18. СВАДЬБА И ПОХОРОНЫ. ЕЩЁ ОДНА СМЕРТЬ.
16 – 17 МАРТА. ПОНЕДЕЛЬНИК И ВТОРНИК.
До похорон отца ещё оставалось много времени, находится в опустевшей комнате рядом с запаянным, дико маленьким, гробом было невыносимо, и Леонид маялся душой. Он уже знал от младшего брата о предсмертном письме отца, но то, что Антон сквозь зубы процедил, только сбивало с толку. Леонид начал вспоминать вчерашний день. После их расставания на площади Марата, Тоха не возвращался слишком долго, вымотав душу и ему, и измученной до предела Марго. Регина Альфредовна, вообще, третий день находилась в психическом ступоре, молча смотрела в одну точку непонимающим взглядом, не реагировала на вопросы и ничего не ела.
Вдруг позвонили из прокуратуры, сообщили, что подписано постановление о выдаче родственникам останков для захоронения, так как факт самоубийства не подлежит сомнению, и что забрать их из морга надо немедленно: холодильник забит, и труп быстро разлагается. Леонид нашёл телефон морга, позвонил туда и, назвав сумму, сразу обо всём договорился. И о доставке, и о закрытом гробе, и даже о венках, катафалке и месте на кладбище на понедельник, то есть сегодня. Хоть этот вопрос снялся: все бюрократические хлопоты согласился взять на себя лично патологоанатом Мышатин. Антон всё не возвращался.
Венки привезли быстро, через полтора часа. Эл заранее выдвинул стол на середину общей комнаты, а Рита занавесила в квартире зеркала. Ещё через час доставили гроб с телом. Последнее "жилище" профессора Стоевского было настолько крохотным, что смотреть на него было просто нестерпимо, душу смущало недоумение и недоверие. Антон всё не шёл.
В конце концов Леонид не выдержал, позвонил знакомому таксисту домой, соблазнил его чудом сохранённой шведской кроной и помчался на Мэйн–Дринк. Там обежал всю улицу, облазил сгоревшую мансарду, заглянул во все явочные адреса, но везде было удивительно безлюдно, и никаких следов брата. Даже спросить не у кого: ни одного знакомого лица не встретилось. Антоха пришёл поздно вечером сам и тут же завалился спать. Успел только пробормотать, что нашёл–таки посмертную записку отца, прочёл её и сжег.
Но и утром добиться от него практически ничего не удалось. Антон избегал говорить, что с ним вчера произошло, и упорно не хотел передать содержание письма. Рита, не спавшая от волнения и неизвестности всю ночь, уговаривала его, как могла, но Антон был непреклонен. Только когда братья вышли на лестницу покурить, он в нескольких словах рассказал Элу о случившемся вчера во дворе сгоревшего дома, о перепалке Ибрагима с капитаном Степановым, и о судьбе подставных клинописных табличек. О письме обронил только, что это строгое предупреждение им, детям, и подтверждение – главный зачинщик всей круговерти вокруг багдадских реликвий – академик Бакланов, а первый его подручный – доктор Макс. Причастность этих двоих к убийству отца, конечно, не докажешь: сделано это руками тех, кого уже не спросишь.
Щадя психику старшего брата, которой и так здорово досталось за последнее время, а ещё опасаясь, как бы тот не наделал глупостей, Антон не стал говорить ему о страшной судьбе Маши и роли отца. Но Леонид всё никак не успокаивался. Спросил прямо:
– Антон, а точно отец ни словом не упомянул то воскресенье в квартире Кольки? Ну, когда они там с Машей были.
– Ни слова, – заверил Антон, честно глядя брату в глаза.
– Жаль. Придётся теперь выяснять другим способом. Я это так не оставлю. Пойду искать Коляна, как ты советовал: должен же он быть хоть немного в курсе.
Младший Стоевский прикусил язык от досады. События могли сделать новый непредсказуемый виток.
– Не ходи. Он ничего не знает.
– Почему это вдруг? – подозрительность Эла пробудилась вновь.
– Отец так написал. Дословно передаю: "Сын академика, Николай, о тёмных делах своего отца ничего не знал... В воскресную ночь крепко спал, упившись водкой. Вместе со своей невестой".
Леонид на миг задумался.
– Какая у тебя память, однако, стала... А из "Мцыри" два четверостишия целый вечер долдонил... И всё же надо убедиться. Может, что получится. Я–то эту тварь Таньку лучше знаю. Где она, всегда самая грязь... Зайду к ним домой, на разведку. Кстати, про похороны сообщу.
Быстро одевшись, и не обращая внимания на побледневшего, засуетившегося Антона, Леонид ушёл.
На знакомой лестничной площадке размером с волейбольную нажимая кнопку звонка, Стоевский испытал чувство гадливости, почти омерзения: фактически, именно здесь, в этой квартире, три месяца назад начались его беды и неотвратимое скольжение в бездну.
Кожаная дверь распахнулась. На пороге стоял сияющий Колян, а за его спиной, царила странная суматоха. В квартире Бакланова было полно разного незнакомого народу, суетились какие–то толстые, взволнованные тётки, мотались пьяные студенты. В дальнем конце коридора промелькнула Танька в одном лифчике и колготках, с чем–то белым воздушным в руках. За ней с причитаниями промчались две незнакомые девицы.
Из боковой двери степенно выплыл лощёный мужчина с холёной бородой. Он был весь седой, но бодрый и подтянутый, как спортсмен. Стоевский догадался, что это и есть академик Сергей Ильич. Тот мимоходом, с аристократическим достоинством, кивнул очередному гостю, неловко замершему в прихожей со шляпой в руках, и прошествовал в гостиную. Откуда-то снова вынурнул Колян, чуть не сбив с ног бабу с огромным тортом на подносе, и с торжеством всучил Леониду большую глянцевую открытку.
– Вот! Приглашение на свадьбу. Извини, без предупреждения: сами не знали. Сегодня в час регистрация. В пять свадьба.
– Не в "России", случаем?
– Ты откуда знаешь?
– И что такая спешка? – стараясь не подать виду, что взбешён, спросил Эл. Всю последнюю неделю он вообще был крайне взвинчен и раздражителен, порой казалось, готов убить "бестолкового" собеседника, но старательно сдерживался, зная истоки своего состояния.
– Да отец завтра срочно уезжает. В Политбюро на днях пленум, и надо для какого–то придурка доклад готовить. Вот, он и организовал...
– Я не смогу прийти, – сухо сказал Леонид. – И Антон тоже. У нас сегодня похороны.
– Ах, да, конечно!.. Примите наши глубокие соболезнования.
Колян в печали опустил глаза.
– Не знаю, стоит ли, – желчно выдавил Стоевский.
– А? О чём ты? – недоумённо вскинулся Бакланов–сын.
–Что произошло у тебя здесь в прошлое воскресенье? Почему наш отец после этого ушёл в запой и погиб, а Маша оказалась в психушке?
– Ты знаешь, – смутился Колян. – Я тебе ни чем не смогу... Честно. Я, ведь, перебрал и вырубился. С вечера... Только к обеду проснулся. В квартире уже никого... Прогулялся до пивнухи. Возвращаюсь, а тут Танька с отцом разговаривают. Объявили мне о дне свадьбы... Может, всё–таки придёшь?
– После поминок?
– Ой, прости... – сконфузился художник. – Ты же знаешь: сытый голодного...
– Джек приедет. На похоронах будет.
– Как же он успеет?
– Да Рита ещё позавчера в часть телеграмму отбила. Замполит денег на самолёт дал.
– А насовсем не отпустили? Ему, ведь, месяца два служить осталось?
– Ты что, Колян? Так не бывает.
– А жаль. Не увидимся, значит, ещё долго...
– Почему? Три дня увольнительная.
– Так нас с Татьяной не будет. Отец меня на работу пристроил. В один городишко. На свою родину. У чёрта на рогах, на каком-то острове. Завтра улетаем. Теперь, вот, придется, как говорят, работу работать на работе.
– Что за работа?
– Главным художником. Квартиру сразу обещали. Эту, ведь, придётся сдать... Дрянной, конечно, городишко, маленький, всё на виду. Зато отца, как бога, почитают…
– Ладно. Пошёл я... Кстати, на похороны тот археолог должен приехать. Ну, ты помнишь, мой батя не говорил... – Стоевский заглянул Коляну в глаза.
– Какой археолог? – искренне удивился художник.
"Нет. Точно не знает," – подумал Эл и вслух ответил:
– Ладно, проехали. Счастливой, долгой жизни, и чтоб совесть не мучила.
Когда выносили тело, точнее запаянный гроб, потому что демонстрировать провожающим в вечный путь было нечего, кроме гниющих головней, неожиданно пошёл дождь. Первый дождь в этом году. Он был не сильный и не холодный. Просто летела с неба какая–то влага, зато стало казаться, что вокруг плачет всё, даже весёленький похоронный автобус оранжевого цвета, спрятавшийся за углом соседнего дома.
Через двадцать минут процессия возобновилась на кладбище. Регина Альфредовна, двигаясь, словно автомат, шла за гробом под руку с Дедом, сухощавым, тренированным мужчиной, немного выше среднего ростом, с многочисленными шрамами на чёрном от загара лице. Он казался просто негром среди голубоватых после зимы лиц окружающих. Очень мрачным негром. Глаза Маркизы были сухими и совершенно бессмысленными. Все три брата Стоевские и Рита шли следом за ними молча, опустив головы. Холодные капли стекали с мокрых волос на лоб, заливали глаза, капали за шиворот и с подбородка, но никто их не смахивал.
Марго вдруг, что–то вспомнив, сунула руку в карман пальто, достала пузатый перочинный нож Антона и молча сунула в руку мужа. Тот его благодарно принял, огляделся и протянул какому–то незнакомому мальчишке, шедшему за процессией из любопытства к непонятному ему таинству. Леонид всю Ритину историю с майором Подкожным уже знал. Вчера вечером они вместе сожгли на газовой плите все бумажки из той папки, что она из кабинета прихватила. Дыму было не так много, но соседи прибегали по очереди.
Домой возвращались пешком: дождь кончился сразу, как опустили тело. Медленно шли в том же порядке, пряча в карманах грязные от комьев жирной земли ладони, но отдельно семьёй, без сопровождения посторонних: поминки для сослуживцев были организованы, как положено, но не для близких. Ерин часто внимательно взглядывал на отрешённую Регину Альфредовну и вдруг заговорил, конкретно ни к кому не обращаясь. Все стали слушать, что скажет этот человек-легенда. Даже Маркиза, ради которой, очевидно, и был затеян рассказ, проявила некоторые признаки присутствия.
– Враки это, что археология – профессия романтическая, – говорил Дед сипловатым голосом, хотя давно бросил курить. – Она – самая нудная и прозаическая работа на свете. Всю жизнь ковыряться то в земле, то в песке. Тонны грунта переворачивать впустую. Даже архивариусу, книжному червю, и то веселей: он, хоть, книги перетряхивает. Там иногда интересные слова можно встретить. А у нашего брата – одни бессловесные и никому не нужные, кроме кучки таких же зануд, останки. Всякие кусочки керамики, зубы, камни со следами обработки, почерневшие мослы.
Похожи эти профессии: никакой романтики, однообразие, да бесконечная пыль. Пыль веков, которую приходится лопатить и вдыхать всю жизнь. А ещё тем они схожи, что держатся на необъяснимой, иррациональной страсти отдельных людей к систематизации всякой ерунды... Разница тоже налицо: один червь белый, анемичный, копошащийся в одиночку и бегающий в клозет с горячей водой в кувшине, а другой – с обветренной рожей и сгоревшей до волдырей спиной, потому что в любую жару торчит кверху попой в очередном кургане, в коллективе таких же чокнутых. Одного окружают великие мысли прошлого, записанные на бумаге, других – великие события прошлого, которые ещё предстоит расковырять с помощью лопат, веников, палаток, ухи с водкой, но без хлеба, потому что в местный сельпо лимита на их команду не спущено...
– Валентин Андреич... – начал было Антон.
– Зовите меня Дед, – прервал его Ерин. – Без посторонних, конечно, и вполголоса. Друзья меня так зовут.
– Дед, а расскажи какой–нибудь интересный случай. Не верится что-то про скукоту.
– Не верится, значит? Ну, слушайте тогда. Жил–был один знаменитый английский археолог сэр Генри Роулинсон, которому друзья приклеили, почему–то, погоняло "Альпинист". В середине 18–го века...
– Так давно... – разочарованно протянул Антон.
– Как давно? – искренне удивился и даже словно обиделся Дед. – Всего двести с небольшим лет назад.
– Кончай, Тоха, – Джек ткнул брата локтем. – Давайте, Дед, дальше.
– На раскопки сам уже не ездил. Взялся итог жизни систематизировать. И попался ему под руку один молодой гравёр, который мог красиво медные таблички надписывать. Нанял он его тиснёные переплёты своих книг оформлять. Про ассирийскую клинопись. И так эти таблички сэру Генри понравились, что сделал он юноше протеже в лондонском музее на хорошую должность. А звали гравёра Джордж Смит.
Стал этот Смит, от нечего делать, таблицы в книжках Альпиниста рассматривать, да так увлёкся, что умер 36–ти лет от роду на далёкой реке Евфрат от багдадской чумы, во время своего третьего туда похода, но уже тоже знаменитым археологом. Успел он, понимаете, братцы, одно великое открытие совершить. Просто повезло парню. А сделал его, сидя в пыли Британского музея, ещё до всяких своих путешествий. Взял, и раскопал там, в залежах привезённого другими археологами мусора, сломанную табличку из Ниневии, да расшифровал её клинописный текст. И весь мир глубоко вздохнул, а выдохнуть забыл: вся придуманная архивариусами история человечества к чертям полетела.
– Так что там было–то? На табличке этой? – не выдержал Джек.
Он, как все художники, был человеком весьма впечатлительным, нетерпеливым и немного наивным. Даже суровые армейские будни не сумели выбить из него эти качества, потому что он все два года баб голых солдатикам рисовал, да офицерам квартиры отделывал под хохломскую роспись.
– Оказался там очень любопытный рассказ. Как один мужик от всемирного, страшного потопа спасся, потому что ему вовремя знать дали. Среди суровых богов один такой нашёлся, добрый, Эа его звали, который подкрался к тому мужику во сне и шепнул: "Слушай сюда, мужик из Шуруппака! Делай короче ноги и спасай свою шкуру. Скоро затопит здесь всё на фиг! Пахан Энлиль со своими козлами решил род человеческий геноцидом выморить. Только не говори никому, а то меня за одно место подвесят". И показал мужику проект корабля в несколько этажей, с множеством отделений, где надо семена и особей всего живого разместить, включая слонов и носорогов...
– Где–то мы это уже слышали, – подозрительно сказал Эл.
– Слушайте дальше. Послушался этот товарищ из Шуруппака анонимного доброжелателя, соорудил себе и семье втихую огромный ящик с крышкой и переборками, смолой обмазал, жуков с бегемотами погрузил и ждёт, ручки потирает. Наконец, хлынул ливень, море из берегов вышло. Шесть дней буря свирепствовала, на седьмой стихла.
Хитрован люки отдраивает и вылазит посредине бесконечной воды. Видит: вдалеке маленький остров. И невдомёк, что это – вершина горы Нисир. Прокантовался кое–как ещё неделю, усиленно размножением занялся. Потом думает: "Сколько можно! Надо что–то ещё делать". Послал на остров голубя, но тот вернулся, не долетел. Послал ласточку. И она вернулась. И только ворон дело решил – на горе остался. Десантировался мужик со всем своим скотом и ждёт, что злобнючий Энлиль ещё придумает. Но тут повезло ему: любовница этого главного изверга, Иштар фамилия, заступилась. Ведь это она, в своё время, всех людей и скотину нарожала...
– Слушай, Дед! – встрял Антон. – Ты зачем нам здесь библию пересказываешь, да ещё богохульствуешь.
– Вот, понимаешь, Антон: в том–то всё и дело. Оказалось, что библия, только отголосок, причём куцый, искажённый, более древних историй, и гораздо более древней культуры, о которой мы ещё ничего, практически, не знаем.
Леонид и Антон переглянулись, но промолчали. Зато Джек не мог остановить свой поток не менее четверти часа. Восхищение перед таинствами истории и преклонение перед великими откровениями его переполняло. Мать неожиданно заговорила, прервав его охи и вздохи.
– Лёня, – первое слово, которое произнесла она за весь день. "Слава богу, – подумали все, – включилась". – А что с той девочкой? Машей. Ты попал в больницу?
– Когда меня пустили, – сразу мрачнея, ответил Леонид, – её уже там не было. Знакомый санитар сказал, что она совсем плоха. Её перевели в специальную, закрытую психбольницу. Куда–то в другой город.
– Господи, и её никак нельзя посетить? – глухо спросила Рита. – Может, попробовать?
– Буду. Хотя, шансов почти нет.
После печального обеда Дед с Антоном и Элом пошли пройтись в парк имени Ленинского комсомола, именуемый в народе "Швейцарией". Джека зачем–то срочно вызвали в военкомат. Весьма кстати, потому что его решили в подробности истории не посвящать. Даже, вообще, по возможности, скрыть: чем меньше людей знает, тем надёжнее.
Некоторые асфальтированные дорожки огромного парка были, к общему удивлению, очищены ото льда и снега. Потом уж догадались, что коммунальщики тут не при чём, просто дождь поработал. Сели на лавку на кромке крутого откоса. Леонид с маетой в сердце посмотрел на далекий противоположный берег, где лезли друг на друга лачуги проклятой Мэйн–Дринк. Ему показалось, что он разглядел чёрный остов проклятой мансарды.
– А мы, ведь, поняли, Дед, зачем ты байку про потоп рассказал, – произнёс младший Стоевский. – Намекаешь, что те кубики, которые удалось от сволочей спасти, ещё одну такую историю содержат?
– В корень, юноши, зрите! В самый корешок. Только эти кирпичики похлеще смитовских будут. Гораздо серьёзнее. И гораздо древнее. – Ерин задумался. – Вам отец их иракскую историю рассказал?
– Да, недавно. Когда в больнице лежал.
– А про мои московские дела?
–Очень мало.
– И так, думаю, лишнего. – Дед недовольно покусал верхнюю губу и вдруг сурово потребовал: – А теперь вы рассказывайте, что здесь произошло, как погиб Николай. Мне крайне важно знать мельчайшие подробности. Не сомневаюсь, что он стал очередной жертвой Багдадской находки. Неужели, его "англичане", всё–таки, вычислили? ...Но это... невозможно!
Начал рассказывать Антон, а когда что–то не знал и сбивался, Леонид его поправлял или дополнял. Когда они закончили, уже стемнело, Дед спросил Антона:
– Дай мне эту записку прочесть. Или ты её куда дел?
Младший Стоевский смутился.
– Я её сразу спалил. Как из трамвая вышел. Там на академика Бакланова компромат... А надо было в прокуратуру отнёсти?
– Ни в коем случае. Я–то послезавтра уеду, а вам тут жить... Или, наоборот, не жить... Эти, с кем вы столкнулись, – страшные люди. Нет, не люди. И не звери, уж, точно. Никакая прокуратура вас от них не спасёт...
– Дед, а что ты про "англичан" каких–то сказал? При чём здесь?
– Теперь ясно, что ни при чём. Но от этого не легче. Те твари, которые эту вакханалию вокруг "кубиков" нынче устроили, ещё опаснее... Я тут недавно и этот вариант просчитал, на всякий случай. Узнал, по своим каналам, куда тот, пожертвованный мной комитетчикам, "кубик" ушёл. Выяснил только три дня назад.
– И куда?
– Один надёжный человек, в те годы "там" же работал, сообщил под страшным секретом: в 59–м этот фрагмент находки приобрёл некий аспирант МГУ, тоже давно с органами связанный.
– Сволочь!.. – процедил Антон сквозь стиснутые челюсти.
– Да уж... В награду за одну очень грязную услугу: сдал в органы досье, которое на преподавателей Университета пять лет вёл. Более тысячи фамилий в списке.
– Кто же ему такую бесценную вещь отдал!? – поразился Эл.
– Тут такая штука получилась... Высокий чин, который в багдадское посольство ко мне из Москвы прилетел, дотумкал, что находка много денег может стоить. Но не успел меня раскрутить - быстро коньки отбросил. Жизнь у них, вообще, обычно короткая. Туда ему и дорога: жук ещё тот был – "кубик" ни в одной бумаге не показал. Себе берёг. Но неожиданная командировка в лучший мир помешала.
Так и остался уникальный фрагмент где–то на пыльной полке валяться. Никто не брался его оценивать: трудно по одному фрагменту текста, вырванному из середины, что–то понять. Потом, при инвентаризации, спохватились и сунули первому подвернувшемуся историку из МГУ для проформы. Чтобы в архив списать. А тот что–то почуял и с другом–аспирантом Баклановым догадками поделился.
– Я знаю, кто тот историк! – вдруг заявил Антон. – Это старик Фил. Филипп Арнольдыч. Недаром, Академик его всю дорогу преследовал...
– Верно, – сразу согласился Ерин. – Короче, выпал этому аспиранту–стукачу счастливейший жребий. Сторговался он с лопухами из органов, рискнул обменять "кубик" на свою грязную картотеку. А оценил он, в полной мере, своё удивительное везение, когда через подставных лиц перепродал кубик Британскому музею.
Англичане разобрались быстро, потому что два других фрагмента, из выкраденных на багдадском вокзале, тайно хранили, и отсыпали подонку столько стерлингов, что он скоро вторым лицом в Академии стал, а потом и в Политбюро своим человеком. Так–то, вот... – Чёрное от загара лицо Деда посерело, шрамы обозначились резче. – Нам ли, мужики, с такими олимпийскими пройдохами тягаться? К ним и приблизиться – не дай Бог! Ваш отец втянут оказался – и что с ним стало? И тут я вины своей никогда искупить не смогу. Черт меня дёрнул лучшего друга этой проклятой находкой подставить...
– Нет, Дед, не казни себя, – сказал Леонид. – Для чего ж тогда друзья, если в нужный момент не выручить. Вот, если бы отец при Коляне не сболтнул...
– Да, – согласился Дед. – Непрофессионально вышло. Ничего бы этот Академик никогда не узнал: я очень осторожен был...
У Антона от дикого предположения округлились глаза.
– Слушайте: а, может, Колян специально с нашим Джеком сдружился? По поручению Академика? Чтобы к бате в доверие влезть?
– Не выдумывай, юноша, – покачал головой Ерин. – Я же год всего, как Николаю кубики отдал. Причём так отдал, что этого абсолютно никто знать не мог.
– А если Академик тебя ещё до этого вычислил и отслеживал связи?
– Ну, и фантазия у тебя, – одобрительно усмехнулся Дед. – Это не плохо. Гибкость мышления очень иногда пригождается... И логика есть: остальные кубики он, точно, уж два десятка лет ищет. Узнал, видно, что–то от англичан. Но, что он обо мне знает – исключено. Тот "жук", генерал, не только в ведомость мой "кубик" не занёс, но и про меня все бумаги уничтожил. А кто я был? Спец по локаторам, случайный человек.
Но трясли меня его ребята здорово. На всякий случай. Ничего не вытрясли. Генерал, вроде бы, поверил, но около себя держал. В свою закрытую спецшколу сунул. Индивидуальный курс по профилю "археология" организовал. Хотел, видно, в будущем, как подсадную утку, использовать. Может, и подозревал, что я, таки, про остальные фрагменты что-то знаю. Только, вот, смерть от случайной пули ему помешала. Под Коломной, на охоте. Спустя полгода, как мы из Ирака вернулись... После того его ребятки, не имея на счёт меня от шефа распоряжений, сами постарались меня поскорее забыть. Доучиться дали в их школе, а потом в МГУ.
– С генералом ясно, – прервал Антон расчувствовавшегося от воспоминаний Деда. – Но, может, академик сам что–то накопал?
– Это как? – не понял Ерин.
– Ну, за твоей перепиской следил, посылками? Ты же присылал отцу иногда всякие штуки... Сам говоришь: эта мразь с органами была связана. Пара пустяков ему...
– Нет. Про вашего отца он ничего знать не мог. Я тоже не лыком шит: никогда напрямую с Николаем не связывался, берёг. Да, вот, не сберёг... Судьба – странная и коварная стерва. Кто мог предвидеть, что ваш Женя с его сыном в одно училище поступят, да ещё подружатся?
Археолог встал, как бы подводя итог прогулке.
– Ладно. Закончим вечер воспоминаний... А кто завтра туда со мной сходит? Чёрта–психиатра мы, конечно, уже не найдём, так, хотя бы на этого Кащея, если он жив, взглянуть. Задать пару вопросов. Мне понадобятся два крепких парня с хорошими нервами.
– Это правильно, что два, – одобрил Антон. – Джек, я думаю, даже для шухера не сгодится: у него нервная система слишком тонкая. Да ещё армией подорванная. Только, вряд ли, Ибрагим что–нибудь скажет.
– Скажет. У меня методика специальная есть... Ну, куда теперь?
Троица понимающе переглянулась. Никому, конечно, не хотелось возвращаться домой, в печальную квартиру профессора Стоевского, разговаривать с печальными женщинами, что–то врать Джеку. Да и оставалась необходимость продолжить обсуждение без лишних ушей. Эл предложил взять бутылочку, колбаски с сыром, и поехать к нему, в четвёртый микрорайон, пока Рита занята с мамой, но Антон придумал лучше: он вспомнил про пустующую новую квартиру на проспекте. Стаканы, ножи – вилки и пара табуретов там есть. И даже новый холодильник "ЗиЛ".
Позвонили из автомата домой, сказали Марго, чтобы не волновались: есть срочные дела, придут позже, через пару–тройку часов. Потом, перед самым закрытием "Гастронома", успели накупить всякой жратвы, включая болгарское лечо, хлеб и пакетный гороховый суп, и уселись в огромной пустой гостиной вокруг профессорского двух тумбового стола. Антон где–то откопал кастрюлю и поставил на газовую плиту кипятить воду для супа. Когда вернулся из кухни в гостиную, услышал, как Дед, разливая водку по стопкам, глядя при этом на Эла в упор, тяжёлым голосом спрашивал:
– Так что ты там, Леонид Николаевич, "подзаработал" на кубиках? Рассказывай всё, и не лепи мне горбатого, а не то, ведь, я могу и доверие потерять.
Эл на секунду потупился, но потом с вызовом, выдерживая дедов взгляд, заявил:
– Эту мразь хоть так наказать! У меня другого способа не оказалось. А у вас? Имеется другой способ?
– И на сколько же ты их наказал?
– Да уж не мало. Сто кусков отстегнули, твари. Пять тысяч ментам перепало вместе с отцовским портфелем. Итого 95.
– О–о! – хмыкнул Ерин. – Наказал, как следует, ничего не скажешь.
– Больше не смог, – обиделся Леонид, осушил свой стакан и заел бутербродом с сине–серой ливерной колбасой. – Но не думайте, – он бросил быстрый взгляд на Антона, – что я, как крот, под себя грёб! Хотел, чтобы отец их поделил. А теперь думаю разделить всем поровну. И маме, и тебе, Дед, и Антохе. Только чуть погодя, когда всё спихнет...
– Ну, спасибо, заботливый ты наш. Благодетель. И когда же, по твоему разумению, всё должно стихнуть? Через недельку? Две? Да можешь ли ты представить, что теперь будет? Теперь спокойной жизни ни одному из нас не видать. До самой смерти. А она может прийти к любому из нас очень даже преждевременно. Такие вещи там не прощаются.
– Остынь, Дед, – нахмурился Леонид. – Здесь все детсад на пятёрки закончили. Был ещё риск, пока Антон мнимые "кубики" в муку не перемолол. На глазах у Макса. А теперь поздно им копья ломать. Главное – бесполезно. К тому же, не знает никто: толи деньги в пожаре сгорели, то ли менты прихватили. Куча народу видела, как они портфель отобрали.
– Ты уверен? А я, лично, уверен наоборот: этим дело далеко не кончено. Тот упырь так просто не успокоится. Тебе, во всяком случае, спокойной жизни ждать не приходится. Я, конечно, не отец – надрать уши не могу, но рискну порекомендовать: забирай деньги и закапывайся в самый глухой угол.
– Уже билеты купил. На завтра. В один конец. Поедем с Ритой в...
– Молчи, несчастный! Избавь нас от подробностей... А как же институт?
– Марго подсуетилась: академ оформила. Деньги–то чудеса, оказывается, творят.
– Особенно в медицине, – съехидничал Антон.
– Заткни варежку,– огрызнулся Леонид. Особой уверенности в нём уже не было. – Когда, Валентин Анатольевич, кубики тебе отдать? Может, сейчас пойдём?
– А они где?
– Где и были, в тайнике, в твоём гараже. Вот ключи.
Эл достал из кармана тяжело звякнувшую связку и передал Деду.
– Ладно. Не злись. Прими спасибо от лица человечества, что не дал бесценным реликвиям в грязные руки попасть. Не забывай только, что осталась ещё тетрадь, которая для них не менее желанна. Особенно теперь. Кстати, по большому счёту, она даже ценнее самой находки, разделённой пока на части, и от того почти бесполезной. Ведь там полный текст, написанный рукой самого Валоу... Она–то где?
Антон вспыхнул, хотел что–то сказать, даже стопку до рта не донёс, но Леонид этого не заметил и опередил:
– Там же. В целлофановом пакете под верстаком.
Дед тщательно прожевал свою порцию крепкими вставными зубами из керамики.
– Там суп не пора ещё засыпать? – спросил Антона. Тот взглянул на часы и покачал головой. – Вот что, ребята. Академик не успокоится. Даже если не докопается, что уничтожена туфта, всё равно, будет гоняться за записями Валоу. Рано или поздно этот Макс ему о тетради расскажет. Если не уже. Надо что–то придумать...
Пышущий торжеством Антон вдруг вскочил и с важным видом достал из–за пазухи знакомую общую тетрадь в клеёнчатом переплёте.
– Зачем ты её взял?! – взвыл Леонид. – Это же идиотизм таскать с собой такую ценность! Лучше бы капсулу с плутонием в штаны запихал.
Антон притворно-виновато потупился и протянул записи Деду. Его глаз хитро сверкнул на брата. Археолог повертел тетрадь в руках, полистал, углубился в текст одной страницы, другой, а потом вдруг впился в младшего Стоевского удивлёнными глазами.
– Когда ж ты успел? – восхищённо спросил он. Юноша торжествующе вскинул подбородок. – Ведь, это же сколько времени надо, все таблицы перерисовать! Да английский текст! Почерки отца и Валоу подделать.
– На уроках и по ночам. Полгода кроптел, – гордо произнёс Антон. – Сперва туго шло, потом рука набилась. С ней и на Мэйн–Дринк таскался, чтоб не рисковать. Даже отец спутал!
Леонид ошалело откинулся на табурете, двигая кадыком.
- А зачем?! Полгода назад не было ещё никакого напряга…
- Должна же у меня своя тайна быть! Вы с отцом всю дорогу шифровались!
Дед одобрительно покачал головой.
В это момент в дверь громко постучали. Дед пружинисто вскочил, движением руки остановил братьев и направился в прихожую. Прислушался. Стук повторился, ещё более требовательный.
– Открывайте! – раздался с площадки властный бас. – Мы знаем, что вы в квартире. Соседи видели.
– И кто это так сюда хочет? – спросил Дед, прижавшись спиной к простенку.
– Участковый и представитель домоуправления. Проверка документов на право вселения.
– Впервые такое безобразие встречаю! – послышался из–за двери другой голос, визгливый и склочный. – Уж месяц, как ордер выписан, а не въезжает никто. Не при капитализме живёте, товарищи! Да и хозяин, говорят, того, скопытился третьего дня. Земля ему пухом. И кто вы, вообще–то, такие?..
– Если не откроете, – прервал его бас, – применим силу. Предъявляйте или снесём дверь на фиг! Шесть секунд. Вася, готовь топор.
Ерин, убедившись в решительном настрое незваных гостей, повернул задвижку. Антон, по жизни снабженный каким–то биологическим, звериным чутьём, метнулся на кухню, сжимая в руках тетрадь. Дверь распахнулась слишком резко даже для визита сердитого участкового. В квартиру ввалились сразу человек пять, одетых в гражданское, какие–то нелепые кургузые куртки, причем одинаковые, словно униформа, скрутили и повалили на пол Деда. За ними шагнули невысокий подтянутый милиционер в форме и совсем лысый коротышка в длинном синем плаще на ватине. Эл вскочил, качнув при этом двухтумбовый стол, схватил, готовый на всё, за горлышко бутылку с остатками водки, но серьёзного сопротивления оказать не успел: его мгновенно вырубили профессиональным ударом в кадык. Леонид повалился на нехитрую закуску, как мешок. Хорошо ещё Антон не успел горячий суп подать: обошлось без новых ожогов.
Кстати, сам Антон не растерялся: Как только послышалась возня в прихожей, не дожидаясь появления нападающих в квартире, он захлопнул кухонную дверь, сел на корточки и прижался лицом к рифлёному стеклу, стараясь разглядеть, что происходит в гостиной.
Трое гражданских, выкрутив Деду руки за спину, подвели его к своему главарю, которым оказался вовсе не милиционер, а курносый лысый человечек в синем плаще. В милиционере Антон по фигуре и манере держаться узнал лейтенанта Вякнибрюха, известного умением говорить, не открывая рта. В одном из гражданских, усатом и краснорожем – слесаря пивзавода Всеволода Дыбу, общественного помощника правоохранительных органов по совместительству.
– У нас есть сведения, что здесь свила гнездо подпольная террористическая организация, – заявил скрипучим, как не смазанная петля, фальцетом лысый коротышка. – Предъявите документы.
– Вы не имеете права, – глухо ответил Ерин. – Вторглись без ордера.
– Какое ещё право? – визгливо захихикал курносый недомерок. – Какой ордер? Жилище бесхозное. Вы, гражданин, здесь прописаны? А этот? То–то! Нам поручено обыскать квартиру. Живо, парни, начинайте. Кто ещё здесь есть? – Он вдруг заметил тень головы Антона на фоне узорчатого стекла и завизжал, тыча в сторону кухни кривым пальчиком: – Там! Вон там!
Бугаи в куртках ринулись к кухонной двери, но Антон, похоже, был к этому готов и успел их опередить. Дрогнули бетонные перекрытия пятиэтажного дома, раздался оглушительный грохот. Определённо, это рухнул холодильник "ЗиЛ", баррикадируя вход. С минуту вторгшиеся курточники втроём тщетно пытались сдвинуть дверь, и, не добившись положительного результата, догадались разбить стекло рукояткой пистолета. Мелкие осколки рассыпались по паркету почти бесшумно. Из проёма почему–то повалил едкий чёрный дым.
– Что он там делает?! – заверещал курносый в отчаянии. – Остановите ж его, уроды! Без пенсии б...й оставлю! Всё на х.. псу под хвост! Командуй, Вякнибрюх, твою мать! Что зенки вылупил?
– Сеня – вперёд! – басом крикнул лейтенант милиции, застывшими бледными губами.
В щель, как в пропасть, головой вперёд, решительно и неуклюже нырнул краснолицый Дыба, и почти сразу оттуда послышались плеск и шипение кипятка, перекрываемые матерными воплями общественника, от которых у очевидцев сжались даже их грубые сердца. Через минуту слесарь–стукач появился из дымовой завесы. Одной рукой, ставшей ещё краснее, он бережно трогал вспухшую губу под мокрыми усами, в другой, почти багровой, держал сильно подгоревшие останки Тохиной липовой тетради. С виноватым и одновременно обиженным видом он протянул её курносому лилипуту–предводителю.
– Вот, Халыч, что осталось. На плите успел подпалить, сучонок... А меня кипятком обварил...
– Заткнись, рохля, – сурово процедил Вякнибрюх сквозь зубы.
Халыч брезгливо, но бережно взял ещё чадящую тетрадь в задрожавшие руки и молча, ошалело на неё уставился.
– П...ц, – наконец произнёс он глухим голоском, и было совершенно непонятно, куда исчезла верхняя полоса диапазона. – Док нам не простит.
Воспользовавшись временной, но всеобщей деморализацией противника, Дед вдруг ловким, неожиданным нырком выскользнул из ослабших рук и тремя точными ударами кулаков повалил на паркет трёх ближайших амбалов. Остальных не успел: пользуясь дымовым прикрытием, они ринулись к двери. подхватили бесчувственные тела коллег, и вмиг исчезли. Коротышка Халыч, заталкивая на ходу обугленные листы в карман, сумел таки их обогнать. Топот каблуков на лестнице стих, перестала лязгать пружина в тамбуре подъезда. В кухне Антон, чихая и кашляя, начал со скрежетом двигать тяжёлый холодильник. Дед, по одному оттащив на лестничную площадку слабо шевелящиеся тела, запер входную дверь и стал помогать Антону. Они поставили могучий агрегат в исходное положение. "ЗиЛ" работал, что почему–то здорово обоих развеселило. Эл, очухавшийся от раскатов этого счастливого смеха, помассировал шею, помотал головой, поднял с пола стопки и разлил в них чудом сохранившиеся остатки водки.
– Ну, и что там с супом, весельчаки? – крикнул он в направлении кухни. – Уже не будет?
Дед, а за ним следом и Граф с Виконтом, бесшумно проникли в подвал. В маленькое мутное окно свет почти не поступал, и глаза долго привыкали к полумраку. Постепенно проявилось огромное низкое помещение, сплошь заваленное дворницким инструментом и хозяйственными приспособлениями. В ближнем углу, совсем рядом, что–то зашуршало, задвигалось, с грохотом упало ведро. Вошедшие мгновенно присели, словно необстрелянные новобранцы от свиста пули. Приглядевшись, Виконт узнал панцирь и походку Никодима. Бедная рептилия, брошенная на самообслуживание безногим хозяином, уставшим от всех приключений, свалившихся на его голову, заползла сюда, в квартиру Дворников, очевидно, в поисках пищи и тепла.
Квартира стояла заброшенная и опустевшая: тётя Фру, как поняла, что где–то в дебрях инструмента поселился одичавший Кащей, предпочла спрятаться в пустующую каморку Фила, чтобы не рисковать встретиться с убийцей мужа на узкой тропе. От неё Антон и узнал, где теперь скрывается беглый преступник.
В квартире ничего больше не двигалось. Сообщники, пригнувшись, снова тронулись вглубь помещения. Дед сжимал в руках стальной прут, Леонид – черен лопаты, а младший бросал на пол спички, чтобы не заблудиться. Шли они довольно долго, как вдруг где–то на подходе к дивану "Юность" Дед резко остановился, выпрямился во весь рост и сделал зовущий знак рукой. Молодые люди подошли.
В закутке на полу из каких–то тряпок было свито подобие гнезда. Оно было пусто, не считая нескольких порожних бутылок из–под "Вермута". В этот момент в другом конце подвала раздался звон разбиваемого гранёного стакана, его ни с чем не спутаешь, и матерное рычание. Дед, мгновенно сориентировавшись, бесшумно оттащил Стоевских за диван. Послышались приближающиеся, неуверенные шаги, бормотание: "Да где, б..., этого козла черти носят? Ведь, сдохну щас, ё...й х.., на х...". В узком проходе замаячила тощая, сутулая тень. Конечно, это был Игорь Кащев, матёрый второгодник, алкоголик и убийца.
Далеко за его спиной вдруг хлопнула входная дверь. События снова развивались стремительно. Троица непрошеных гостей вжалась в спинку "Юности" в неудобных позах. Тень Кащея замерла и тоже, видимо, напряглась. От двери послышался тихий условный свист.
– Ты, что ли, краснопёрый? – хрипло, без вопросительных интонаций, крикнул Ибрагим. – Давай короче, подыхаю на х... Или не принёс?
– Да принёс, принёс, – ответил неизвестный. – А ты всё сделал, как тебе велели?
– Сделал. Где пузырь–то? Что душу тянешь. У, ненавижу вас, погань цветную!..
– Заткни е...о, висельник! – огрызнулся голос, показавшийся Антону знакомым. – Получишь свою отраву. Но сперва докладай, как положено. Рамзеса закопал?
– Да закопал, в рот тебя...
– Где?
– Где велели. За сортиром того педрилы.
– А мамашин двор подчистил?
– Я чё вам, шестерок? Толстый педик всё и подчистил, и подмёл, и даже из шланга помыл, жопошник хренов.
– Ну, хрен с тобой. Иди, получи свои пузыри. А мне некогда - Док ждёт ехать.
Глухое звяканье наполненной стеклотары.
– А меня этот дьявол не будет больше доставать? Или ещё жало точит?
– Да простил, успокойся. Ну, держишь, что ли, бомбы–то свои?
– Ну.
– Обеими руками?
– Ну.
– Обе? А, вот, и третью получи.
Раздался приглушённый удар, сопровождаемый хрустом лопающихся костей, хрипом и оглушительным грохотом катящихся оцинкованных вёдер. Первым среагировал Дед. Он, как пружина, стремительно выпрыгнул из укрытия и бросился в полумрак, но заполнившие узкий проход вёдра здорово мешали его движению. Преодолев несколько метров, Ерин угодил ногой в оцинкованную полость, где она капитально застряла, и не смог продолжить преследование. Тем более что где–то впереди раздался новый гром, и в проход посыпались на этот раз эмалированные тазы. На фоне затихающего звона явственно прозвучал стук входной двери.
Поняв, что неизвестному сообщнику удалось уйти, не раскрыв своего инкогнито, все участники засады собрались у неподвижного тела Кащея. Игорь лежал навзничь, обложенный со всех сторон вёдрами, и не выпуская из намертво сцеплённых пальцев двух толстостенных бутылей. Дно и горлышко третьей валялись в липкой, тускло поблёскивающей луже, разлившейся возле его запрокинутой головы. Череп потерял свою сводчатую форму. Кровь и вермут смешались в жуткий коктейль. Вдобавок, из тощей, цыплячьей груди торчала наборная рукоять ножа.
Троица, последовательно расчищая себе дорогу, уныло двинулась к выходу. Антон зачем–то взял с собой Никодима. Наверное, пожалел, потому что спросил:
– Дед, а чем рептилии питаются?
На улице их встретило тусклое, за облаками, солнце. Возле подъезда дома, где жил доктор Макс, стояла белая, расфуфыренная "Волга".
– Неужели, сам Академик на Мэйн–Дринк пожаловал? – изумился Леонид, который хорошо помнил эту машину: в тот страшный день на ней за кубиками приезжал Курман.
Братья хотели подойти ближе, чтобы напоследок всё же взглянуть высокопоставленному монстру в глаза, может, и по харе удастся съездить, но Дед не позволил и оттащил их за забор дома напротив. Коротко объяснил им их глупость. Показаться Академику всем втроём сейчас, когда чудом спасены кубики – полное безрассудство. Тем более что без пары здоровенных и вооружённых охранников–профессионалов, он на улицах давно уже не показывается.
Ждать пришлось недолго, но случилось не то, чего ожидали. Распахнулась дверь, и с крыльца, держа правую руку в кармане цивильного плаща, а другой, позванивая ключами, сбежал милицейский шофер, комсомолец Вова, плюхнулся за руль. Следом, с двумя дорогими кожаными чемоданами, появился толстяк Педро и аккуратно уложил их в багажник. Минутой спустя из подъезда вышел... Максим Петрович, сияющий довольством, хотя и, по–прежнему, в прыщах. Курман важно уселся рядом с водителем, высунулся в окно и вдруг увидел торчащие из–за забора головы остолбеневших от неожиданности и наглости мерзавца братьев Стоевских.
– А, братцы–акробатцы! Привет–привет! – насмешливо крикнул он. – Какими судьбами? Что, хороша у меня тачка?
– Ты, сволочь! – крикнул в бешенстве Леонид и стал карабкаться на ограду, забыв про калитку в трёх шагах. – Я убью тебя, мразь!
Дед силой удержал его за ремень, сам оставаясь под прикрытием забора. Психиатр заржал и с издёвкой помахал пухлой рукой.
– Что, неудачники, пожуйте теперь и вы дерьмеца, как другим довелось! Не всё вам под солнышком греться, за счёт папаш. Теперь очередь другим.
– За что же тебе, ублюдку, такая лафа? – сжимая побелевшими пальцами штакетник, прорычал Эл. – Кубики–то вам, тварям, не достались!
– Дурак ты, Лёня. Как был с детства, так и остался. Ничему я тебя не научил. Молчание–то в цене пока. Не хуже древнего дерьма может доход приносить!.. А, ведь, и ты в накладе не остался, тоже на этих иероглифах подзаработал. И неплохо.
Доктор Курман хохотнув, толкнул Вову в плечо. Тот вдавил газ, и белый лимузин тронулся с места. Когда автомобиль, подпрыгивая на кочках Мэйн–Дринк, проезжал мимо, обдав клокочущую ненавистью троицу весенней грязью и вонючим облаком цэ–о–два, произошла очередная неожиданность: Валентин Андреевич, словно птица, взмыл вверх, перемахнул полутораметровый забор, в два прыжка нагнал "Волгу" и коротким апперкотом сумел сунуть кулак в открытое окно, в гнусную улыбку, не успевшую сползти с самодовольной рожи Максима Петровича. Машина умчалась, а бывший боксёр Ерин остался стоять посредине улицы, провожая её мстительным взглядом, не замечая, как кровь капает в лужу с разбитого кулака.
– В качестве аванса, – процедил он.
Конец ПЕРВОЙ книги.
(продолжение следует)