Не будь свекрови, Тоська бы и сейчас жила, и не старая б еще была, и котят бы принесла. Ах, умница была кошка! А может, и живет еще у кого-нибудь, за добро лаской платит, может нашла хозяев новых, не погибла…
Ну, погодите, сейчас расскажу по порядку.
Муж котенка принес, я брать не хотела: облезлый, страшный, блохастый. Потом мужа пожалела – всю-то жизнь мать ему ни щегла, ни рыбки в доме держать не давала, – взяла найденыша, кормить стала, дустом обработала, купали его с дочкой каждый день… сердце, как водится, и прикипело. Я сама с детства при зверях, при кошках и собаках, так что и привычка есть, и любовь настоящая, не на словах. И Ольга моя в меня пошла, не в бабку. Собаки дворовые за ней бегают, кошки на руки прыгают; думаю, она любую Багиру не хуже Маугли приручила бы.
Котенок, месяц за месяцем, выправился, повеселел, на сметане да на молоке залоснился – и не вспомнишь, каким уродцем был когда-то. Назвали мы его попросту – Антоном. Через полгода выяснилось, что не кот у нас, а кошка – Антонина, стало быть, а по-домашнему: Тоська, Тосенька.
А через год по квартире нашей захламленной ходила – и слова не найду! – красивица-королева кошка. Не породистая, не пушистая, как говорится, «дворово-европейская», но окраса необыкновенного, леопардового, серо-черно-рыжего. Глаза зеленющие и – не поверите! – добрые. Уж про повадки ее начни рассказывать, так на неделю хватит. Чистюля была страшная, до смешного дело доходило. Бывало погладишь ее, так она вздрогнет недовольно сначала, потом руку твою оближет, место поглаженное вылижет и успокоится.
Любила Тоська всех одинаково, человека хорошего за версту чуяла, а плохого и взглядом не удостоит. От Олены пятилетней чего только не переносила – ни разу когтей не выпустила, а единственное, что себе позволяла, – в игре мягкой подушечкой по щеке ударить, и до того это приятно было, что иной раз нарочно ее дразнишь, а она все поймет, ударит слегка и вроде бы даже улыбнется.
Чудо-кошка! На нее смотреть знакомые и знакомы знакомых, как в цирк, ходили, столько она штучек знала – и ведь никто не учил, сама придумала свои кувырки и чуть не танцы. Сама, для нашего удовольствия!
Если все рассказывать, на целую книгу хватит – интересная бы книга получилась и для детей полезная. Не только для детей, но и для иных взрослых, что говорят: «Люблю кошек, люблю собак, но только не в доме». А это не любовь, если не заботиться, если не кормить, не жалеть, время и сердце свое не отдавать. Эти люди… А, что о них говорить, никакие книги про Бима или про нашу несчастную Тоську не помогут.
Почему «несчастную»? Погодите, доберемся и до несчастий, а года три у нас кошка счастливо жила, в любви и холе хорошела, умнела, хоть, кажется, умнеть некуда было.
Никогда не забуду, как Тоська, всем на диво, щенка пестовала, потеряшку. Он у нас две недели жил, пока хозяева не отыскались. Тоська его и вылизывала, и убирала за ним, и даже наказывала, а как унесли его, долго тосковала. Видно, котят ей очень хотелось. Но на улицу она никогда не ходила – панически боялась улицы (мы объясняли этот страх тем, что в раннем детстве здорово ей от улицы досталось, муж ведь ее в канаве в десятиградусный мороз нашел полуживую). А привести ей кота в дружки так и не собрались до свекровкиного приезда, а уж после того, как свекровь у нас жить стала, Тоську и одну еле терпели.
Вот и добралась я до несчастий. Нету в живых уже свекрови, Бог ей судья, любовь к братьям меньшим с нами рождается и нелюбовь, видно, тоже…
Антонину она невзлюбила сразу. Фыркала, ее завидев, и хоть придраться к нашей воспитанной, ласковой кошке невозможно было, придиралась. Все, помню, твердила: «Она меня ненавидит, она так смотрит – мне аж страшно. Загрызет она меня, ночью вскочит и жилы на шее перегрызет!»
Ну что на это скажешь! Шутить пытались, к разуму взывали – нет: «Чертова кошка!», – все. А Тоська к ней ближе чем на пять шагов не подходила, в ее сторону даже не смотрела. С первого дня все поняла. С нами играет, ластится, Оленьку смешит, а баба Лиза войдет, скривится – и наша Тоська сразу под диван или на окошко за занавеску, будто и нет ее.
Так и жили, друг друга не любили. Ах, да не в Тоське дело! Не любила меня свекровь и никого не любила. Только не об этом у нас сейчас разговор.
Время шло, дочка подросла. В первый раз мы с семьей на море собрались. Что с кошкой делать? В самолет не возьмешь ее, а на бабку страшно оставлять. Хотела я ее знакомым отдать, но тут вдруг свекровь ангелом прикинулась и, вроде как собой жертвуя, сказала: «Езжайте, присмотрю».
И присмотрела.
Весь отдых сердце у меня болело, а как вернулись, как в квартиру вошли, у меня первый вопрос: «Как Тоська?». А свекровь молчит, губы поджала. Нету кошки, никто об ноги не трется, никто до потолка от радости по занавеске не взлетает. Свекровь молчит, а на все вопросы на ноги показывает. Ноги, щиколотки, бинтами обмотаны.
Тут муж не выдержал: «Давай, мать, рассказывай!»
И узнали мы, что Тоська наша в ветеринарном пункте на семидесятидневном карантине, ее там проверяют якобы на бешенство. Сильно де свекрови ноги подрала. Чтоб Тоська? Зубами? Даже плохого человека? Это ж как ее надо было довести, как измучить!
А свекровь довольна, бинтами грязными трясет – правее правых.
Потом уж я догадалась, как дело было. Тоська улицы пуще огня боялась, а свекрови, видно, лень было песок менять (хоть мы ей целое ведро оставили), и она ее, значит, ногой… А Тоська, в ужасе, значит…
И я, чемоданы бросив, помчалась туда. Что тут рассказывать! Больные животные в тесных клетках, запах такой, что даже у человека дух перехватывает, а не то что у зверя чуткого. Тоська моя в третьем ярусе, не описать, какая несчастная, но – гордая, глазами так и зыркает из своего угла. Женщина приставленная говорит, что третий день к пище не притрагивается. Дала я служительнице десятку. Два месяца ездила в этот ад каждый день после работы, и наконец – наступил день выписки. Помню, готовились как к празднику, пироги пекли, кошке всего свежего – и рыбы, и молока на рынке купили, как ребенку.
Свекровь одна хмурая ходила – надеялась, видно, что погибнет Тоська.
Пришла я вызволять кошку в субботу. Только клетку открыли, только я тихонько позвала: «Тоська, Тосенька!»…
Как прыгнет страшная, вонючая Тоська! Как обхватит меня за шею! Не когтями, нет, а мягкими своими лапами – так и провисела на шее до самого дома (ослабшая, тощая!). Идем мы с ней по улице – люди шарахаются: женщина приличная в светлом костюме, а на ней невесть что, а женщина то ли плачет, то ли смеется и твердит: под нос: «Держись, Тоська, держись».
Добежали мы до дома, дверь открыли. Она вырвалась, два раза кругом комнаты обежала и под кровать забилась. И три дня не выходила. В рот ничего не брала, мы уж за нее бояться стали. Да только через три дня вышла наша Тоська на свет – королевой: чистая, волосок к волоку, и походка прежняя, и взгляд. Значит, это она себя три дня под кроватью вылизывала. Позор чтобы свой не выставлять перед нами.
Худая была месяц очень, но скоро отъелась и стала еще лучше, еще красивее. И такая же веселая, ласковая – никакой обиды на людей не держала.
Вот такая чудо-кошка!
На этом бы мне и остановиться, да правду не утаишь. Дождалась свекровь своего часа, когда мы с мужем в ссоре были и я болела, спорить не могла, и отдала Тоську соседу-пьянице. А что уж с ней сосед сделал – на живодерню снес или, как клянется, бабке в деревню отдал, один Бог ведает. Были мы с Оленькой в той деревне, показала я ей издали то крыльцо, где кошка пестрая вроде нашей вольготно лежала, и сказала:
«Вот, доченька, Тося здесь теперь живет, и ей тут лучше, тут хорошая бабушка»…
Много лет прошло, много у нас с тех пор кошек и котов жило и сейчас живут, а лучше дворовой Тоськи не было и не будет.
(Из Нелиных рассказов)