Войти в тишину города, наступающую уже к восьми часам, погрузиться в туманный ноябрьский вечер, почувствовать, как ноги касаются бетонных плит тротуара, перешагивать через поросшие травой стыки, и идти по своей воле, руки в карманах, куда глаза глядят – вот, что Леонард Мид любил больше всего на свете.
Он любил постоять на углу перекрестка, полюбоваться на залитые лунным светом улицы, и выбрать направление для движения; хотя, по существу, это не имело никакого значения. Он был единственным пешеходом в этом мире две тысячи пятьдесят третьего года, и пользуясь своим одиночеством, сам принимал решение, и шел в выбранную сторону, энергично выдыхая клубы пара в морозный воздух, словно это был дым от сигары.
Иногда он проходил по несколько миль в день и возвращался домой лишь к полуночи. На своем пути он видел коттеджи и дома с потухшими окнами, и невольно сравнивал свою прогулку с проходом по кладбищу, на котором, точно светлячки, вспыхивали слабые фосфоресцирующие экраны телевизоров. Иногда через приоткрытые окна он видел серые фантомы в глубинах комнат, слышал едва доносившиеся шепот и всхлипывания.
Тогда Леонард Мид останавливался, склонял голову и осторожно прислушивался, затем шел дальше, не производя никакого шума своей ходьбой. Уже давно он носил кеды на мягкой подошве, дабы избегать встреч с собаками, которые могли его сопровождать; из-за собачьего лая в окнах мог загораться свет и тогда на всей улице возникал переполох - люди выглядывали из окон, с удивлением наблюдая за одиноко шагающей фигурой.
В тот вечер он решил двигаться в западном направлении, туда, где скрывалось море. Морозный воздух приятно пощипывал нос, легкие разгорались как рождественская елка от попеременно входившего в них холода, на ветках чувствовалась колючая изморось. Он с удовольствием прислушивался, как под кедами шуршат опавшие листья, и тихо насвистывал какой-то мотив. Временами поднимал лист на ходу, исследовал его жилки в мерцающем свете и вдыхал пряный запах.
– Привет, как вы там? – шептал он, проходя мимо каждого дома – Что там сегодня по 4-му каналу, 7-му, 9-му? Куда это бегут ковбои, и не прячется ли вон за тем холмом доблесная американская кавалерия, готовая всегда придти на помощь?
Улица хранила молчание, длинная и пустая, и только его одинокая тень скользила по стенам домов словно коршун по каньону. Стоя неподвижно на морозном воздухе, он закрывал глаза и воображал себя в центре заснеженной аризонской пустыни, без единого дома в округе, с пересохшими руслами рек вместо улиц.
– Сколько сейчас? – спрашивал он, поглядывая на часы. – Восемь-тридцать? Самое время для дюжины убийств, а, может, викторины? Обозрения? Для комика, падающего со сцены?
Из залитого лунным светом домика послышался смех. Он подождал некоторое время, но смех затих, и он пошел дальше. Неожиданно он наткнулся на большую неровность в тротуаре. Бетон исчез, и на его месте выросли цветы и трава. За десять лет своих одиноких прогулок, днем и ночью, на тысячу миль в округе, он не встретил ни одного шагающего человека.
Он подошел к пересечению двух больших городских дорог. Днем это место оглушало: автозаправочные станции, машины, расталкивая и обдавая друг друга выхлопами, словно огромные жуки-скарабеи неслись - каждая по своим делам.
Но сейчас дороги стали похожими на пересохшие русла рек в засушливое лето. Только камни и лунный свет.
Он свернул в переулок, чтобы начать возвращение домой. За квартал до его дома неожиданно из-за поворота выскочила машина и направила на него яростный сноп фар. Он в страхе остановился, почувствовав себя ночной бабочкой, попавшей в луч света.
Прозвучал металлический голос:
– Стоять. Не двигаться!
Он замер.
– Руки за голову!
– Но –––––.
– Руки за голову! Или мы будем стрелять!
Это была полиция, конечно, но вот что интересно: в городе с тремя миллионами осталась только одна полицейская машина. Не странно ли это? С прошлого две тысячи пятьдесят второго года, когда состоялись выборы, число полицейских машин сократилось от трех до одной. Говорят, что преступность упала, поэтому не было нужды в полицейских. Осталась лишь эта, последняя машина, разъезжающая по пустым улицам.
– Ваше имя? – спросил из машины тот же металлический голос. Из-за слепящего света человек не мог различить сидящих в машине людей.
– Леонард Мид.
– Громче!
– Леонард Мид.
– Род занятий или профессия?
– Можете называть меня писателем.
– Без профессии, – сказал голос в машине, как будто обращаясь к самому себе. Свет по-прежнему держал его в оцепенении, он чувствовал себя музейным образцом, проткнутым булавкой.
– Можно сказать и так, – согласился м-р Мид. Он не писал уже много лет. Журналы и книги больше не продавались. Всё самое главное происходило теперь по вечерам в домах, напоминавших склепы. Перед телевизионными экранами сидели люди-мертвецы; по их лицам пробегали черно-белые и цветные блики, не оставляя следа.
– Без профессии, – сказал записанный на фонограф голос и зашипел. – Что вы делаете на улице?
– Иду – сказал Леонард Мид.
– Идёте?
– Просто иду – сказал он, и его лицо побледнело.
– Идёте, просто идете?
– Да, сэр.
– Идёте куда? Зачем?
– Иду, чтобы подышать. Чтобы посмотреть.
– Ваш адрес!
– Одиннадцатая Южная Сент-Джеймс стрит.
– Но вы можете дышать в своем доме. У вас есть кондиционер, м-р Мид?
– Да.
– И у вас есть дома экран, куда можно смотреть?
– Нет.
– Нет?! Возникло какое-то потрескивание вместо голоса, что можно было принять за осуждение.
– Вы женаты, м-р Мид?
– Нет.
– Не женат, – сказал полицейский голос, скрывающийся за ярким лучом. Луна стояла высоко над городом, были видны звезды, и в их свете дома казались серыми и молчаливыми.
– Никто не захотел выйти за меня – сказал Леонард Мид с улыбкой.
– Молчите, пока вас не спрашивают!
Леонард Мид стоял на морозном ветру.
– Просто идёте, м-р Мид?
– Да.
– Но вы не объяснили, по какой причине.
– Я объяснил: подышать воздухом и прогуляться.
– И вы часто этим занимаетесь?
– Каждый вечер, вот уже много лет.
Полицейская машина стояла посереди улицы, из нее доносились слабо слышимые радио-голоса.
– Ну, хорошо, м-р Мид.
– Это всё? – вежливо спросил он.
– Да. Сюда.– Задняя дверца машины открылась. – Садитесь.
– Минуточку, я ничего не сделал!
– Садитесь!
– Я протестую!
– М-р Мид!
Он пошел к машине, как пьяный. Проходя мимо лобового стекла, заглянул вовнутрь. Как и ожидалось, на переднем сидении никого не было, да и вообще, машина была пустой.
– Садитесь.
Он приоткрыл дверь и заглянул на заднее сидение - маленькая камера со стальной решеткой. Запахло металлом и антисептикой. Ничего мягкого и в помине.
– Если бы у вас была жена, у вас могло быть алиби…– сказал голос. – Но, поскольку… -
– Куда вы меня везёте?
Возникла пауза, потрескивание, как-будто где-то обрабатывалась информация.
– В Психиатрический исследовательский центр.
Он залез в машину. Дверь глухо прикрылась. Машина поехала, освещая улицы приглушенными фарами.
Вскоре из темноты возник дом с яркими окнами. Казалось, тепло исходило из всех его щелей.
– Это мой дом, – сказал Леонард Мид.
Но его никто не услышал.
Машина продолжала двигаться по пустому уличному руслу, оставляя за собой безлюдные улицы с их безлюдными тротуарами, и уже ни один звук, ни одно движение, не могли нарушить морозную ноябрьскую ночь.
1953
_______________________________
(С) Перевод В.Постникова, 2009
Перевод выполнен по изданию: The Golden Apples of the Sun, Ray Bradbury, Bantam Books, 1970.