобно!..
Командир роты, капитан-лейтенант Савченко Валентин Валентинович, по кличке Сава, озадачен по первое число! Начальник факультета – капитан первого ранга Преверенда Виктор Николаевич, т.е. Прев, его непосредственный командир, будущее видит из своего кабинета и чужие прогнозы его не интересуют. Он все знает наперед. Курсант только подумает, а он его остановит где-нибудь на переходе и спросит, как смершевец диверсанта, застигнутого врасплох: " Ну что, товарищ курсант, опять в самовольную отлучку намылились?! А?!.- а потом обязательно добавит стандартно для комплекта, - и почему Вы опять, постоянно нарушаете форму одежды?!.".
Сверлящим взглядом окидывает его снизу доверху. В глазах жадная надежда увидеть традиционно по-флотски распрямленную в абсолютную плоскость бляху, не затянутый на талии до выделения желудочного сока ремень или растянутые в клеш флотские суконные брюки. Говорит он как-то странно, с повизгиванием, от этого становиться смешно и одновременно страшно. Каждого курсанта он знает в лицо, нарушителей воинской дисциплины чувствует спинным мозгом. Но иногда ошибается. " Никак нет - заикаясь и замирая, как памятник, пытается что-то возразить обреченный. - Я ж это самое, в р-роту..."
Для Прева это не убедительно. Он продолжает изучать курсанта, как физиолог Павлов подопытную собачку и наконец, когда последний вдруг начинает приходить в себя и членораздельно, громко, как учили, докладывать об истинном курсе своего движения с тайным намеком на возмущение, обрывает монолог осмелевшего перлом: " То-в-а-ришь курсант, я Вам не возражаю и в чем-то готов Вам даже поверить! Возможно Вы и хороший курсант, но если Вы хотите, со мной разговаривать, то стойте и молчите!!!.."
… На последнем подведении итогов, как бы, между прочим, на ход ноги, он сказал Саве тоном сожаления: " Нет это не свадьба, Валентин Васильевич! Это коллективная легализованная пьянка, все они варяги перепьются и по самоволкам разбегутся!.. Да еще и рожи мирным гражданским лицам поразбивают. По себе знаю!.. Как говорится – «Пьем да людей бьем; знай наших, поминай своих!..». Командир ты справный, но уж не обессудь... Что мне говорить адмиралу по твоему переводу на Черноморский флот?.. Думай!.."
Сава вспоминает эти слова постоянно, как не оглашенный приговор. Извилины напрягаются, нужна мозговая атака – задача провести мероприятие без нарушения воинской дисциплины или хотя бы без грубых проступков. «Вот же, подрос жеребец!.. - уже не первый раз вспоминает он виновника событий Игоря Соколкина, т.е. Соколика .- Жениться вздумал!… А мне рак мозга и якорь в зад!.. Обязательно ведь напьются, архаровцы!..»
В гражданской жизни, если народ не перепился и не подрался с примирением, значит – свадьба не удалась, т.е. событие отметили, а вспомнить нечего. На курсантской, все должно быть в точности до наоборот! О высоких требованиях морали к будущим офицерам флота СССР Саве напомнил начальник политотдела, т.е. НачПО. А это уже прямой начальник и его резолюция на рапорте – «Не возражаю!» судьбоносная. Оставалась только надежда на чудо – превратить это знаменательное событие в максимально незаметное. О худшем варианте не хотелось даже думать. Вот уже полгода, как под сукном начальника училища вылеживается рапорт и перспектива поменять холодный берег Японского моря, т.е. удивительно красивый, но далекий город Владивосток на благословенный и теплый Севастополь, может накрыться медным тазом. Придется тогда встать перед зеркалом и сказать самому себе: «Бобик сдох – писей кверху!»
С активистами, т.е. самыми благонадежными и ответственными, инструктаж проведен. Сам бог велел воспользоваться мотивацией. Никуда архаровцы не денутся «с подводной лодки». Хвосты по успеваемости и воинскую дисциплину подтянуть. А это значит - на зарядку в цветных трусах не выходить, на построения не опаздывать, после отбоя не болтаться, на сампо художественную самодеятельность не устраивать и не орать, т.е. песни не петь. «Торпеды», т.е. драгоценный фанерный модельный реквизит – бесценное приспособление для растяжки форменных суконных брюк и превращение оных в одесские клеши, уничтожить добровольно и навсегда! Кроме этого еще много и много, о чем даже страшно подумать курсанту после отбоя в умывальнике в одиночестве с цивильной сигаретой – последним образцом советской табачной промышленности, типа «Орбита», специально сбереженной для этого случая. А если не так, то все – «Бобик сдох – писей кверху»! Это означало по выражению Савы – кирдык всему! Вместо веселого застолья и девчонок, с которыми можно поговорить, потанцевать и даже их нечаянно потрогать или еще что-нибудь придумать с благородным: - «Женюсь!», только официальное присутствие для избранных в районном отделе ЗАКСа, дежурные искусственные улыбки и скупые рукопожатия.
… Когда Шеша закончил речь, монотонно перечислив все требования любимого командира, по воздуху пронеслись вздохи обреченности. Особенно загрустил молчаливый Юзеф, находящийся в критической точке аутотренинга. Он вспомнил доску успеваемости, где напротив его фамилии краснела задолженность по ТЭРЦ, т.е. теории электрорадио цепей. Сама аббревиатура названия предмета выражала что-то громоздкое, неуклюжее и тормозное. А при воспоминании об этой теории цепей, чаще представлялась молодая женщина, от которой скорее разносились романтичные флюиды, чем основы и постулаты мудреной дисциплины. Думать о существе предмета не получалось!.. Хотелось писать мадригалы и представлять себя не курсантом с пылающим взором, а как минимум безрассудным и отважным капитаном разбойного брига с черным Роджером на грот мачте или на худой конец - Дон Гуаном из «Каменного гостя», умирающим от пожатия каменной десницы. Все остальные также притихли и смиренно опустили головы, как провинившиеся бояре перед Иоаном IV-ым всея Руси. Каждый задумался о своей фамилии на доске успеваемости, плакатно установленной в коридоре перед кубриком – мимо не пройдешь! Временную тишину нарушило громкое возмущение Сереги Шулики, высокого парня с большим не пропорционально круглым лицом на уровне слегка сутулых плеч и вечным протестом в глазах. Высказывая мнение по какому-либо поводу, он всегда агрессивно дергает головой и размахивает руками, словно отшвыривает от себя все противоположные мнения. За глаза его иногда называют Шакалом, а в лицо кратко – Шулика. Говорит он отрывисто, выбрасывая слова как камни на последнем слоге.
- Ну, это, все, пацаны!.. Осталось десять дней, не успеем!.. Все,… – он запинается в поисках нужного слова и наконец, находит его: – Вообщем все, пи-и-з . . ц свадьбе!!!..
Так, наверное, во времена Ивана Грозного мог сказать только палач на эшафоте, с выдохом опуская топор и сопровождая взглядом отрубленную голову приговоренного. Все с сочувствием оглядываются на Соколика, который тоже начинает нервничать, не скрывая того.
Шеша разводит руками и с нескрываемой радостью констатирует:
- С тебя, Шулика, десять копеек на бочку. Уговор помнишь?!..
- Давай, давай, Серега!.. Гони монету в кассу…
Это раздается солидарная поддержка всех остальных. Три дня тому назад, на таком же стихийном собрании решили бороться с употреблением мата в общении. Шулика попал первый.
- Так, да?…, - Серега выкатывает глаза и еще сильнее машет руками. - Ну, тогда, вот Вам полтинник наперед!..
Нервно пошарив по карманам робы, он звонко шлепает монетой об стол и заканчивает:
- Ни хрена, ни хрена, ни хрена!.. Все равно не успеем!.., – но, вдруг опомнившись, обратно забирает монеты и демонстративно возвращает их в карман, поясняя - За корнеплоды и овощи там всякие, штраф не принимается!..
Шум не стихает. Слышится чей-то сочувствующий голос: «Да не до культуры сейчас, когда судьба товарища решается!..»
Грохочет сдвинутый с места стол, слово берет Хохол. Он решительно и неуклюже встает, громко сдвигая с места банку, т.е. табурет и выдвигается к Шеше, легко оттесняя его своим квадратным телом.
- Так, прекрати, Шулика, зараз панику!.. Все у нас будет, как в песне – Джунай, джунай!.. Только слушайте меня и делайте как я!..
Все замолкают и тридцать пар внимательных глаз устремляются на него.
Хохол это кличка – Витька Здоровец родом из Украины. Его внешность полностью соответствует фамилии, т.е. здоровье и мощь из него прет, как из бульдозера. Эту энергетику может погасить только легендарный советский танк Т-34, на который он готов идти в атаку без гранаты. Особенно, если дело касается увольнения, т.е. прогулки по Владивостоку с 18.00 и до самых 24.00. В город, на временную свободу, где за внешней стороной забора нежно подвывают троллейбусы, весело звенят трамваи, нагло ходят вольные гражданские люди и, конечно же, красивые девушки, которые только внешне кажутся недоступными, как убежденно всегда считает он. Когда назначаются работы, то старшим, как правило, назначают Хохла. На разгрузку или погрузку, или уборку территории от каких-нибудь тяжелых предметов с помощью безотказной курсантской рабочей силы. Сава в этих случаях спокоен и мудр, как китайский полководец – дело будет выполнено качественно и в срок. Времени на перерыв, «на покурить» или просто не спешить и оставить это доброе дело для других, у Хохла не предусматривается. Темп работы определяется одной привычной для всех скороговоркой: «Сейчас, хлопцы, вот этот вагончик с угольком быстренько разгрузим и потом отдохнем!..»
Возмущаться, уговаривать Хохла о перекуре и уж тем более саботировать, бесполезно. В этих случаях он похож на главного героя художественного фильма 60-тых «Коммунист» в исполнении легендарного Евгения Урбанского, только без надрывных слов - «Людям хлеб нужен!..» Тянет жилы, смахивает пот со лба, кряхтит по-мужицки с матерком и поднимает, и тащит, и волочит…
Остается только, что сплюнуть с отрешением через плечо, вспоминая бога, душу и маму: «Зачем ты меня родила и возьми меня обратно!..». И впрягаться, и не отставать.
- Значит так, – продолжает Хохол, повышая тон и легко подавляя гул голосов.– Зачеты всем задолжникам сдать, балду не пинать, всем скопендироваться!.. Если не хватает мозгов, взять измором!.. Доска успеваемости должна быть чистая!..
Голос Юзефа звучит тихо, но язвительно.
- Нн-не-е, п-понял, ты ч-че сказал, Хохол?!..
- Я сказал, что нужно скопендироваться, т.е. – сконецирироваться… - быстро поправляется Витька.
- М-м-может все-таки - «сконцентрироваться»? – не унимается Юзеф: - Г-говори п-по русски!..
Хохол окидывает его холодеющим, но спокойным взглядом.
- В общем, я не копенгаген так в русском! А бачу, ты дуже умный?.. Х-ххочешь м-меня п-пи-и-дкузьмить!..
- Т-ты че, в-в натуре?!.. - Юзеф, словно воробей крыльями, нервно хлопает глазами и медленно поднимается из-за стола, как камикадзе перед броском на вражескую броню.
- Та-ак!.. Хохол, а с тебя полтинник!.. За такие слова… – под общий смех разряжает обстановку Вовка Сапрунов.
Хохол, чувствуя свою вину, дружелюбно подходит к Юзефу и хлопает его по плечу:
- Ну, гарный, гарный будешь казак!..
Юзеф с достоинством опускается на место, ощущая еще не затихший холодок где-то под ложечкой.
- Да, эту мэм ТЭРЦ не взять даже суворовским приступом, бесполезно!.. Только близко подойдешь, вроде все знаешь и сразу все забываешь!?..
Вновь раздается голос Вовки Сапрунова, т.е. Хобота, прозванного так за огромный фурункул на носу. Кличка вылетела, словно чайка из-под кормы корабля во время сброса камбузных отходов – крикнула, и все сразу запомнили! И болезнь давно прошла, и повязки неуклюжей через всю голову уже нет, а кличка осталась – от этого уже не вылечишь!..
- Я уже три захода делал. Одну задачку решишь, а она следующую сует!.. И глазки строит. Бесконечность какая-то, бля, фигура «Лиссажу»!.. Рядом с ней вообще находиться невозможно. Крышу подрывает!.. Если такой умный, сам-то английский не можешь исправить!? Это по поводу твоей скопендации, т.е., - Хобот быстро поправляется, делая вид, что просто оговорился:- Это, значит, концентрации всех наших сил и стараний!..
- Ну, ты размечтался жаждущий!.. – вновь раздается голос Антона, но увидев Витькины, уже сосредоточенные на Хоботе глаза, с любопытством замолкает.
Класс снова шумит. В попытке разрядить обстановку слышаться восхищения в адрес преподавателя ТЭРЦ, красивой и статной дамы еще не многим старше своих учеников.
На лекции и занятиях она сама, того не желая, демонстрирует свою красоту, словно на дефиле! Когда она проходит между рядов аудитории, полы ее воздушного платья на красивых бедрах колышутся, как флаги на королевской яхте. Таким кораблем можно любоваться только с берега. Вместе с ароматом духов, от нее исходит счастье, о котором может рассказать только стареющий мужчина молодым мальчишкам, когда уже многое для него потеряло былые краски, но остались ясные, скупые и не пошлые слова…
Хобот наступил на больную мозоль Хохла. Все знали его проблему и сочувствовали ему. В средней школе он изучал немецкий язык, в интернате французский, детство и юность провел в селе «пид Винницей», где разговаривали преимущественно на родной мови, а в системе пришлось изучать английский. В определенном смысле он был полиглот, по принципу – «с мира по нитке – голому рубашка». Отвечая на вопрос англичанки, он всегда начинает с английского, продолжает на французском, сдабривает все изложенное немецким, заканчивает украинским, а думает, естественно, на матерном, мысленно вспоминая все свои школы, интернаты и всех своих бывших учителей.
- Я цю задачу виршу, а ось ти як вивертатися станеш?
Никто ничего не понял, но Хохол так уверенно, с мимикой, выразил свое стремление и упорство, по-бычьи наклонив голову, что сомнения у всех сразу рассеялись. Всем показалось – скажи ему сейчас сдать зачеты на языке диких племен джунглей Амазонки и он легко это одолеет. Каждый еще раз задумался о своем, вдруг ощутив внезапно накатившую уверенность. Атмосфера почти успокоилась, но не всем нравится его нравоучительный тон, и голос романтического Юзефа раздается, как протест.
- В-во вв-вертанул!.. Че сказал-то, сам-то понял?.. – он опять очнулся от своего аутотренинга, и уже забыв недавний испуг, решил вновь вступить в полемику: - М-мы, т-тут, Хохол не в з-запоржс-с-ской сечи, мови по-русски!..
- А ты вообще закрой свою хвирку!..
Юзеф с готовностью к отпору вновь поднимается из-за стола. Но Хохол, словно удивляясь его наивному бесстрашию, подходит к нему, легонько толкает в плечо, и смеется.
- Ну же, я же тебе уже сказал – добрый будешь казак!..
Юзеф растерянно садится на место и виновато опускает голову. Теперь уже он не прав.
Общее напряжение, которое требовало выхода энергии молодых и амбициозных парней, спадает. Раздается смех с вздохами и общим тоном одобрения.
- Ну, вот и погуторили?.. – произносит кто-то с облегчением, словно подчеркивая общее братство.
- А давайте комсомольское собрание проведем! Че так болтать?..
Это раздается голос Кадета, до сего времени терпеливо молчавшего и не вступавшего в общий разговор. Кадет – это Вовка Козулин, бывший суворовец. Он не отличается многословностью, словно заранее знает, что будет дальше.
- Точно! Чтоб все было чин-чинарем. Предлагаю тему: «Даешь свадьбу без залетов!..»,- театрально выкрикивает щупленький, с коварным и шустрым взглядом Крицкий, Криницын Олег. – Обязательства, дата, подпись, протокол…. Чтобы потом со всех вас, негодяев, спросить и к ответу призвать!.. - заканчивает он, искусно пародируя начальника политотдела, любящего говорить перлами: «У нас должны неумолимо вверх подниматься градусы успеваемости и дисциплины!..».
На общем комсомольском собрании факультета все сразу шепотом добавляют: «А у кого-то что-то и на полшестого!..»
Перлы высказываний старших командиров запоминаются и превращаются в искусство. Оно уже прогрессирует, но будет доведено до совершенства только на флоте: «Товарищ матрос! Как Ваша фамилия? Иванов!.. Не правильно отвечаете, Ваша фамилия – МУДАК, а Иванов, это фамилия Вашего отца, который бы никогда не догадался спать во время тревоги, да еще в ракетном погребе!..» Или – чувственное обращение старпома к молодому лейтенанту: «А тебе, лейтенант, спать вообще вредно, ты тупеешь, причем необратимо!.. Пока не научишь своих радиометристов своевременно выдавать на БИП (боевой информационный пост, прим. автора), разрешаю отдыхать стоя! Зачетную стрельбу, сука такая, чуть не сорвал!.. Ну, неужели ты хочешь, чтобы тебе поставили памятник, как самому старому старшему и лысому лейтенанту?!..»
Этот грубый корабельный язык мы освоим до совершенства намного позже, когда после выпуска разлетимся, как осенние птицы на всем флотам СССР. Там надо будет снова учиться. Каждый молодой лейтенант, попав на корабль, с благоговением вспоминает годы учебы, с улыбкой обозначая кажущиеся когда-то трудными тяготы учебы в родной системе.
Гнусаво и трамбонисто звучит голос Толика Маженкова.
- Ты что ли спрашивать будешь?!..
Все удивленно оглядываются на постоянного молчуна, который практически никогда не вступает в разговоры, выражая постоянное равнодушие ко всему окружающему. Когда Толян говорит, то странно причмокивает губами и внешне очень напоминает известного актера Евгения Леонова. Такой же маленький, круглый и задумчивый. Такие опции, как обида, злость и уж тем более агрессия у него отсутствуют на генетическом уровне. Этим все пользуются безнаказанно. Однажды, после отбоя, все терпеливо дождались, когда он крепко заснет. И только стены кубрика завибрировали от его храпа, похожего на рык приморского тигра с переливами, чмоканьем и сонным почесыванием, его аккуратно и бережно, вместе с койкой вынесли в гальюн. Любой другой, проснувшись рядом с писсуарами, наверняка бы возмутился и притих в озлоблении!.. А Толян стоит молча на пороге гальюна, держит в руках свернутый матрас с постельными принадлежностями и, продолжая сонно расчесывать волосатую грудь, безобидно гундосит:
- Ну, вы, мудаки, койку на место поставьте?!..
Все сразу почувствуют вину, без лишних команд старшины уносят койку обратно в кубрик, а потом извинительно, словно сожалея о своей шутке, хлопают его по плечу.
Крицкий продолжает ерничать и пародировать лозунги политработников.
- А что, и с тебя спросим, как с комсомольца?!.. Почему Вы не выполняете взятые на себя социалистические обязательства!? Товарищей своих подводите!..
У него это здорово получается и снова нарастает волна хохота.
Начинающийся балаган пытается вновь остановить Шеша и опять, уже в который раз, властно поднимает руку, призывая всех к порядку.
- Сава сказал, что мы должны определиться и самых отъявленных пьяниц взять под контроль!.. Это вопрос самый главный!!!..
- А кто у нас пьяница?!.. – не унимался Крицкий. - Я вот, например, вообще не употребляю!..
Взрыв хохота мгновенно разрушает старания старшины. Шеша беспомощно замер памятником с протянутой рукой. Все сразу вспомнили геройские рассказы Крицкого о последней ходке на гауптвахту или как называют это заведение курсанты – «кича». Он всегда рассказывает красочно с подробным пояснением о «сервисе обслуживания» в каждой в зависимости от принадлежности к роду войск. Наиболее весело, по его мнению, отбывать арест у пофигистов – летчиков, где нет никому дела до муштры, сиди в камере или в худшем варианте обозначай работу на свинарнике, а грустнее всего в полку морской пехоты! Не раскайфуешься – кормят хорошо, чай настоящий, краюха с маслом и команды тихие, да только как день начинается с гусиного шага по периметру плаца, так и заканчивается строевыми занятиями до отбоя. Отбыл срок и вернулся в родную систему без каблуков – напрочь стираются об асфальт плаца. А когда его спрашивают о гарнизонной гауптвахте, он делает суровое лицо и по-отечески, как бывалый каторжанин произносит: «Лучше тебе туда не попадать! Все как в полку морской пехоты, только вместо кружки чая – жирная алюминиевая миска с ополосками и кусок хлеба без соли». В общей сложности, Крицкий уже отбыл на гауптвахтах без малого двадцать суток, с небольшими перерывами.
- Да че мы, не понимаем что ли?.. Выпьем, конечно, но каждый же знает свою меру!..
Серега Митягин по кличке Халтура, рыжий от макушки до последних частей тела произносит реплику с уверенностью философа.
Хохол задумчиво смотрит на него, словно хочет пересчитать все веснушки на его простодушном деревенском лице и вновь пытается завоевать внимание.
- Так, хлопцы, слушайте меня!.. Я сейчас проведу лекцию на тему - как пить и не забалдеть!..
Класс затихает всеобщим вниманием.
- От же так, хлопцы, - продолжил он. - Поперед тем, як употреблять, потребно счифанить масла шматок! Смазать шлунок. Тогда алкоголь не зможет пройти в кровь. Можна випить дуже богато и не забалдеть. Треба также дуже богато танцовать, щоб алкоголь выходил потом!.. И це самое главное, - он делает многозначительную паузу, придавая исключительную важность будущим словам. - Вдокремится треба с девчиною, ибо после сексу тверезы будете, як стекло!..
Он многозначно крякает в кулак, с удовольствием озирая всех взглядом искушенного мужчины. Затем, с хитрой улыбкой, убедившись, что его слова дошли до каждого, уже понятно для всех, добавляет.
- Это тоже очень хорошо помогает!.. А кто не понял – тот дурак!..
Все одновременно с надеждой оглядываются на Соколика. Раздаются вопросы, дополняющие друг друга: «Игорек! А девчонок много будет?..», «Девки-то нормальные, ну в смысле, это самое!.., « А свидетеля тоже до утра отпустят?..»
- Да не, девчонки четкие!.. - басит спокойный и уверяющий всех голос счастливчика - свидетеля Васьки Юмина. - Из торгового кооперативного техникума, ЦДХ!..
Центральное девичье хранилище – так называют курсанты кооперативный техникум, расположенный рядом с системой. Девчонки из ЦДХ – постоянные представители прекрасной половины на танцах в клубе училища.
На Ваську Юмина смотрят со скрываемой завистью, его отпустят на свадьбу в любом случае, ибо по закону РСФСР – у жениха должен быть свидетель, а законы страны выше законов системы!..
- Не, это не медички. Вот те да, четкие, без комплексов!.., - раздается, словно глас истины, выражающий легкое сожаление, возглас Кольки Нефедова. Перед ним лежит наполненная тушью бутылочная пробка, и он хладнокровно строенной цыганской иглой накалывает себе на локтевом суставе морской якорь Холла. Закончив фразу, он мужественно морщится и отодвигает руку, созерцая свое болезненное творчество.
- К-колян! К-когда ты э-это, мне н-наколешь, обещал?!..
Юзеф с надеждой поворачивается к нему, уже не отвлекаясь на общую дискуссию. Колька продолжает морщиться и, любуясь своим творчеством, отмахивается.
- Отстань пиит, никогда!.. Сам потом спасибо скажешь!..
Собрание опять выходит из-под контроля Шеши и вдруг неожиданно для всех раздается голос Соколика с нескрываемым укором.
- Ну, хватит, мужики, давайте по серьезному!... Хорош прикалываться?!..
Шум потихоньку стихает. Только некоторые все еще пытаются геройски посмаковать предстоящее, но тихо, переходя на шепот и не мешая остальным. Хохол возвращается на свое место. Шеша опять поднимает руку и привычным жестом принуждает всех к обсуждению кандидатур ответственных, наиболее надежных.
- Кадет, берешь на себя Крицкого!.. Будешь держать его на контроле! Он ведь точно, опять слиняет в самоход!..
Кадет спокойно и утвердительно качает головой и смотрит на своего будущего подопечного, как кавказская овчарка на заблудшую овцу.
- Да я с ним буду постоянно, все будет хоккей! – вставляет рыжий Халтура. – Главное всем добраться до системы и не опоздать…
- Короче, че обсуждать? Каждый должен следить за обстановкой. Все будем вместе. И никаких самоходов. А то нам эту свадьбу долго будут вспоминать! – как-то внешне с запоздалой озабоченностью слышится голос Кольки Скачкова. Он тоже решает высказать свое мнение, но его уже никто не слышит.…
Шум собрания заглушается мощным, как корабельный зуммер, звонком дежурного по училищу. Конец занятиям. Многократно отражаясь от стен коридоров, он словно освобождает всех от взятых обязательств. Главный учебный корпус оглашается стуком тяжелых флотских ботинок, иначе называемых «гадами» и веселым ором свободы. Наступает личное время. И если ты не назначен в караул или на дежурство, то можешь уединиться в Ленинской комнате за письмом, потягать железо т.е. гири или штангу на помосте кубрика, понадрываться в подъемах переворотом на турнике. Каждый выбирает свое. Пусть свобода в системе – категория относительная, но в конце второго курса, она уже ощущается. Все уже научились ловить паузы, сжимать время и без суеты, с толком его использовать.
Хохол, Юзеф и Антон идут тесной кучкой и чем-то громко смеются, продолжая рассуждения по поводу полезности масла, танцев и секса, дополняя друг друга личными комментариями с самоуверенностью, присущей молодым парням, которые уже сами себе наивно кажутся взрослыми....
… Десять дней перед свадьбой пролетели в зубрежке конспектов, в беготне по кабинетам въедливых преподавателей и сдаче зачетов. Все помнили комсомольское собрание. Мобилизовались. Доска успеваемости очистилась от задолженностей. Сработал закон военного общежития, который еще не раз выручит нас из самых трудных ситуаций в последующие три года. Огорчен только Витька Здоровец. Он так и не успел к сроку сдать последний зачет симпатичной молодой англичанке, несмотря на самые смелые комплименты и рассказы о своей горькой истории бедного хлопца из далекой Украины. Не смотря на эту незначительную по сравнению со всем остальным объемом деталь, Шеша уже с уверенностью стоит перед Савой с докладом.
Когда он выходит из канцелярии, к нему с волнением подкрадывается Хохол.
- Ну, за меня говорил, отпустит?!..
- Сказал, подумает!..
Шеша врет, не желая убивать последнюю надежду товарища, вспоминая последние слова командира: - «А насчет Здоровца – нечего обсуждать!.. И не проси!?.. Все!.. Бобик сдох – писей кверху!..»
Жених Соколик и свидетель Васька Юмин увольняются, т.е. их выпускают на свободу раньше, после обеда. Остальные гладятся, чистятся, бреются и умываются, в том числе одеколоном и готовятся к построению в 18.00 на центральном проходе. Курсанты с других взводов тайно им завидуют, внешне демонстрируя безразличие и даже осуждение. В умывальнике, между суетой курсантов готовящихся к торжеству, вяло митингуют. Гудит бас высокого с красивым греческим лицом Сашки Виркеева по кличке Бисмарк, за педантичность и точность. Демонстрируется внешняя безразличность к происходящему. С высоты, словно жираф, он равнодушно оглядывает снующих, как нижестоящую и не заслуживающую внимания фауну. Раздвигая полуголые снующие тела, плавно проходит к окну и осторожно продувает папиросу «Беломорканал». Садиться на подоконник, словно взрослый мужик на детский стульчик и не спеша закуривает, искусно выпуская кольца дыма.
- Ну вот, женилка выросла, еще учиться три года, а ему жениться вздумалось?!.. Систему надо закончить, диплом получить, должность, опереться и послужить, а потом уже о бабах думать…
Красиво выпущенное горлом колечко дыма медленно поднимается вверх. Он игриво протыкает его длинным указательным пальцем и глубокомысленно добавляет, - Не надо в этих делах спешить!..
- Не, дело не плохое!.. А че, нормально жрать будет, по домашнему, хотя бы раз в неделю, домой ходить… - раздается рассудительный голос Васи Дорошенко. Мощный парень с крупным русским лицом, выражающим здоровье, молодость, ум и какую-то мужицкую хитрость одновременно. У него кличка Дорон или еще его за глаза называют – Большой. Но обращаются к нему всегда вежливо – Василий. Он в авторитете. Легко учится, заслуженно тянет на красный диплом, но в отличие от других отличников, также преуспевающих, не скрывает замашек хитрого хулигана. При случае и от самохода не откажется и, от стакана кубинского рома перед походом в клуб на танцы. Про него иногда рассказывают историю с восхищением. Как он приехал в отпуск после первого курса на родину и решил сходить в кино. Оглядел маленький кинозал сельского клуба и возмутился в душе, как его быстро забыли в деревне – последний ряд, где можно было в тихую выпить бутылочку плодово-ягодного «шмурдяка» местного разлива, был занят наглой молодежью. В былые времена этого не допускалось по определению – все знали его привычку раздавать щелбаны по затылкам, дабы не мешали смотреть шедевры советской киноиндустрии. Порядок восстанавливался с помощью грубой физической силы и ядреной матери!.. Каждый пересказывает эту историю на свой лад, в том числе и с вариантом без насилия, когда увидев Васю в морской форме, все просто вежливо освобождали святые места. Это пересказывают с гордостью, не раз и с чувством солидарности. Как, впрочем, и свои байки из воспоминаний об этом счастливом времени, словно на тему школьного сочинения – «Как ты провел отпуск?»
- Нормально, хоть водки попьют, да с девчонками, это самое, пообщаются!.. Эх, любовь – морковь, танцы – манцы….
Сашка Чингаев по кличке Час обнимает Серегу Шитикова, шустрого с блуждающими глазами паренька.
- Правильно я говорю, Зема?..
- Однозначно, Час!..
Они земляки – самарцы, всегда традиционно держатся вместе.
- Во, хоть пожрут по-человечески!.. - вставляет свое слово длинный с непропорционально узкими плечами Сашка Елисеев, первый солист вокально-инструментального ансамбля факультета «Альтаир» и красиво затягивает: «Не обижайте любимых упре-о-ка-а-ми!..»
Голос, эхом отражаясь от кафельных стен, звучит красиво и долго…
- А тебе бы только пожрать, Сашка! Нет, ты точно за котлету Родину продашь!...
Смеется Валерка Петров по кличке Петруха, тоже самарец. Симпатичный черноволосый парень с угольными глазами – первая гитара в ансамбле.
Истинное название города Куйбышев здесь не звучит.
- Мы с Самары, ходим парой!..
Произносит, поддерживая общий веселый тон, Сашка Россоский с благородным еврейским лицом. Он стоит с мудрым взглядом, облокотившись на умывальник и оглянувшись на дверь, вдруг произносит, уникально копируя генсека Л.И. Брежнего: "Дорогие мои делехаты, заслушав и обсудив последние достижения сексуальной революции соединенных, мать вашу, значит штатов, значит, Америки, давайте примем усовместное решение, что это просто явление времени! …Природа, значит, требует, а мы, значит, выполняем!.."
Делает он это талантливо, подобно и смешно. У всех мысленно возникает вопрос и хочется крикнуть: «Ну, зачем тебе флот, Саша?.. На сцену!..» Но никто этого не произносит, потому что давно знают его ответ: «Он артист в жизни!» В умывальник случайно заходит посторонний из соседней роты факультета связи, все замолкают. Может он и нормальный парень, не стукач, но чужой, мы еще многое не понимаем, но осознаем и чувствуем непозволительность генетически…
Несмотря на беспокойство, мужественно скрываемое и легкий холодок в районе желудка, в котором уже рассасывается спасительный кусок сливочного масла, Хохол тоже готовится к увольнению. Сава на него смотрит с ухмылкой, но он упертый, Витька Здоровец, спокойно «держит удар», словно самоутверждаясь в своем ближайшем будущем.
Звучит непривычная команда дежурного по роте: «Увольняемым на свадьбу, построиться!» Все бегут, еще раз обрызгивая себя одеколоном и на ходу расправляя на плечах гюйсы, сложенные в гармошку под голландками. Звучит последний инструктаж Савы перед строем. Все преданно смотрят ему в глаза, но никто его не слышит. Командир говорит странно, но давно привычно для всех, словно выплевывает слова сквозь мокрые губы: " Все уже вам сказал. Доходчиво!.. Надеюсь на ваше сознание комсомольцев. Шешуков мне пообещал, что вы не уроните в грязь лицо… Митягин! У тебя бляха висит на этих, самых, подтяни!.." - Затем он со вздохом опускает голову, и удивленно останавливая взгляд на растянутых в одесский клеш брюках, обреченно машет рукой: "Ид-и-те!.."
Хохол стоит в стороне, спокойный, как атаман на казацком круге. Даже в этой ситуации, провожая товарищей скорбным взглядом, он не теряет уверенности в положительном исходе. Все дружно выдвигаются к выходу, стараясь не смотреть в его сторону, словно пряча свою вину и одновременно неумело маскируя собственную радость.
Посмотрев в след уволенным курсантам, Сава еще раз мысленно представляет себе содержание своего рапорта на завтрашнем утреннем докладе у начальника факультета и с удивлением вспоминает все лично уничтоженные «торпеды». Оглядывает Хохла, как ненужную мебель и неторопливым шагом направляется в кубрик. Витька как прилипший банный лист плетется за ним и начинает с осторожностью монотонно бубнить, обозначая как молитву одну и ту же фразу: "Ну, товарищ командир, это же товарищ мой... Жениться... Мы же старались!.. А зачет я сдам!.. Ну не было сегодня англичанки, завтра исправлю задолженность!.."
На курсантском языке, это называется – взять измором!..
Сава терпелив и равнодушен, как корабельный кнехт. Он, то ускоряет шаг, словно пытается убежать от Хохла, то его замедляет - и Хохол чуть ли не упирается набыченной головой ему в спину. Командир посвистывает и в такт «чижика-пыжика» раскручивает тяжелую связку ключей на короткой цепочке. На ходу он высказывает замечания или просто беседует с другими курсантами, с сочувствием наблюдающими за этой мизансценой. Остановившись около длинной вешалки, он внимательно и с натуральным пристрастием разглядывает бирки длинной вешалки, словно эстет знаменитую картину в Третьяковской галерее «Иван Грозный убивает своего сына». Когда ему надоедает Витькина «молитва», он безучастно к нему поворачивается, но смотрит мимо. Продолжая раскручивать связку ключей и прерывая своего чижика, произносит, как приговор: «Все, Здоровец! Бобик сдох, писей кверху!.. Иди, учи английский!..».
Хохол сильно выдыхает из груди воздух, словно вынырнув их под воды и подавляя горький душевный протест, понуро отходит в сторону. Через пятнадцать минут все начинается сначала. Наконец, через два с лишним часа раздается крик дневального: «Таищ командир, Вас супруга к телефону просит!..». Последняя надежда, Сава закрывает дверь канцелярии и гремит на весь коридор ключом в замочной скважине. Возня с дверью наконец закончена. Сава с удивлением смотрит на Витьку, словно видит его впервые:
- Здоровец! Ну, куда ты уже пойдешь?.. Скоро и свадьба закончиться, время полдесятого!?..
У Хохла трепещется душа. Он театрально демонстрирует равнодушие и ненатурально позевывает во весь рот:
- Да, так…. Хоть поздравить, да проследить…
Сава внимательным долгим взглядом его изучает. Наконец, окончательно преодолевая последние сомнения, произносит долгожданные слова, как благодарность за настойчивость и терпение:
- Ну, добро, укатал сивку, может точно, проследишь?.. Наверняка все уже перепились архаровцы, чтоб хоть не подрались с гражданскими. И чтоб все в нуль-нуль в койках были!.. Смотри, на тебя рассчитываю, Здоровец, беги!..
"Я – победил и еще успею насладиться праздником", - думает курсант Здоровец Виктор Никитович, и решительно направляется в баталлерку за парадной формой одежды!..
"Я – все сделал правильно", - думает командир роты капитан-лейтенант Савченко Валентин Валентинович и с чувством выполненного долга направляется домой к любимой жене!..
… Когда Хохол появился на свадьбе, вспотевший от бега по приморским сопкам, все уже разгулялись в полную силу. Его никто не узнает, все заняты собой. Поверх формы на нем куртка цвета хаки с надписью - «Комсомольский молодежный стройотдряд «ЭКСПРЕСС», с ярким клубком эмблем и значков на груди. Протискиваясь, словно в трамвае, сквозь распаренные от алкоголя и танцев тела, а где-то и просто их бесцеремонно раздвигая, он пробирается к длинному столу, уже лишенному своей первозданности. Под лиственной шапкой ясеня сдвинутые со своих парадных мест разнокалиберные тарелки с начатыми закусками и початые бутылки, в том числе с какой-то мутной жидкостью похожей на самогон. Громко играет музыка, звенят в ушах знакомые слова песни: «Не обижайте любимых упреками…» Жених и невеста с механическими, дежурными улыбками танцуют в окружении остальных, не успевших воспользоваться советами Хохла и скрыться с девчонкой где-нибудь за поленницей или еще подальше. Давно уже розданы последние здравницы. Слышатся разговоры о флоте, учебе и командирах. В воздухе висит душистая и ядреная смесь самогона, взъерошенных вилками салатов, женских духов «Серебристый ландыш» и одеколона «Шипр». За столом сидят Крицкий, Халтура и еще несколько захмелевших курсантов. Бескозырки лихо сдвинуты на затылок, манжеты на голландках небрежно расстегнуты. Рядом с ними сидит счастливая молодая женщина, которая сегодня стала любимой тещей.
- Вы уж поосторожнее, курсантики!.. Самогон-то пьется легко, очищенный угольком, да потом голову сносит!.. А у Вас же дисциплина, строго!.. Отчислить ведь могут!..
Над ними как часовой стоит Кадет с бордовым лицом, пьяный, но не теряющий над собой контроль. Стараясь не испортить общего настроения он, подкручивает свои пшеничные усы и, с деликатно, дабы не спровоцировать «народный протест», монотонно повторяет, заполняя краткие паузы пьяных разговоров:
- Мму-у-жики, хорош бухать!.. Собираться надо!..
Хохол сидит на противоположном торце стола и с любопытством фармацевта перебирает полупустые бутылки, как пробирки. Наполняя стакан до ободочка из трех еще не опорожненных, он резко и громко фыркает и выпивает его в четыре глотка. Закусывает чужой вилкой из чужой тарелки, затем вскакивает и с самоотверженностью матроса на горящем брандере, вклинивается в круг танцующих, пытаясь зажечь всех своей энергией, уже давно перегоревших. Куртка «Эксперсс» бешено мелькает в шаманских конвульсиях, трясется и прыгает на крепких спортивных ногах. Когда наступает краткая музыкальная пауза, он целый и невредимый вновь отплывает к столу и опять наполняет очередной граненый. Горечь самогона как допинг придает силы. Проглатывая очередную порцию, словно колодезную воду в жаркой пустыне, он вновь врывается в толпу танцующих, продолжает неутомимо дергаться и окатывать окружающих брызгами пота. Наконец – Хохол устает, голова еще требует веселья, а ноги теряют опору. Вырываясь из толпы, он в очередной раз падает за стол и тупо перебирает бутылки уже с мутным взглядом надежды. Шеша подходит к Кадету и что-то орет ему в ухо, пытаясь перекричать шум музыки и пьяных голосов. Они понимают друг друга на жестах – нужно собирать группу спасения:
- А это че еще за студент нарисовался?!..
Крицкий агрессивно смотрит на Хохла. Халтура медленно и задумчиво засучивает рукава голландки:
- Бить будем?.. – он уважительно смотрит на Крицкого, словно ждет команды.
Хохол поднимает мокрое вспотевшее лицо и смотрит на обоих, как молчаливый ротвейлер на двух карликовых пинчеров. На его лице выражается легкая скорбь. Не смотря на все старания, терпение, уничижение перед Савой, марш-бросок по сопкам, он все-таки опоздал. Ему не удалось обмануть время. Уже ни куда не спеша, не обращая внимания на не узнающих его товарищей, он вновь собирает остатки из нескольких бутылок до полного стакана и, красиво перекатывая жидкость кадыком, процеживает ее сквозь зубы. Затем встает и, упершись пятерней в тарелку с квашеной капустой, устало и ватно картавит:
- А где девчонки?!.. Почему музыки нет?...Та-ан-цевать хочу!...
Его вдруг узнают, подходят, начинается братание: «О-о, Витька!.. Хохол!.. Пришел!.. Сава лучший командир!.. Отпустил зараза!..» Витька согласно кивает головой и пытается улыбнуться всем сразу. Масло в желудке уже давно растворилось, он тихо садится на лавку, опускает свою буйную казацкую головушку и мирно храпит, как уставший станичник после тяжелой и долгой работы.
На импровизированную сцену забирается Хобот. Изгибаясь вместе со штангой микрофона в морской конек, под суфлерство Шеши он с максимальной торжественностью командует:
- Вв-вс-е-м собраться у калитки!.. Т.е. у хвирки, - и резко выбрасывает вперед руку в сторону спящего Хохла.
Еще слышаться разговоры, девичий визг и редкий хохот, но голоса уже затихают на фоне командных окриков. Все проникаются чувством долга, особенно Крицкий и Халтура. Они кричат больше всех, пьяно демонстрируя озабоченность. Праздник закончен. Шеша и Кадет распределяют обязанности:
- Так, а Хохла как будем эвакуировать?..
- Такси надо, только такси, иначе не упрем!.. Тяжелый!.. - как-то по-хозяйски изрекает Колька Скачков.
Он тоже пошатывается, но маскирует свою неустойчивость, приплясывая и ругаясь, делая вид, что его кто-то нарочно толкает.
Наконец гомон стихает. Звучат последние поздравления новоявленных супругов и одобряющие похлопывания по плечу свидетеля. Все смотрят с тайной завистью на Ваську Юмина и оценивающе на свидетельницу, испуганную худенькую девчонку, прижавшуюся к его плечу. Пошатываясь и в обнимку, все организовано выходят за калитку. Их провожают печальными и беспокойными взглядами…
… Старый ЛАЗ с дифферентом на кабину водителя спускается с сопки, потряхивая народ на колдобинах. В раскрученном воздушном компрессоре двигателя, работающего без нагрузки, периодически срабатывает подрывной клапан, сбрасывая избыточный воздух, издавая при этом пикантный звук. Халтура смеется, пытаясь скабрезно это комментировать, что-то нашептывая на ухо Крицкому. Кадет одной рукой держится за верхний поручень, а другой за ремень Крицкого, который хитро и размашисто блуждает глазами, словно ищет запасной выход на случай аварии. До остановки «Моргородок» остается совсем немного, когда у Халтуры перекашивается в судороге лицо. Первый приступ рвоты проглатывается, как вчерашний завтрак и Халтура с достоинством и гордостью оглядывает окружающий, стиснутый в давке и настороженный народ. Однако на втором кивке автобуса он беспомощно выкатывает глаза и начинает откровенно блевать изо всех головных отверстий за исключением ушей. Слышатся осуждающие голоса: «Ну вот, тоже мне, будущие офицеры!..» Раздается чей-то успокаивающий и рассудительный мужской голос: «Да ладно... Ну, перебрал парень!. Бывает!...» Может бывший моряк, думает Кадет и смотрит на него с благодарностью – хоть кто-то его понимает! Сидящая внизу старушка прикрывается от брызг сумочкой и с материнским укором покачивает головой. Стыд прячется куда-то глубоко в душу, но честь товарища дороже и Кадет распластавшись на весь проход, как спрут, ухватившись уже обеими руками за поручни, сдерживает напирающий народ и с невозмутимым каменным лицом охраняет для своего друга жизненное пространство. Наконец автобус останавливается и Кадет, опустив стыдливо голову, тащит Халтуру на выход через осуждающую толпу. Уже на улице тот склоняется над спасительной урной. Кадет, продолжая закрывать спиной товарища, внимательно следит за дорогой, в надежде не увидеть патрульную машину коменданта капитана Ивашкина – начальника местной комендатуры, который ловит курсантов, как опытный грибник режет спрятавшихся маслят в высокой траве. Крицкий все-таки воспользовался суматохой и исчез, как испарился, словно и не было его. «Ну, ушел гад!.. Когда же это он?..», - сокрушается Кадет и, взвалив на себя товарища, околотками и шагает в родную систему. До отбоя остается еще тридцать минут, он успевает, хоть и не без потерь.
Хохла привезли на такси в багажнике. В шесть рук его туда погрузили, заботливо подперев голову домкратом. «Волга» скрипнула тормозами и остановилась в условленном месте. Безжизненное Витькино тело, мешком водружают на гребень забора. Шеша, наивно пытается его поймать на другой стороне. Раздается: «Ой, бля!..» - и земляной стук падающего тела. Все озабоченно переглядываются. Паузу прерывает панический голос Шеши: «Ух, ты! Куда ты, Хохол?.. Убегает, гад!.." Витька Здоровец просыпается от падения на грешную землю и бежит, как Гришка Распутин от возмездия. Все ловко перемахивают через забор и ловят его где-то уже внизу на стадионе. С гоготом и руганью наваливаются на него телами, облапывая как листья капусту, и смеющегося, и хихикающего общими усилиями волокут в роту, матерясь и екая от натуги.
… Дневальный по роте, худощавый интеллигент Сашка Садофьев, озадаченно машет руками, и подгоняет всех врывающихся в роту, расхристанных, но озабоченно посматривающих на настенные корабельные часы. Громко стучат ботинки по железному настилу коридора и жалобно хлопают и скрипят массивные входные двери.
- Ну, ты, Хохоль, ну ты че, Витька, давай не буянь!.. Тащите его быстрей в койку, сейчас дежурный по факультету придет, уже звониль, спрашиваль!..
Дежурный по роте Саша Россоский аккуратно стоит в стороне, и деликатно увертываясь от объятий, отмечает карандашом фамилии прибывших на картонном листе. Вид у него серьезный и даже тревожный. Через несколько минут он должен быть на докладе у дежурного по факультету и ему очень хочется с гордостью произнести: - «Все на месте, в койках!..» К нему подходит Кадет и он, с сожалением покачивая головой, отмечает в строке напротив фамилии Криницын О.А. – букву «О», т.е. «Отсутствует».
… Ботинки мерно отстукивают по ночному плацу. Сашка идет на доклад, нервно похлопывая картонкой по ноге. Поправляет форму и отряхивается, он все-таки не смог увернуться от братаний. Из темноты выплывает гора большого тела Дорона. Сашка предусмотрительно уходит в сторону, словно рыбацкая филюга от артиллерийского крейсера при расхождении и когда эта махина пошатываясь с обозначенным кулаком, проплывает мимо, останавливается с радостным вздохом. Поднимает картонку близко к лицу и прищуривается в темноте. Находит фамилию «Дорошенко В.В.» и ставит «птицу». Все-таки на одну самоволку меньше…
… Хохол по-детски хихикает, жеманничает и протягивает свои тоскующие руки, пытаясь обнять кого-то из товарищей. Ему бьют по рукам: «Ну, дает!..». Общими усилиями его раздевают, оставляя на нем только традиционные увольнительные цветные трусы, и сопровождают заботу словами: «Во бля, совсем одурел!.. Да успокоишься ты или нет!?..». Наконец укладывают его тяжелое и уже вяло сопротивляющееся тело в койку. Он продолжает непрерывно повторять нежнейшие слова: "Ах, ты дивчина гарная, ну че ты, давай!.. Я же кохаю те-е-бя!.." Форма одежды укладывается кубиком, как того требует устав. Через десять минут все затихает и только где-то в углу слышатся тихие комментарии и веселые подробности. Праздник закончен и пока никто не думает о том, что их ждет завтра. До утра еще целая ночь…
Пролог.
… Счастливый женатик 41-ой роты Игорь Соколкин – «Соколик» и его свидетель – Васька Юмин, получили по пять суток ареста и на следующий день убыли на гарнизонную гауптвахту. Официальная формулировка в записках об арестах звучала: - «За безобразную организацию культурного отдыха личного состава и массовое пьянство!» Провожали их торжественно и с почтеньем, как революционеров, невинно пострадавших за правое дело. Олег Криницын – появился на следующие сутки, после ужина. Выстрадав, как смиренный холоп и приняв как должное первую порцию «порки» в канцелярии у Савы, его отвели к Преву на окончательный приговор. На сампо все сидели тихо, тупо уткнувшись в конспекты, перешептывались и с волнением ожидали его возвращения. Вернулся Крицкий вечером, словно пришибленный мучным мешком, весь в себе. Всегда веселый и ершистый, с не иссякающим чувством юмора, на этот раз он вошел в класс и молчаливо сел на свое место рядом со своим другом Кадетом. На вопросительный взгляд соседа, он только и выдавил из себя: - «Ты не представляешь себе, Кадет, где я был вчера?!..»
Только вечером перед отбоем Кадет, озадаченный состоянием друга терпеливо дождался откровения. В это трудно было поверить самому, но Крицкий все-таки решился и, оглядываясь по сторонам, словно сообщая великую тайну, прошептал Кадету на ухо: «Я, Вовка, в Пензе был!.. У себя, дома!.. Мамку и батю повидал!..»
Постепенно об этой новости узнали все и с сумасшедшей завистью смотрели на своего товарища. Трудно было поверить, каким это способом Крицкий за неполные двадцать четыре часа успел побывать у себя дома, на малой родине. Отпуск ожидал всех, и это было самой большой и единственной наградой за примерную учебу и дисциплину. Но впереди еще была летняя сессия и «академики», как назывались не выдержавшие экзамены и «политические» - нарушители воинской дисциплины, этой награды лишались. А домой хотелось всем!.. Несмотря на прошедшие годы, загадка Крицкого так и осталось тайной, как и то, что к удивлению всех, ему не объявили арест, и он не убыл вслед за Соколиком и Васькой Юминым на гарнизонную гауптвахту!
Через полгода наш командир Сава был переведен на Черноморский флот и нашим новым командиром был назначен старший лейтенант Бурмистров Александр Николаевич, списанный по здоровью с подводной лодки. Говорили, что он получил дозу облучения. Но это уже другая история.
… Через три года, мы все стояли в строю. Еще молодые, но уже не такие дерзкие, а повзрослевшие и настороженные перед будущим. Еще не оглушенные стартами ракет и залпами корабельных орудий, не обласканные будущими старшими офицерами – наставниками, не просоленные штормами, не понюхавшие дым турбин и дизелей и не отравленные углекислым газом подводных лодок. На наших юных плечах красовались погоны лейтенантов военно-морского флота СССР, а на поясе сверкали золотом морские кортики. Мы вступали в другую жизнь, где уже не было места шуткам и поправкам на молодость, где мы уже не имели права на ошибки, которые нам иногда позволяли и прощали командиры и начальники в стенах нашей славной системы – Тихоокеанского высшего военно-морского училища им. С. О. Макарова.
Прошло немало лет и мы уже живем в другой эпохе, но очень хочется верить, что еще придет день, когда сам Крицкий расскажет нам свою не последнюю, но уже затуманенную дымкой времени историю, как прежде с юмором. И как же он так умудрился за не полных двадцать четыре часа самовольной отлучки побывать у себя в Пензе, когда только на былом воздушном Советском лайнере, типа ТУ – 104, одиннадцать часов лета в одну сторону…. И почему ему не объявили арест?..