Жаркий полдень. У ворот тюрьмы стоит с раннего утра цыганский фургон. В тени под навесом прячутся от палящего солнца трое: молодая женщина и двое детишек четырех-пяти лет, мальчик и девочка. Жара усыпила детей. Глаза цыганки красны от недавних слез. Но даже признаки несомненного горя не вредят красоте ее смуглого лица.
Вдали показалось облако пыли. Подъехала черная тюремная карета, из которой вышли два жандарма с ружьями, а за ними – молодой цыган: будущий арестант доставлен из суда в тюрьму.
- Яша, Яша, дорогой! – закричала женщина и, не обращая внимания на охрану, бросилась на шею к цыгану.
- Роза, любимая! – воскликнул цыган и горячо обнял молодую красавицу. Слезы
покатились по щекам обоих. Мальчик и девочка проснулись и стремглав бросились из фургона навстречу отцу, обхватили его за ноги и стали по-детски всхлипывать. В нарушение тюремного устава жандармы не посмели помешать столь бурному излянию чувств.
- Заключенному предостствляется один час для прощания с семьей, - предупредил один из жандармов, должно быть старший по должности.
- Будешь ждать меня? Будешь верна мне, Роза?
- Неужто сомневаешься во мне, Яша? Кроме тебя никого и никогда не любила и не полюблю. Навеки я твоя!
Детей вновь сморил сон. Яшка-цыган и Роза, не стесняясь, сидели обнявшись на виду у жандармов и вспоминали, как полюбили, как поженились. Впервые увидели друг друга на ярмарке. Любовь с первого взгляда. Вскоре – шумная свадьба. Родились дочь и сын погодки. Подруги завидовали Розе: “Повезло тебе с Яшкой – верный парень!”
Яшка-цыган торговал лошадьми. И не только торговал. Красть лошадей куда как доходнее. И стыдиться тут нечего: без удобного случая не было бы и вора. Опасностью Яшка пренебрегал – надеялся на смекалку свою, на силу и на быстрые ноги.
Однажды подкараулили крестьяне дерзкого вора, схватили его на месте преступления, побили жестоко, связали и сдали жандармам. И вот, Яшка у ворот тюрьмы. Прощается с возлюбленной женой своей Розой. Впереди разлука. Письма и короткие встречи – это слишком мало для двух молодых любящих сердец. Одно лишь хорошо, что в минуты свиданий и разлуки люди узнают, как много любви вмещают их души.
***
Воры и бродяги, грабители и разбойники, мошенники и фальшивомонетчики – всех их приютил огромный тюремный каземат. На свободе занятия у всех постояльцев тюрьмы были разные, а свела их судьба под одной крышей, и неплохо сошлись друг с другом попиратели всевозможных законов. Только двое держатся особняком: Яшка-цыган и еврей средних лет, обвиненный по ложному доносу. Отщепенцев, известное дело, нигде не любят. Цыгана тюремная братва не трогает – силач он, да и мести боятся, когда на волю выйдут. А вот еврею туго приходится. Ест он отдельно, не богохульствует, ни с кем не разговаривает, все только молится по своим книгам. Кому такое понравится? Насмехаются над ним, дразнят, за бороду и за пейсы дергают. Кроме Яшки-цыгана все над ним куражатся.
Как-то раз тюремные постояльцы сумели найти путь к сердцам неподкупных стражей. Добыли себе вина и браги, охмелели и принялись по обыкновению своему насмехаться над евреем. Разгоряченные шутники повалили хасида на пол и давай его бить. Тут Яшка-цыган не усидел в своем углу. Бросился в самую гущу, разбросал в разные стороны озорников, и долго еще они прикладывали пятаки к синякам и унимали кровь, что сочилась у кого изо рта, а у кого из носа. С этого дня даже самые неуемные и дерзкие из них предпочитали обходить стороной Яшку-цыгана, а слабосильный хасид обрел покой под крылом непререкаемой силы.
Понемногу хасид и Яшка стали сближаться. Цыган услышал печальную историю безвинно осужденного еврея, а тот, в свою очередь, узнал тайну своего спасителя. Цыган-то оказывается вовсе и не цыган, а соплеменник хасида. Яков осиротел малым ребенком, жил на милость общины. А как минуло парнишке тринадцать лет, отдали его в помощники к извозчику. С этих пор община мало им интересовалась, а еще менее наставлял его на путь праведности и истины необразованный возница – воспитатель его. Яков перенял у учителя своего любовь к лошадям. Любовь эта свела безнадзорного сироту с цыганами. Так Яков превратился в Яшку-цыгана.
***
Потрясающее открытие зажгло сердце праведного хасида неодолимым стремлением вернуть Якова к родным пенатам еврейской веры, возвратить несчастному утраченный им Божий дар избранности. В чем коренится такое рвение? То ли в корысти заслужить награду на Небесах, то ли в простой вере в свою миссию помогать по мере сил водворять духовное на назначенную ему Господом высоту? Впрочем, не задаваясь праздными вопросами, хасид приступил к действию.
“Помнишь ли ты, Яков, отца и мать своих?” – вопрошает хасид. “А не забыл ли ты, как получал карманные деньги в подарок на хануку? Хоть пару грошей доставалось тебе от общины? Помнишь свечи? В последние дни праздника так красиво горят ханукальные свечи у приоткрытой двери!” А в другой раз говорил хасид: “Припомни-ка, Яков, как клейзмеры играли на пурим. Должно быть, скрипач и флейтист большие мастера были переплетать веселую цыганскую музыку с нашими грустными песнями. Язык музыки не надо переводить.”
Так длинными тюремными вечерами говорят вполголоса двое друзей. Долго еще взбудораженный Яков не может уснуть, ворочается с боку на бок, и забытые картины встают перед его мысленным взором. Даже сиротское детство чуть сластит, если вспоминаешь его через много лет. “Как добр этот хасид, как понимает мою душу!” – с благодарностью думает цыган.
“Яков, дорогой, - обращается к другу хасид, - а ведь в цыганской твоей жизни ты, должно быть, совсем забыл о нашем еврейском законе соблюдать святую субботу?” Яков задумывается. “Почти забыл, - признается Яков, - да и как соблюдать субботу с чужими?” Видя, как взволнован собеседник, ободренный хасид продолжает: “Как славно это, после недели трудов праведных, в пятницу, ближе к вечеру, выйти из дома, когда жена еще хлопочет на кухне, отправиться в синагогу, помолиться от души, поговорить с Богом, пожелать всем друзьям и недругам доброй субботы, и с обновленной душой вернуться домой. А посередине горницы уже стоит накрытый стол, накрахмаленная скатерть сверкает белизной, а на скатерти - плетеная хала в корзинке, вино для благословения, да и водка в графине – тоже не лишняя. Домашние собираются за столом. Эх, да что тут говорить! Суббота дана еврею Богом. Сердце радуется. Благолепие и благодать!”
“Ах, как прав хасид, - думает Яков, - как любит он меня, как прост и бескорыстен. Он желает мне добра. Но как обрести счастье, что положено мне по праву рождения? Я люблю мою Розу и деток моих. Цыганка и курчавые ребятишки в еврейском доме? Как примирить такое? Почему сердечный мой друг ни слова не молвит об этом? А знает ли хасид, как дорога цыгану воля?” В сметении душа Якова, Яшки-цыгана. “Он мучается, сомневается. А коли сомневается, стало быть, не отвергает!” – удовлетворенно отмечает про себя хасид.
***
Три известия пришли в тюрьму в один и тот же день. Уведомление об оправдании хасида, распоряжение освободить цыгана и еще письмо цыгану. В один день выходят из тюрьмы друзья. Мигом каждый собрал свой мешок. Тюремные ворота остались позади. Впереди дорога, свобода, жизнь. Топают двое по пыли, молчат, онемели от счастья.
- Яков, а ведь тебе письмо есть! Забыл на радостях, дружище? – спросил хасид.
- И то верно, друг. Из дому, должно быть, от Розы. Зайдем в тень, отдохнем, прочитаем письмо, - сказал Яков.
Друзья свернули в лесок. Уселись в тени. Хасид достал фляжку с водой, отхлебнул, дал другу напиться. “Так неожиданно пришло освобождение. Между нами еще ничего не условлено. Взойдут ли семена, что я посеял в его душе?” – подумал про себя хасид.
- Читай, Яков, свое письмо, потом поговорим. Есть о чем.
Яков достал из мешка конверт. “Это из дома. Почему, однако, адрес написан незнакомой рукой?” – кольнула Якова тревога. Он торопливо разорвал конверт, стал читать.
- Что случилось, Яков? – воскликнул хасид, видя, как задрожали губы и побледнело лицо друга. В ответ Яков испустил страшный вопль отчаяния. Упал на траву, кричит непонятно что, бьет по земле кулаками. Хасид в ужасе смотрит на происходящее. Яков кричит по-звериному, не может человеческого слова вымолвить. Хасид подобрал с земли лист бумаги. Отец Розы сообщал зятю страшную весть: Роза с ребятишками ехала на лошадях по горной дороге. Их застигла гроза. Лошади испугались, понесли. Фургон сорвался в пропасть. Все погибли.
Настала очередь хасида побледнеть.
Хасид отложил в сторону исписанный неровными буквами лист. Отвернулся от Якова, принялся за молитву. Яков устал бесноваться, стих. А хасид все молится и молится.
- Вот он, твой добрый Бог, хасид! Слышишь меня? Вот он твой добрый Бог! – закричал Яков.
Хасид не отвечал и не оборачивался, кончил молиться, и бормотал что-то, словно разговаривал сам с собой. Яков прислушался. “Сие случилось неспроста. Сие знак Небес. Он перетерпит горе, и я верну его в лоно еврейства. Я исполню великую заповедь. Нет более препятствий этому. Теперь он мой, теперь он наш.” – донеслись до цыгана слова хасида. Ярость захлестнула Яшку.
- Ты рад моему горю, негодяй! – взревел цыган. Он выхватил из-за пояса кнут и стал что есть силы бить еврея по тщедушной спине. Тот с воплем бросился бежать, Яшка за ним. И бьет, и бьет его, осатанев от ярости. Хасид упал. Цыган отшвырнул в сторону кнут, бросился на траву, затих. Еврей, весь в крови, встал, преодолевая боль, заковылял по пыльной дороге прочь, не оглядываясь. “Прежде испытай друга, каков он в гневе.” – и утешал и корил себя хасид.
Яшка-цыган лежал тихо, не шевелился. Более никогда не виделись друзья.
Книгу сочиненных мною хасидских рассказов и сказок "Поющие золотые птицы" можно КУПИТЬ ЗДЕСЬ:
https://www.lulu.com/shop/search.ep?keyWords=++&type=
(ввести название книги или имя автора Дан Берг)