Бывают дни, которые наполнены работой, а работа глубоким смыслом. Как бы сами по себе эти дни смыслом наполняются (и работа сама по себе этим глубоким смыслом наполнена). Как будто копать картошку мне, или, например, Владимиру Дудинцеву, который только ознакомился с темой «Белых одежд» и осознал ужас и трагедию генетиков в послевоенной Советской Стране. Как будто силиться понять, что означает для моей матери сломанная петля в «чешском гарнитуре». Или пятно на ковре, купленном в рассрочку за две тысячи рублей.
Прикасаешься к вещам, истинную цену, запах пота и крови, а также тщетность усилий и денег – понять ты не в состоянии.
Совсем недавно был приглашен построить космодром. Это же вам, читающим этот рассказ на конкурсе фантастических рассказов под эгидой Павлова, то есть, по сути, на конкурсе «советской фантастики» надо объяснять, что такое «построить космодром» в 2008 году.
Как бы вам это объяснить? Вот у Павлова слова «строить космодром» всегда вынесены за скобки, этим занимаются профессионалы, под мощные звуки прибалтийского прибоя и со слабым «заграничным» сосновым запахом. При этом у них психометаболические проблемы. У ранних Стругацких этим занимался каждый, не таясь и гордясь своей профессией, на благо Родины, единственно победившей, ну и еще уставший Жилин. Так вот – это ко мне не имеет никакого отношения!
У нас сейчас этим занимаются казахи и такие консультанты как я, по знакомству победившие в тендере - менеджеры проектов. Деньги просто стали очень большие, а руководить деньгами никто не умеет у нас.
Мне доверяют. Те 27 миллионов долларов, которые доверили европейцы на размещение своего оборудования на полигоне, я был обязан освоить в кратчайший срок – девять месяцев, как ребенка родить. В рабочей группе у меня Игорь Макарычев – запорожский физик-еврей, да девочка француженка.
Значит, грубую работу – наши казахи (за копейки), установку и монтаж – наши новосибирцы (за пару рублей), софт – французы за 70 процентов стоимости минус 20 процентов откатов.
Все начали – хорошо. Стоим во степи, ездим на пазиках, едим шашлык, пьем кумыс. Котлован роем, кабеля завозим. Цементный узел – собрали. Народ копошится, радостные улыбки и зарплата. Пока лето было. В октябре стало холодней и менее весело. А потом шандарахнул такой мороз, что лопаты и ломы, не то что о землю лопались – а сами по себе в руках рассыпались.
Сижу я, смотрю на диаграмму Ганта – сетевой график весь красный. Макарычев чем смог – тем помог, они фактически уже все собрали и отладили без монтажа по местам. Ему бы только коробки бетонные отлить, так он кабели запустит – и все уже заработает. Буквально надо неделю. Но коробок то нет! Принес Макарычев бутылку вискаря литровую, француженка наша стол накрыла, напились и головы на колени ей сложили пьяные. И даже не хочется нифига. Нет никакого настроения.
Вышли мы, на улице мороз и звезды от горизонта до горизонта. Выстудило все. Курить не хочется, «Парламент» на морозе приобретает совершенно какой-то особенный запах и вкус. Который курить нельзя. Звезды такие яркие, что кажется, тень от их света должна быть, а вот – нифига, темень страшная, и только по черным силуэтам домов горизонт виден.
И вдруг, без шагов и шума меня кто-то подхватил под руки и понес.
Понес мимо окон татарского барака, у них нажарено печкой так, что я, по-моему, голые жопы в окно видел, хотя хрен их различишь, то ли жопы, то ли головы бритые с сигаретами.
Мимо «новосибирских» домиков. Эти сразу семьями приехали, и я дважды задел металлизированные белые пеленки, пахнущие коричневым мылом. И в степь меня, а охранники так вроде в каптерке даже специально головы отвернули, на стоянку самосвалов вытаращились.
И как будто метров сто за воротами холмик и блиндаж-землянка. Пахнет деревом и сырой землей. Да носом меня в коптилку с красным пламенем, гнутой гильзой с фитилем. Видно, приложили меня пару раз о кусты и о шинель потерли, чувствую, что кожа моего лица горит, от этого пламени, и вроде как пухнет. А потом как саданут по затылку, что темень перед глазами, да под жопу, видно сапогом, да так, что носок сапога как раз мне между ног пришел. И по бокам ногами.
Лежу – во рту вкус железа. Слезы на глазах и обида жуткая.
А мне так, то шепчут, то кричат. Откуда я такой умный и зеленый выискался? И с чего я решил, что эта работа кончится, и мне за это не будет ничего? И что вначале Наталью я не найду, а потом и сын меня никогда не увидит. А может и того лучше? Я сына никогда не увижу? И что с завтрашнего дня или я войду в график, или они начнут отстреливать по 6 человек, чтобы как раз к окончанию строительства я один, из прежних работников флаг поднимал.
Что мне надо? Людей? Дадут - сколько хочешь, только за каждых новых десять – пять расстреляют теперешних.
Кто вы?- спрашиваю. И чувствую, как сапог в рот попал. А какая тебе разница, сука? Заградотряд.
Выволокли меня из землянки и опять мимо дежурки рядом со стоянкой понесли. Один охранник, Рустэм, кажется, выбежал и руками на моих сопровождающих махать начал. А ему говорят, отстань, мол, ваш начальник знает, что делает. А он им, клал, говорит я и на вас, и на Вашего менеджера сраного, мол, задолбали по морозу шляться. Тогда справа от меня полыхнуло, и Рустэм застыл с дыркой в глазу и открытым ртом. А мне теплую рукоять вложили в руку, и даже в темноте я почему-то понял, что она с коричневыми текстолитовыми накладками и звездой в круге.
Помню, как народ сбегаться начал. Казахи, в основном, и иностранцы. Новосибирцы потом уже подошли. Когда гам стих и жены отпустили. А я бегаю, пистолетом размахиваю и пытаюсь не допустить расстрела. А меня все подзуживают, хочешь – сейчас всех поменяем?.., народа в два раза больше будет, только этих – прямо сейчас!..
Помню, как Макарычев появился, стаканом вискаря чуть мне зубы не выбил. А потом новосибирцы пришли договариваться.
Так следующие три месяца, я, Макарычев и два охранника с ворот со мной и днем и ночью солярку жгли да охраняли народ. Ведь хоть один сбежал бы. Двоих бы расстреляли. А если, я кого грохну, да труп перед воротами брошу – мои проблемы.
Так все и построили, на месяц раньше сроку программисты французские прилетели. А через пару недель, за неделю до комиссии восток уже алел по три-четыре часа в день.
Макарычев и француженка моя, спали со мной, по очереди. Одна перед постелью, а Макарычев, как собака на полушубке на пороге. Охраняли.
Главное – все доделывать до конца. И главное – не судить, и не судимы будете.