Двое. ОН и ОНА. На крыше. На вершине мира. Откуда так недалеко от бесконечной высоты великого Космоса с миллиардами смотрящих на НИХ сверкающими глазками звёзд. Когда глаза ещё открыты этому великолепию. Когда мир раскрашен яркими, размашистыми мазками ранней юности. Когда ЧУВСТВУЕШЬ, а не знаешь. Когда ВИДИШЬ, а не понимаешь. Когда глотаешь жизнь жадными глотками, а не живёшь.
ОН и ОНА. Сплетённые паутиной нежных прикосновений и полутонов мимолётных взглядов. Окруженные освешённым Богом ариолом ПЕРВОЙ ЛЮБВИ.
-Ты меня любишь? - пропела она тихим полушопотом уже пробудившейся, но ещё нежащейся в сладких простынях детства ЖЕНСТВЕННОСТИ.
Как же костноязычен наш язык! Как он беден на выражение истинных чувств. Как он груб и скуп. Как ей сказать, как он её любит? Как в полной мере донести до неё его чувство, не опошлив и не расплескав банальностью людских слов, как не повредить это чувство, втискивая ЕГО бесконечность в тесные рамки человеческого языка?
Его пальцы коснулась её руки, проплыли по нежному запястью, чувствуя еле уловиvые прокосновения волосков, ощущая слабые отголоски бившегося в ЕЁ груди сердца. Обвили руку и плавно легли в её горячую ладонь, призывно чуть прижав её к себе. Она ответила на этот незаметный для МИРА и такой важный для НИХ жест, слив свои пальцы с его пальцами.
- Да, - тихо шепнул он ей на ухо.
- И мы всегда будем вместе?
- Всегда.
- До самой смерти?
- Даже после смерти. Мы всегда будем вместе. Всегда. ВСЕГДА.
Он повернулся к ней, пробежался взглядом по голубой свежести ЕЁ глаз, остановился на горящем ареоле чуть приткрытых влекущих губ. Закрыл глаза и прижал свои пересохшие губы к ЕЁ губам.
* * *
Два сиворылых чёрта сидели на краю крыши и смотрели на сосущуюся парочку.
- Ну чё, зёма, чё скажешь, зёма?
- Чё скажу, зёма? Полный разврат, зёма!
- Даже после смерти хотят, зёма. Ты всё понял, зёма?
- Я всё понял, зёма!
- Поможем, зёма?
- Конечно поможем, зёма!
- Ну полетели?
- Ну полетели!
Чёрти оттолкнулись от края крыши и полетели вниз.
* * *
Вскоре они растались. Разбитые безжалостным серым течением жизни, ИХ больше не стало. Снова были он и она. Он ушёл в армия, она поступила в институт. Но любовь всё ещё жили в их сердцах и в бесконечных потоках слов и признаний, разбитых на сотни бегущих друг к другу писем. Их любовь всё ещё жила в этой полной света и чистоты бумажной реке.
Но вскоре река стала редеть, пока не превратилась в тонкий ручеёк. И последнее письмо с последним словом, ставящих точку в их казавшейся вечной любви: ПРОСТИ.
А дальше, сотни мерзких ненужных слов, сотни предательств ИХ любви.
И его краткий ответ. Выколотыми синими буквами на ступне. ТОПЧУ ЛЮБОВЬ НОГАМИ. И забвение.
* * *
Поезд дёрнулся и медленно тронулся вперёд. Долговязый мужичёк непонимающе посмотрел на него, соображая, как это такое может быть: стоянка целый час, а поезд набирает ход уже через десять минут после остановки.
С надкусаным пирожком в одной руке и с полным пласмасовым стаканчиком чая в другой он кинулся в след разгоняющемуся поезду. Чай брызгами жёг руку и он с сожалением бросил его на перрон. Зажал пирожок в зубах – всё-таки пятнадцать рублей – и запыгнул на подножку последнего вагона.
- Что ж вы, вашу мать, делаете? - закричал он на проводницу.
- Да я сама не понимаю, - ответила та.
- Бардак. - крикнул он и вошёл в вагон, дожовывая откушенный пирожок.
В салоне купэйного вагона стояла у окна уже не первой свежести, но ещё красивая бабёнка с округлой задницей и высокой не по фигуре грудью.
Он прокашлялся, собирая мысли в кучу и предвкушая предстоящий купейный перетык.
- Бардак, - громко возмутился он, как бы разговаривая сам с собой.
- Что, простите? - переспросила бабёнка.
- Я говорю, бардак, - сказал он поворачиваясь к ней.
* * *
Уже ослабший, казалось бы давно убитый этой дурацкой армейской наколкой романтик снова шевельнулся в его сердце. Эти глаза. Эти чистые бездонные голубые глаза. ЕЁ глаза.
- Ты? - удивлённо спросила она.
- Я! - смущённо ответил он.
Ты, я, и бесконечная пропасть прожитых ДРУГ БЕЗ ДРУГА жизней.
- Ох, не ожидал. Мир тесен, как говорится. Не ожидал. - говорил он. - А ты всё такая же. Какой была, такой и осталась.
От прежней, нетронутой им и законсервированной в памяти КРАСОТЫ не осталось и следа. Обретя плоть, образ, так гревший душу в минуты тоски и одиночества, поблек и растворился. Простая бабёнка. Уже на склоне лет. Давно уже не красавица. Да и красавицей-то никогда не была. Грудь да, красивая, а так...
- Да ладно. - смущённо ответила она. - А ты изменился, возмужал!
Мешковатая неопрятная одежда, чуть припухшее лицо как отпечаток пристрастия к алкогольным напиткам, ряд железных зубов во рту... От того красивого, романтичного и наивного мальчика не осталось и следа.
Неожиданная и ненужная ИМ встреча. От которой в памяти не останется ничего хорошего и которую оба постараются поскорее забыть.
Поезд снова остановился уже на краю пиррона. От прохода послышалась отборная мужская матершина отсатвшего от поезда пассажира.
- Ну как ты? - спросила она. - Женился?
- Аж три раза. - наигранно весело ответил он. - Сейчас снова в поиске. Сын у меня в армии. Под два метра вымохал.
- А я замужем. - ответила она. - Две дочки у меня. Одной шеснадцать, другой восемнадцать.
- О, совсем невесты уже! - пошутил он. - Может, познакомим твою старшенькую с моим оболтусом?
Вместе посмеялись.
Поезд снова дёрнулся и стал медленно разгоняться.
- Ну ладно, - сказал он. - мне пора в свой вагон. А то там вещи...
- Ладно. Рада была тебя увидеть.
Он вдруг неожиданно для себя приобнял её за талию, притянул к себе и неуклюже чмокнул в губы.
Где-то позади разразился истошным утробным гудением железнодорожный гудок
* * *
- Вашу мать, у меня тормаза отказали. Убирайте “пассажирский” с путей! - кричал в рацию взбешеный машинист.
- Куда я его, бля, уберу. Тормози, сука, тормози. Как хочешь тормози. - орал ему в ответ оператор. И пререключаясь на машиниста пассажирского состава. - Слушай внимательно. На тебя “восьмитысячник” идёт. Без тормозов. Быстро разгоняйся и уходи вперёд.
- Ясно, - спокойный голос машиниста из динамика.
Никто потом так и не понял, почему о приближающимся “товарняке” не сообщили по динамику пассажирам. Может, боялись поднимать панику, может просто не сообразили.
На перроне оставалось ещё много пассажиров и когда поезд стал отходить, кто-то дёрнул за стоп-кран. Поезд снова стал разгоняться, кто-то снова дёрнул стоп-кран...
Медленно катящиеся по рельсам восемь тысяч тонн потерявшего управление железа, сопровождая своё приблежения громким долгим гудком влетели в пассажирский состав, плюща и переминая своего железного собрата. Пассажирский состав недолго сопротивлялся испалинскому напору, но вскоре не выдердал и пошёл спасительной для пассажиров “гармошкой” из сошедших с рельсов вагонов.
Но последний вагон смяло и перекрутило, как будто он состоял из мягкой фальги.
Полустанок был глухой, и большим начальникам удалось замять эту аварию. Выковареное из остатков вагона мясо разделили примерно на колличество пассажиров и с липовыми свидетельствами о смерти разослали по родным краям в закрытых гробах.
Переплетённый и перекрученный шматок двух тел – мужского и женского – в спершке на глазок разделили на две части.
Половино ЕГО и половина ЕЁ отправились в одну сторону, другая половина ЕГО и другая половина ЕЁ – в другую.
* * *
- Ну чё, зёма, чё скажешь, зёма?
- Чё скажу, зёма? А что сказать, зёма?
- Помогли людям, зёма. Мы ведь молодцы, зёма? Мы ведь молодцы?
- О, какие мы молодцы! Ещё какие молодцы!!
- Ну полетели?
- Ну полетели!
- Полетели?
- Полетели!