ВООБРАЖАЕМЫЙ ДИАЛОГ С Ф.М.ДОСТОЕВСКИМ
О национальном самосознании
и межнациональных отношениях,
о вере и неверии, мире и войне
[1978 -1979]
Окончание Части восемнадцатой (заключительной). Завершение Письма с голубиной почтой
Я скоро вернусь домой, там у меня на столе лежит журнал, а в нем повесть – изумительной народной чистоты и откровения, величаво-скорбная, скорей даже не повесть, а особого рода СОВРЕМЕННАЯ БЫЛИНА с чуть ли не апокалипсической развязкой. В ней как будто не происходит ничего исключительного – во всяком случае, для двадцатого века такие события не в новинку.
На большой сибирской реке строится плотина, и надо жителей нескольких деревень переселить на незатопляемые берега, в новые, построенные для них дома. Вроде бы, ничего страшного, даже для кого-то и к лучшему. А между тем, всё оказывается гораздо сложнее…
Когда я читал это неторопливое повествованье, у меня было такое чувство, будто люди здесь расстаются и прощаются не с одной или несколькими деревнями, которые окажутся вскоре на дне огромного рукотворного хранилища воды, – мне казалось: это прощанье ВСЕГО РУССКОГО НАРОДА С ДЕРЕВНЕЙ ВООБЩЕ, заливаемой высокой ВОДОЙ ИСТОРИИ.
И как можно не скорбеть по этой невозвратимой потере? Деревня – ведь это вместилище русской души. Куда теперь денется душа бесприютная? К какому прибьется берегу?..
В этой повести совершается прощанье не просто с дедовскими насиженными и намоленными родными местами, не просто с русской деревней и отлетающей от нее душой. Здесь происходит прощанье и с первозданной, живой ПРОСТОНАРОДНОЙ РУССКОЙ РЕЧЬЮ – пленительной, красочной, многоликой, как сама русская природа и русский люд.
Уходят последние носители и творцы этой неповторимой, замечательно «неправильной» речи, лучшей выразительницы русской души. Обрываются вековечные корни, пылают избы, уходят старики, оставляя под затопленье прах своих предков, а вскоре и сами они приникнут к земле, сольются с ней, где-то вблизи от своего уже остывшего очага, но как будто на чужбине, и вместе с ними канет и обратится в ничто источник национальной традиции.
Вот почему так неспешно повествованье, так насыщенны здесь все страницы бесчисленными подробностями обреченного быта и уклада, волшебным колоритом красного русского словца. Ведь сыновья, дочери, внуки мало чего успели и мало чего пожелали перенять у стариков. Пусть же запечатлится всё это хотя бы на бумаге – на долгую, на вечную память…
Для жителей деревни и для всех, кому близка и дорога народная традиция, описанное в повести «затопление» в некотором смысле равнозначно ПОТОПУ – величайшей из катастроф, когда-либо постигших человечество…
Что и говорить, многое из национальной сокровищницы утрачено русским народом, предано забвенью. Есть отчего бить тревогу и оттягивать всеми стараньями минуту последнего прощания. Но ведь и другие народы не обошлись и не обходятся без тягчайших невосполнимых утрат. Можно ли тут искать прямых или косвенных виновников этого рокового процесса?
Одно дело, конечно, уличить и пресечь беспечное транжирство сокровищ народного духа, и совсем другое – объяснять всю беду, весь ПОТОП кознями чужеродных злоумышленников, «жуков», заговором некоего народа-злодея. В повести, увы, местами проскальзывают нотки подобных псевдооткровений.
Нередко прямо указывают на «жидов» – так поступаете и вы, Федор Михайлович; другие предпочитают ограничиться намеками, хотя и более чем прозрачными. Например, насчет того, что, мол, древняя русская культура подверглась кощунственному «обрезанию». Так или иначе, в открытую или исподтишка, но обвинять целый народ в бесовском умысле – значит быть ослепленным своей драмой, ничего не понять в этом мире, измельчить свое сознанье…
ФАНАТИЗМ. Вновь и вновь приходится с ним сталкиваться, с этой непрошибаемой стеной. Что может быть позорней, отвратительней, опасней этой дикости?! Будь то национальный, религиозный или идейный фанатизм – любая его форма и вариация несет человеку гибельную обезличку, уродливое извращенье духа…
Как же все-таки я представляю себе НОВЫЙ БЕРЕГ? Может, национальный корабль терпит крушенье и никакого нового берега ему не видать? Ведь повсюду совершается кровное, территориальное, языковое, культурное и всякое прочее смешенье и слиянье народов, больших и малых. Правда, есть еще народы, в целости сохраняющие свое, извечное, но это говорит лишь о том, что их время пока не приспело.
И все-таки, несмотря ни на что, я верю и надеюсь: национальное не стирается совсем, а лишь претерпевает существенное обновленье. Национальное живет и будет жить, но уже в новом качестве, сохраняя неизгладимые следы начальной чеканки.
Но самое, пожалуй, главное, что отвечает потребности в исконно национальном, – это, повторяю, ПАМЯТЬ. Не казенная, не под слоем пыли, как фамильный портрет, хранимый в чулане и выставляемый напоказ от случая к случаю, а – живая вездесущая память: память как связь времен; память как урок и предостереженье; память как «сетчатка глаза»… Боже нас упаси от лишенных памяти «пророков», что берутся перекраивать мир, умы и души человеческие по своему произвольному лекалу, выдаваемому за высшую «Истину», будто бы открытую ими или открывшуюся им!
И наконец – самое последнее слово. «Еврейская идея», в том виде, как вы ее трактуете, то есть идея национальной исключительности и мирового господства, – это вовсе не идея евреев. Точно так же, с тем же шатким основаньем она может быть названа и «русской идеей», столь ретиво исповедуемой и превозносимой вами, Федор Михайлович. Что же касается действительного отношения разных народов к подобной «идее» – лишь малая толика подлунных жителей заражена этим недугом. Это не еврейская, и не русская, и не китайская идея, это – ПЕНА… пена на губах душевнобольного.
Еврейская душа – не планета с постоянной орбитой, которую можно наблюдать в телескоп, сделать ее описание. Нет, еврейская душа – это БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ, много звезд, разной величины и яркости, разных направлений в безмерном пространстве. Жаль, конечно, но вы, Федор Михайлович, не различаете их мерцания. Говоря о евреях, вы словно бы толкуете о чем-то приснившемся вам.
О русском народе говорите иным тоном, но остаетесь в том же, каком-то недужном сне. Опомнитесь! Откройте «вьюшку», развейте свой «патриотический» угар, не плодите бесноватых, не стройте из России идола!
Если б вы умерили свой восторг перед собственными фантазмами – тотчас исчезли бы все кошмары, не стали бы вам мерещиться кругом враги и мерзавцы, незачем стало бы вам натравливать людей на людей…
P.S. Вынужден вас огорчить: генерал Скобелев, надежда и гордость ваша, очень скоро и очень конфузно кончит, не дожив и до сорока. Не на поле брани, не на боевом посту кончит. Впрочем, может, это всё сплетни? Может, чья-то недобрая скабрезная «шутка»?
* * *
Дикие гуси
летели за тысячи ли,
нынче на север
они возвращаются снова.
Глядя на странника
этой далекой земли,
пара за парою
в путь улетают суровый.
Их уже мало осталось
на отмели тут,
резко кричат они,
перекликаясь на воле.
Ну, а рассказ
о письме, что они принесут,
всё это – милая,
глупая сказка, не боле.
[Из стихов танских поэтов, VIII век]
Конец Письма с голубиной («гусиной») почтой и – завершение Воображаемого диалога с Ф.М.Достоевским.
18 сентября 1978 – 22 апреля 1979.
Санкт-Петербург – Москва, Покровские выселки.