(Из надстольной книжки с картинками "Паранойя в Шалаше")
Случилось это в Апреле:
Зима уже ушла, а Весна
ещё не пришла.
Так вот случилось...
Кеша зашёл в комнату, освещённую слабым светом из окна. За его спиной, тихо скрипнув, захлопнулась дверь, осыпая с потолка остатки извести – борода и волосы на голове покрылись сединой...
«Евстигней!» – слабым от рождения голосом позвал Кеша. Тишина... и только смачно тикают часы на правой стене. «Уже день?» – удивился Кеша, – кукушка пропела положенное количество лет и с тихим деревянным стуком упала ему под ноги. Не обращая внимания на хруст кукушек под подошвами сапог, Кеша подошёл к окну и отодвинул посеревшую от грязных рук занавеску. А на улице было хорошо! Шёл снег и таял, едва коснувшись земли, пели птицы, а вдалеке группа лыжников-олимпийцев шустрой змейкой исчезала в тумане...
Следовало бы уйти, убедившись, что Евстигнея НЕТ ВОВСЕ, но Кеша вдруг вспомнил о цели своего визита и простужено завопил: «Евстигне-е-ей! Где ты?!» Звук его голоса, усиленный пустотой комнаты, вызвал лёгкий резонанс – из левой стены, обезображенной портретом Клары, покойной жены Евстигнея, выпал кирпич, больно стукнул Кешу по ноге и превратился в песок – (даже после смерти Клара продолжала делать гадости окружающим.) «У-у-о-о-у!!» – скулил Кеша, прыгая на одной ноге по кукушкам на песке. Солнце, тем временем, закатилось за горку, вечерело, а Евстигней так и не пришёл...
* * *
Кеша лежал в гамаке и сквозь дыры в крыше заброшенной бани следил за удивительными переменами неба. Скоро ночь зажжёт звёзды, и они будут, мерцая, манить Кешу своей далёкой и бесконечно чистой силой. Бывало, сидя на крылечке, они с Евстигнеем до самого утра любовались небом. Ночные запахи и звуки впитывались всеми клетками их организмов; говорили о женщинах, хохотали, напевая на ходу придуманные куплеты. А если на небо, приглушая звёзды, выползала луна, Евстигней вытаскивал из сарая телескоп и тщетно пытался его исправить... Кеша помнил всё это до мельчайших подробностей: вот костёр бросает в ночное небо очередную порцию звёзд... бараний бок на углях и печёная картошка... лёгкая рябь вдруг покрывает поверхность ещё тёплой воды, а они купаются, потом сидят на песке и курят в ожидании солнца, которое почему-то всегда опаздывает...
Всё закончилось печально. Молодая, но уже некрасивая Клара вторглась в их мир и завладела сердцем Евстигнея, самым чмошным образом нарушив гармонию красок, звуков и запахов. Хищной анакондой обвилась она вокруг Евстигнея, проглотила и переварила, превратив во влюблённого идиота... Откуда она пришла, никто не знал, но Кеша помнил, как печально оборвалась её жизнь...
В тот день в заливе было на редкость много акул, но Клара не обращала на них должного внимания и плавала в обнимку с Евстигнеевским телескопом на резиновом матрасе метрах в двадцати от берега. Вдруг раздался крик, затем хруст… и Клары не стало. С тех самых пор Евстигней изменился: перестал заниматься судомодельным спортом, ушёл в себя и там заперся; и всё реже и реже сидели они с Кешей на крылечке под ночным небом.
Воспоминания постепенно перемешались в Кешиной голове с непонятными видениями, гулкими голосами и окровавленными останками Клары на клочках резинового матраса. Кеша засыпал, ночь окутывала землю...
Утро. Хорошо! Свежо! Пахнет рыбой и морем. Волосы за ночь выросли до лопаток – или они так быстро растут, или ночь была длинная... Горизонт чист, море спокойно, как всегда в этих местах. Летят журавли: их клин, летящий на юго-восток, вдруг пересекается с клином аистов, летящих на юго-запад, и уже не понятно – кто есть кто...
Выбравшись из гамака и потянувшись, Кеша вышел на прогулку. Купаться ему не захотелось, и он поплёлся на базар. Хлеб и курево ещё не привезли, и одинокая продавщица Серпента Павловна торговала жареной селёдкой, отпугивая запахом своего гнусного предприятия редких иноземных путников и ожиревших местных собак. Стало противно, и Кеша побрёл в западном направлении – туда, откуда дул тёплый ветер, треплющий его седые космы; постоял на обрыве, любуясь играющими на волнах бликами солнца, потом завернул самокрутку из сухой коровьей лепёшки и улёгся на травку. Было очень приятно лежать, раскинув руки и ноги, и смотреть в беспредельное небо, где до сих пор аисты долбились с журавлями...
Начинался очередной год Прострации. Тоска по родине захлёстывала Кешу могучими волнами, но пути назад уже не было – последний поезд ушёл полтора года назад. Близилась Зима...
1990 год.
Рис. Автора
См. продолжение: "Возвращение" http://www.proza.ru/2009/10/17/560