Когда у меня заболевает зуб или беспокоит карман на десне, то я знаю, куда идти. В замечательную стоматологическую поликлинику, что находится в изгибистом переулке возле метро «Фрунзенская».
На входе встречает руки по швам улыбающийся швейцар-охранник в синей униформе – желтолицый казах или – седовласый плотный русский пожилой мужчина с большими усами и похожий на моржа.
Обмениваемся улыбками, и тогда предстоит подняться на второй этаж, где уже сидит разномастная очередь. Здесь же, рядом, столик вроде бы для охраны, о чем гласит табличка с надписью в одно слово, но кресло всегда пустует. Нет, стража не видно не потому, что его нету, – просто он очень быстро бегает. Пока идет очередь, он еще появится – подметать щеткой пол или что-то типа.
Из местных стоматологов я очень люблю Марину Подмастерьеву. В нее просто невозможно не влюбиться, когда она уже появляется утром, загорелая на солнышке.
Она не идет, а летит, прыгает, и только развевается белый халат, а жаркие ноги ее – в летних тапочках. Стоматологическая поликлиника – несомненно, ее любимый дом, посему она в нем по-домашнему – в тапочках да халате.
Посмотрится в зеркальце, умоется утренней росой али зубным эликсиром и –
Подмастерьева – халатик-панталоны –
Принимает пациентов по талонам.
У Марины удивительные руки. Руки чувствительного пианиста, но безошибочно нащупывающие любой лад зуба и каждую струну десенного нерва.
Сквознячное окно, ласковые руки;
В кресле не умрем от боли и от скуки!
Ведь в рот входят нежные пальцы Марины Подмастерьевой. И покидаю я ее кабинет не только с залеченным зубом, но и просто с улучшенным настроением – потому что такие руки даны только от Бога, от природы, называйте как хотите в зависимости от ваших философских взглядов, но без разницы – все согласятся!
Вестимо, ибо Марина всегда загружена на полторы ставки; поток пациентов, спешащих именно к «докторше Подмастерьевой», не иссякает. Языцы передают о ней друг другу, а она к концу дня замотанная, нервозная, иногда и накричать может, но не зло, отойдет через полминуты. Вспыхнет, как спичка, и снова нежная, виртуозная. И сама – как тонкая спичка в голубом медицинском костюмчике-комбинезончике. И летает по всем этажам, от начальства до рентгена и обратно в рабочее отделение – ибо время остается только чтобы повертеться немного, прихорошиться да пригладить русые кудрявые волосы, отразившись на амальгаме. И – снова быть нежной, как отбойный молоток, надев себе на голову для работы это же кругленькое зеркало, в которое только что посмотрелась.
Я всем рекомендую именно ее. Не пожалеете, говорю. И никто не жалеет. Даже в сложных длительных эпопеях лечения, когда люди колобродят облучаться у рентгенолога, на штифты, на проникновение под зуб и всё такое… Такие процедуры растягиваются часто до вечера. И тогда поликлиника становится еще уютнее, медовый свет заливает верхний и цокольный этажи.
Используя вместо доски клетчатую плоскую сумку бабушки, бабуля с внучкой, коротая время очереди, ведут сосредоточенный шахматный матч…
А некий мужчина, балагур и весельчак, смешит очередь, яко скоморох.
Он только что с укола, ему надо ждать полного действия заморозки.
— Ух, как пошло, курва! – заявляет он на весь коридор вслух, ощущая, как действует ледокаин. – Уже зубчик совсем не болит, а ведь так выл! Слушайте, люди, а может, мне приходить каждый день и делать укол? – в надежде обращается он ко всем, вытянув голову. – Болеть не будет, а на сам зуб можно и плюнуть! А??
Этот, значит, уже поимел дело с местными зубодерами. Хирургия, братья, не шутка! Говорю это, как человек, уже прошедший через выпиливание зуба из десны.
Делал я ее у Эдгема Кошкина, настоящего аса. С одной стороны суровый, не склонный к лишним улыбкам, небольшой такой человек, которому Господь дал врачебную дорогу еще в далекой Мордовии, откуда он родом, объяснял мне каждый этап операции. Затем открыл пошире фрамугу для уничтожения в помещении бацилл и усадил меня в кресло. А хлопотала у автоклава, бодяжила наркоз и выписывала документы медсестра Звездочка Кец. Миндалевидные глаза долу, темноволосая немногословная девочка в тугой цилиндрической шапочке, в любой момент появляющаяся на подмогу и служащая во всех сменах трех хирургов, старшим из которых был Эдгем Кошкин.
Для дезинфекции и наркоза я вручил ему хорошую бутылку с красивой наклеечкой. Он деловито кивнул, безупречно оставаясь самим собой – не расточая улыбок, но и не пытаясь глупо отказываться от подарка. Показал только, куда оную поставить, а мне, прооперированному и заштопанному, вручил твердый пузырь со льдом. И выпустил за дверь – ждать, прикладывая к челюсти криотерапию.
Выйдя в коридор и привычно усевшись на банкетку, я не заскучал и особо не замаялся. Прямо напротив ждали очереди к Эдгему двое!
Беременная девица и парень. С первого взгляда становилось ясно, что – ее парень, будущий, значит, папа. Он сопровождал ее, всячески оберегал, беспокоился и вообще сдувал с очаровательного родного, слегка размякшего существа пылинки. Но, увы, обстоятельства понудили записаться сюда…
Моя собственная морда в тот момент была, догадываюсь дедуктивным методом Холмса, та еще – ведь мало того, что я держал возле морды лёдло, но кроме того я сжал челюсти и не мог разомкнуть. Поскольку доктор Кошкин положил мне тампон и повелел крепко-накрепко прижать его там, ясно-понятно, чем.
Я невольно разглядывал своих визави.
Парень был весь из себя несколько ухарский, со стриженной под ноль головой, но при этом – в очень аккуратном приглаженном пиджаке.
Он заговорил со мной – ведь прежде чем пускать в неведомое его Таню, следовало узнать, что и как.
– Врач хороший? – коротко поинтересовался он.
Я честно показал большой палец.
– А наркоз делают? – поинтересовался на всякий случай пацан и этим.
Я кивнул.
– Продвинутый или так себе?
Я снова ответил жестом – показал все тот же большой палец, но и – пошевелил «щепоткой».
– В смысле – платить надо? – расшифровал жесты мой собеседник.
Я опять кивнул.
– И тогда сделают самый крутой наркоз?
Я молча подтвердил сию мысль.
Вдруг до него (почему-то только сейчас…) начало доходить, что его «собеседник» не может говорить… И он бросил своей девушке в неподдельном ужасе:
– Видишь, Тань, ему там что-то так повыдрали, что даже язык перестал слушаться!..
Как я мог объяснить, скажите на милость, правду? Мне осталось лишь молча взирать, как Таня буквально на глазах съёжилась и стремнулась. А Танин кавалер снова посыпал вопросами:
– Сколько наркоз стоит?
Тут он осекся, сообразив, что уж жестом на данный вопрос я не отвечу никак. – Ну, в сотнях сколько? – переспросил он иначе.
Я показал два пальца.
– Слушайте, а что у вас там, что вы разговаривать не можете? – наконец не выдержал и спросил напрямую крайне заинтригованный юный следопыт.
Я попытался изобразить откидывающими от себя двумя пальцами, что вырвали зуб, а потом – эпопею с бинтом. Должно быть, со стороны сие выглядело колоритно…
«И – закусить» – попытался еще выразить это аз многогрешный. Для чего мне пришлось сделать из пальцев «тень» эдакой зубастой челюсти и несколько раз смачно посмыкать.
Мое импровизированное сурдо-искусство не пропало втуне! До парня начало доходить:
– А, то есть марлю надо держать и не выпускать?
Я очень энергично несколько раз покивал – мол, молодец, понял!
И тут меня снова вызвал доктор Кошкин.
Тампон уже не кровил, всё было хорошо, и душу мою отпустили на покаяние. Напоследок Эдгем еще заметил, что вы, мужчина, отчаянный молодец, если явились на операцию без всяких провожатых, один! Молоток, так сказать, покивал он, убирая в автоклав медицинские инструменты.
Я снова вышел из операционного блока, уже теперь, значит, совсем, попрощавшись.
Когда муж беременной девушки увидал меня вторично, он
заголосил на весь коридор! В непосредственной, захватившей волне куража, удивленно и радостно одновременно, прокричал одно выразительное слово:
– Жив!!!
И сразу, сияя, обернулся к супруге, осторожно – держа руки в точности как сам Кошкин перед началом работы – прикасаясь к ней:
– Ну, Танюш, теперь точно не унывай – и у тебя всё нормалёк будет!
Эдгем Кошкин покинул нас. И мы все были огорчены, как анималистические протеже Кристофера Робина из повести Милна о медвежонке-стихотворце и гурмане… И как пацан Кристофер ушел на гору, так и Эдгем, конечно, ушел потому, что «продвинулся». Теперь он – аж в челюстно-лицевом госпитале! Но это вполне адекватно, большому кораблю – большое плавание.
Зато с нами, клиентами-пациентами, осталась его «школа». Мощная школа, состоящая на данный момент всё из той же ассистентки Звезды Кец и – двух хирургов в двух сменах: невысокого, покладистого, внимательного Акима Ланцетова и – длинного, атлетичного, басистого и «непробиваемого» Геннадия Алвазова.
Но в тот день я шел не к ним…
Я занял очередь за дамой в возрасте. А потом в поликлинику вошла девушка лет тридцати пяти, отличающаяся огромным ростом и толщиной, с красивым лицом в очках. И увидела, что мы двое сидим непосредственно к Подмастерихе, в смысле к Марине Подмастерьевой. Оказалось — она тоже, поди ты, к Подмастерьевой!
И девушка, отличающаяся двухметровым ростом, заныла, что вот, вот, теперь она попадет только на пять часов или не попадет сегодня вообще. Она ныла и лепетала, и смотрела на нас так, как будто мы перед ней, бедной, измученной, были виноваты… Женщина, занявшая передо мной, принялась увещевать ей, что не волнуйтесь, пожалуйста, попадете — что ж, Марина Александровна, по-вашему, по часу на человека тратит? Девушка с крупным красивым лицом и в крупных очёчках недоверчиво переспросила ее, точно ли все будет нормально, задрожав губками и глядя на нее в упор в поисках материнской поддержки, защиты и успокоения. Та снова стала ее утешать, потому что выдерживать такое было поистине невозможно. Девица вроде пришла в норму, села и стала тоже ждать.
Потом слугу вашего покорного перенаправили на рентген, а далее – и на укольчик. И эту даму, что была до меня, тоже… И тогда снова появилась та, новенькая пациентка. Она заплетающейся походкой направлялась к нам и доложила, что ее, мол, направили к хирургу. И что, и как, почему меня туда и что же, что этот зубодер будет делать, а?!
Она стояла, как каменная баба. Потом жуткая закаменелость чуточку спала с ее фигуры, и она начала снова спрашивать эту женщину, почему ее тоже сюда вызвали, а также зачем – укол?.. Женщина долго объясняла про нашу легендарную поликлинику. И заодно – про свои зубные проблемы. А собеседница ее потопталась, поколобродила… опять дернулась вольтовой дугой. А почему хирург никак не вызывает? – в отчаянии вырвалось из нее. И тут… Тут она увидела снова меня. И – пошатнулась.
– Ка-ак?! И даже вы до сих пор ту-ут?!!..
Это уже было началом истерики.
Я терпеливо объяснил, что рентгенился, а теперь тоже топаю уколоться — вот потому и опять встретились. Да только словами о рентгене я ее ошарашил еще больше: она метнулась с места в карьер в противоположное крыло здания. Судя по всему, она просто стихийно решила бежать из этого страшного места. Но потом, видимо, несколько образумившись, все-таки вернулась.
Я, невольно сжалившись над этим подпирающим потолок и явно теряющим рассудок от страха существом, попытался ободрить, поведав, что мне даже зуб вырезали. Но зачем я, тупарь, ввернул про Кошкина?!.. Она снова кинулась в конец коридора… Потом – назад. Так продолжалось несколько минут подряд. Как автомат, бродила она механически туда-сюда через оба крыла – от и до и обратно, и обратно, и обратно...
За это время мы невольно переглянулись с дамой. И молча как бы риторически вопросили друг друга – с какой же планеты это существо и неужели оно, что ли, впервые за всю жизнь оказалось на приеме у стоматолога?.. И как-то даже, так скажем, забеспокоились вообще за будущность оного… Уж догадайтесь логически, почему.
Затем наконец молча обсуждаемое нами нечто подвалило опять. Тараща стекленеющие очи, оно спросило, заикаясь, разлепив подтекающие губы: почему до сих пор никто не вышел от хирурга? Почему – никто – не выходит – оттуда??!!!
Мы попытались ей предложить сесть и объяснили, что врач сам вызывает. Однако она не села: ноги одеревенели и не сгибались. Она вынужденно возвышалась нелепым столбом посреди коридора, привлекая всеобщее внимание, опустив вниз обмякшие ручки по швам и глядя сквозь очки недвижно в одну точку. Потом, безумно сорвавшись с места, снова надвинулась, дрожа обеими полупарализованными коленками, и, уже почти плача (глаза определенно увлажнились вслед за губами), начала сиплым шепотом сорванного голоса допрашивать женщину по третьему заходу: а почему еще надо сидеть с заморозкой и – что же последует дальше, что с нею тут сделают??!!
Когда я сделал свою заморозку и пошел, насвистывая, к Подмастерьевой, взгляд у нашей барышни были прежний — полный нездешнего ужаса и непосредственно призывающий, чтобы я как таковой закрыл ее собой.
Уже благополучно покидая Марину Александровну, я раскланялся и вручил ей ее любимые конфеты. Я всегда дарил ей конфеты – чтобы в конце концов и сам врач-стоматолог отправился лечить уже собственные зубцы, а то что всё только мы?..
В коридоре та девица была уже одна и все-таки сидела, однако ее вид заставил подойти к ней тотчас. Белая как гипс, глаза закатились, а ручки и ноги вибрировали на непрерывке, подобно четырем вибростендам.
Я спросил, как дела? Девушка тридцати пяти лет, отличавшаяся огромным ростом и толщиной, хлюпала носом и уже откровенно плакала в два ручья. Она простенала, что ей сделали укол и ей та-ак больно, ой, как от шприца этого больно-о-о-о…
Тут я не удержался и погладил ее по плечу:
— Не волнуйтесь! Всё хорошо будет. Всё – будет – хорошо!
Так нежно и одновременно твердо сказал, потому что иначе недолго было бы и до падения на пол... И – вызывания, возможно, уже каких других докторов помимо местных, узкоспециальных…
И стало ясно: она восприняла. Нечто изменилось! Она покивала мне, раскисшая, как мартовский снег, и с трудом еще выдавливающая слова. И даже попыталась улыбнуться сквозь слезную завесу (сколь позволяли сведенная, скрученная шея и громко стучащие зубы). Подбодренная.
А на другой день я купил нечто в ближайшей цветочной палатке и с этим отправился снова в поликлинику, в отделение хирургии, коя, как известно, не шутка.
Мне навстречу вышел Аким Ланцетов в своем салатовом комбинезончике, на ходу надевая резиновые перчатки. Прежний – внимательный, с добрыми глазами, мужественно-спокойный.
– Мне нужна Звезда, – пояснил я на его молчаливый вопрос.
Он кивнул и, заглянув в недра своих апартаментов, облицованных кафелем, деловито позвал:
– Звёздочка-а!
Ко мне выплыла, как на утренний небосклон, Звёздочка Кец. Темноволосая девочка в белой твердой цилиндрической шапчонке, с застенчивой улыбкой, немного похожая на цыганку.
Я произнес маленькую речь о том, что именно вам тоже хочу преподнести подарок. За внимание, чутко и в правильной пропорции приготовленные снадобья и наркозы. За то, что вы – по сути правая рука обоих наших докторов.
И вручил ей приготовленный купленный цветок, который она, вся в легком смущении потупившись и растрогавшись в маслянисто-слезной благодарности, тотчас побежала поставить в воду в пробирку.
Цветок сей был астрой. Почему девушке по имени Звезда я подарил астру и какой в том символизм, так сказать, – уж догадайтесь сами…