Клубок сигаретного дыма разрастался, бросая свои петли на пальто и на шарф. Хозяйка этих вещей, покинув кафе, и, заменив прелость кирпичных стен, пропитанных крепостью черного кофе, на свежее сентябрьское последождье, обнаружила себя весьма дурно пахнущей.
Для себя она была - Лиза, для друзей - по-ласковому, – Лизонька.
Пленил ее Булгаков. Мертвые от уличного холода пальцы мешают ей читать его книги постоянно, а она читает, захлебывается мыслями чужими и необычайно родными.
Булгаков для нее склеивает слова в язык. Ни одна капля не выступает! «…глаза вахмистра совершенно сходны с глазами Най-Турса – чисты, бездонны, освещены изнутри».
Что ж этим глазам не спится, не покоится?!
В то время, как она примеряла глаза Най-Турса к себе, с ней поравнялся мужчина в свежем черном плисовом пальто и фетровой шляпе.
-Ваше лицо мне о многом говорит! – сказал человек со сложенным вдвое небритым подбородком.
Это был Семен Медведев, известный актер Соломенного театра на Водолейке. Лизонька помнила его по спектаклям «В низу», «Сакуровый сад» и «Каникулы Батуриных». Впервые он застрял в ее голове во время премьеры «Пушкина», где Лиза оставила свой шелковый шарф цвета молодой ели, привезенный из Польши.
Семен помнил, как крайне увлеченно ходили ее худые кисти и усаживали бинокль, скользящий по её узкой переносице. В нем было отчетливо видно, как еще сильнее сворачивались от духоты его грубые волоски на напудренных щеках.
-Что это ты, девушка, одна в такое позднее время гуляешь?
- Была в театре! Видела Вас.
- И я тебя. Понравилось?
- Пока не знаю, Семен Павлович. Ваша игра, впрочем, как и вся пьеса, не требуют глубокого анализа и витиеватых фраз, но нужные слова куда-то запропастились…
Лизонька была знатоком театральной жизни и часто говорила метафорами. Она воображала на себе объемы платья восемнадцатого века, порхая в аплодисментах, но чрезмерные разочарования со стороны ее театральных знакомых от этой профессии погубили ее безмятежный актерский замысел.
После недолгого молчания Лиза продолжила:
-А Вы, позвольте поинтересоваться, куда путь держите?
Серьезность значительно вытянула ее лицо.
-А я так, в магазин за хлебом…. Не желаешь прогуляться? До дома провожу. Одному-то скучно.
-Пойдемте.
Лиза кивнула. Ей ровным счетом ничего не хотелось получить от прогулки, кроме свежего воздуха и спокойствия. Да и дома ее ждали дети: серая усатая кошка с длинными ушами и белый, не менее усатый, полугодовалый паразит. Они не жрали с утра, а мать уехала на дачу собирать крыжовник для варенья. Сему она стеснялась, иногда он ей нравился, иногда был противен. Лизонька любила театр, а Сема был его очеловеченной мебелью.
Лиза и Семен шли по сильно освещаемой высоко задранными бутонами фонарей дороге осенне-зимней ночью. Показались Лизины шторы. Парочка остановилась.
-А я вот тут я живу - кивнула Лиза на два из многих покоившихся в то время окон.
У универсама жил бродяга-пес Штирлиц. Лизонька и Семен вошли в отдел напитков, когда продавщица уже пересчитывала выручку. При виде посетителей усталость вернула на лоб женщины недовольную погнутую морщину.
Уставший и сонный голос произнес:
-Заказывайте.
Семен упомянул батон Нарезного и, немного смущаясь перед Лизой, завершил список бутылкой коньяку и горькой шоколадкой.
- На руки аванс выдавали, - виновато сказал Семен и убрал во внутренний карман купленное.
Выйдя на улицу, Семен отогнул тугие края плисового воротника, спасая горло от ветра. Завтра играют «Каникулы Батуриных». Сема – Петросик, Петька Большов, их общий знакомый, больше Лизонькин – Миколушка. Семен не торопился домой, но понимал, что надо уже идти.
-Ну, что, пойдем, доведу, как обещал!
Дошли. По пути вспоминали про пса возле магазина.
-Лиза, спасибо за чудесную прогулку. Отдыхай.
-И Вам спасибо, Семен Павлович.
- Семен. Просто Семен.
-Хорошо, Семен, и Вы отдыхайте. Удачи Вам там, в театре.
-Спасибо. Может быть, до встречи.
-Может быть.
Лизонька пожала теплую приятную руку Семена, и под подъездным желтым светом, помутневшим от темноты, открыла входную дверь. На пороге её квартиры сидели дети и зевками растягивали рты. К Лизоньке жался младший, гремя звуками, а кошка следила за движениями человеческих пальцев, пропавших в шерсти. Как только дети были накормлены, Лиза, почти не думая ни о чем и почти не узнав ничего о Батуриных, легла на кровать и проспала до самого утра, ни разу не потревожившись ночью.
Глава 2
Холодную тарелку лимонного зимнего солнца раскачивали бордовые наклоны крыш. Лизонька подошла к окну и залюбовалась чистым, без примесей серого или белого, лазурным цветом над головой. Она печалилась, и, увидев такое не по-декабрьски ясное небо, душу ее еще сильнее поразила тоска. Запив остывшим чаем затвердевший кубик белого сахару, Лизонька достала из ящика пребывающую в одиночестве синюю книгу. Послышался звонок в дверь.
Лизонька ждала Толю с утра. Анатолий Степанович Большов был актером значимым. Его любили и почитали, местные газетенки составляли о нем заметки. Сам он был равнодушен к человеческому вниманию. Его выражение лица, не похожее ни на какое, но в то же время напоминавшее многим какие-то другие и разные физиономии, будто бы изначально было нарисовано для образцовых литературных портретов. Анатолий нес контрамарку на сегодняшние «Каникулы Батуриных». Но его ждал отказ. Поэтому Толик, по традиции схватив пальцами жирную котлету со сковородки, убежал на генеральный прогон довольный и сытый.
Лизонька вдруг захотела, чтобы все забыли про нее. Она посмотрела в окно и увидела ворону, сидящую на полысевшей недавно ветке спиной к ней. Она не суетилась, не надоедала своим ором. Наглая птица стала одержимой. Небо стало смешанным, закрыло солнце своей мутью. Лизонька уснула.
***
Когда до третьего звонка оставалось подождать совсем немного зрителей, Семен подошел к Большову. Сначала как будто интуитивно, а потом он уже понял, что ему необходимо поинтересоваться о Лизоньке. Толик, недоверчиво откликнувшись на интерес, заявил о желании Лизы побыть одной. Семен, сдержанно улыбнувшись, пошел готовиться к началу спектакля.
Глава 3
Снежная мякоть снега была нетронута и белоснежна, и посреди нее стояла скамейка с потрескавшейся от холода краской. Лизонька сидела на скамейке в одиночестве, балуясь папиными сигаретами и мешая в глОтке дым с ледяным паром. Из подъезда вышел Толик. В руке его от ветра раздраженно дрожал листок обычной бумаги, подписанный обычным почерком.
-Письмо тебе, Лиза!
Она повернула голову. Тяжело взглянув на Большова, она вытянула из его рук записку и продолжала дымить.
-Что-то не так, подруга?
-Да так... Всю жизнь мечтала стать актрисой. Таскалась по театрам, искала это длинное зеркало в гардеробной, чтобы посмотреть на себя во весь рост и убедиться в собственном таланте. Жизнь прожить на сцене хочу, Толя.
-Ну, так и в чем проблема?
-Так не знаю теперь, хочу или нет. Понимаешь, меня тут позвали… В театр, к Владимиру Александровичу. Пока просто на репетициях побыть, а потом уже видно будет…
-К Санычу? Кому ж ты так удачно на крючок попалась?
-Да, прям как в самой чуднОй истории. Совсем. Сидела я вчера вот так, как сейчас сижу с тобой. Подходит мужик какой-то, ну, в дубленке, в шапке такой обычной. Усы, борода сбриты начисто. Говорил, что режиссер.
-Да мало их что ли, таких режиссеров-то?
-Толя! Ты что, думаешь, я не могу жулика от профессора отличить? Вот ты.… Ну, в общем, в начале я засомневалась, конечно… Слишком уж странная история. А потом он как начал весь театральный персонал перечислять, без моих подсказок. И Елену Евгеньевну, даже какая-то история у них романтическая была. Вот! Вот теперь хожу сама не своя.
-Ну и о чем вы договорились?
-Завтра в 11 в театре.
Возникла небольшая, но очень тяжелая пауза. И Лизонька решила окончательно.
Глава 4.
Одевшись потеплее, чтобы ранний морозец бодрил, а не холодил, Лизонька подходила к театру. Мужичок в оранжевой дубленке уже ожидал её, оставляя вмятины в неровно лежащих клочьях снега перед служебным входом. Те места на лице, по которым режиссер много водил бритвой сегодня утром, покрылись красными пятнами и влагой от мороза. Они вошли с Лизой в театр и сели в двух-трех от середины рядах партера. В зале было темно, только лишь желтая лампочка освещала половину сцены треугольником, в котором танцевала пыль. В треугольнике возникла бабка, держа за железный жгут ведро в пятнах от хлорки. В проточной воде от неуклюжих движений бабки извивалась серая половая тряпка. Шлепнувшись на пол, тряпку начали сжимать складки жирных рук, и пыль ненадолго прекратила свой танец.
Режиссер заговорил с Лизонькой. Их диалог изредка прерывало шлепанье половой тряпки, которая вылетала из рук бабки, как артиллерийская пуля. Какой-то юный актер не спеша прошел на другую сторону сцены и возвращался обратно, держа в руках фетровую шляпу. К диалогу Лизоньки и режиссера присоединился Владимир Александрович Риториков. Лиза пыталась заглушить играющую внутри нее нервную дрожь. Владимир Александрович, особо не церемонившись и даже не заговорив с Лизонькой, нашел в ней держательницу кабаре Монику Дуглас. Этот спектакль Риториков ставил впервые в России, совместно с американским режиссером и драматургом Джеймсом Ричардсом. У Лизоньки даже не было слов спросить, с кем она будет играть, когда ей начинать учить роль, так как свойственная ей непосредственность привела ее в неожиданный конфуз. Но Риториков сам заговорил о роли и сроках. В понедельник Лизоньке отдадут текст, и в среду она уже будет репетировать. Распрощавшись и закончив немногословную беседу, Риториков, слегка поклонившись, покинул зал. Следом за ним вышел и режиссер. Заключительно ударилась тряпка об пол, и ушла уборщица.
Лизонька осталась одна в пустом зале. Какое-то незнакомое чувство рождалось в ней. На нее будто свалилась гора тяжелого веса, с которой она была не способна справиться. Глаза, абсолютно лишенные здравой мысли, смотрели на сцену и не видели ничего, кроме света. В проеме между рядами послышалось чье-то движение. Семен сначала не узнал Лизоньку, потому что что-то в ней изменилось. Сложно было сказать, что, но что что-то поменялось в глазах, в этом не было сомнений.
-Здравствуй, - произнес Семен, удивленный и встревоженный.
-Здравствуйте, Семен, - сказала Лизонька, уже не такая сконфуженная и дикая, как раньше, но уже смотревшая на него немного свысока.
-Какими судьбами?
-Поступаю в актрисы к Вам в труппу.
-Да ты что? И кто же тебя так?
-Друг Владимира Александровича.
-Обалдеть! Даже не верится. Мечты сбываются, дорогая Елизавета. И в какой спектакль тебя взяли?
-«Прием у губернатора».
-Есть такой. В нем я должен был играть очень хорошую роль.
-Можно поинтересоваться, какую?
-Мужа владелицы кабаре. Тебе рассказали сюжет? Так вот, владелица кабаре и ее муж пытаются протащить в Америку целую партию контрабандного спиртного. Губернатор Чикаго утверждает сухой закон. Моника и Джонни – старые приятели губернатора. На приеме в честь дня рождения губернатора можно встретить мафию и посерьезней…
-Так мы с тобой, получается, напарники.
-Ты играешь владелицу кабаре?
-Ага. Познакомьтесь, мисс Дуглас.
-Очень приятно, мисс Дуглас. Что ж, желаю удачи.
-А Вы, мистер Дуглас?..
-А я не мистер Дуглас. И даже не актер этого театра. Я уволился, уезжаю к себе на родину, в Мурманск. Завоевывать Местный театр юного зрителя.
Лизонька сидела в изумлении.
Семен уволился по собственному желанию по причине того, что театр занимал у него слишком много времени. Да и работа, прямо-таки сказать, была не из легких. Постоянные актерские муки, эмоциональные тупики, боязнь фальши обострялись в чужом городе. Семен, как бы ни тяжело ему было расставаться со своими героями, уже купил билет в Мурманск и начал потихоньку паковать вещи. Последним событием, повлиявшем на его решение, было то, что Лизонька не пришла на спектакль в тот раз. Это была его единственная надежда остаться в Москве.
Глава 5.
Прошел год с тех пор, как Семен уехал домой. Воспоминания о том дне, когда он менял города, жили в нем и будто превращались в реальность каждый день снова и снова. Иногда, на трех потертых креслах Мурманского театра юного зрителя, из простой бордовой кожи которых выглядывали куски поролона, он ясно видел, как он отдает за коньяк, купленный в палатке на вокзале, последние и совсем не желанные деньги. Как его обычный черный чемоданчик, в котором гремело бранное стекло, бил по ногам, мотаясь в разные стороны подобно маятнику. Грубая наждачка асфальта, должно быть, в последний раз стирала обычный рисунок на подошве зимних сапог. Запах гудрона, соединившийся с запахом студеной зимы, противно щекотал сердце и вызывал у Семена удушье от тоски. Войдя в вагон, Семен, не раздевшись, просидел всю ночь у окна и смотрел на проносящиеся мимо полосы снега. Ни с кем не разговаривая, и даже с собой. По приезде в Мурманск Семен не обещал себе, что начнет новую жизнь, но ручался за то, что здесь ему будет немного лучше.
Таким Семен прибыл домой. Обескураженный, слабый в характере и мыслях, уничтоженный. Нельзя сказать, что он скучал по театру и даже по Лизоньке, потому что он их видел в памяти и не забывал ни на минуту. Его роли были успешны, но его, как актера, как будто подменили. Ненадолго вернуться в себя, или, наоборот, уйти от себя, ему помог рев стационарного телефона, раздавшийся в его квартире рано утром, а точнее в 6 часов 38 минут.
Глава 6.
В трубке еще не пробудившийся окончательно разум услышал голос Лизоньки. Не выражающий никаких эмоций, он сухо заговорил о гастролях театра в Мурманске, которые начнутся завтра же. Сообщив номер поезда и вагон, Лизонька опустила трубку, особо не вздыхая и не церемонясь, и торопилась складывать поглаженные костюмы в высокий вертикальный чемодан размером с небольшой шкаф.
В этот момент в руке Семена застыла трубка, из которой непрерывно доносились короткие гудки. Он не стал обманывать ни себя, ни ее, потому что не смог заглушить прерывистое торопливое дыхание. «Завтра она будет здесь, в Мурманске, значит я все ей скажу», - думал Семен. Еще в Москве, по пути к вокзалу, он решил купить кольцо, так сказать, про запас, и сделать Лизе предложение. Он собирался приехать к ней будущим летом и рассказать ей о своих чувствах прямо со сцены театра, перед сотнями пришедших посмотреть на нее зрителей. Но, о чудо, судьба решила сократить время его ожиданий.
Глава 7
На полуразвалившемся вокзале, а точнее возле двух потрескавшихся платформ, уже с самого утра торгаши развалили ведра с морошковым вареньем и алюминиевые черпаки. День приближался к середине, и платформы только что освободились от очередных поездов. Из носа шел удивительно холодный пар, образующий спирали под светом слепящего солнца. Семен стоял на платформе, от холода задирая плечи. Не находивши места, он ловко стучал одной ногой об другую и постоянно пощипывал одетые на руки черные кожаные перчатки. На платформе снега было немного, зато, как только импровизированная граница вокзала заканчивалась, возникали большие снежные бугры и в сторону севера, и в сторону юга, где снег затирал итак едва заметный ряд жидких еловых макушек. Вдруг откуда-то оттуда показался зеленый червь, который полз чертовски медленно, выпуская из позвоночника едкий бурый дым. Это был тот самый поезд из Москвы, который должен был решить судьбу этого провинциального интеллигентного выродка с тонкой душой. Поезд приближался, и его близость становилось все тяжелее и тяжелее выносить благодаря какому-то странному, противному, но предвкушающему что-то очень приятное, чувству. Шатающиеся вагоны наконец-то прекратили движение, и червь замер, выпуская людей из двенадцати дверей своего длинного туловища. Семен стоял угрюмый, щурив глаза и пряча нос в воротник, совсем уже окоченевший, но от этого еще более взволнованный. Лизонька шла первой, расталкивая остальных чемоданами и гремя своими сапогами на толстом каблуке. Увидев Семена, она подошла, по инерции толкнув его, и начала разговор.
-Есть сигаретка?
-Лизонька.… Здравствуй, милая.
-Здравствуй, здравствуй. Ну, хватит этого. Сигаретка-то есть?
-Семен грустно достал одну и протянул Лизе. Сигарету едва не смяли от желания быстрей ей овладеть Лизины значительно погрубевшие за год кисти рук. Семен взял было руку, чтобы поставить на ней отпечаток от приветственного джентльменского поцелуя, но Лизонька резко вырвала свою кисть и убрала в карман шубы.
-Потом все эти глупости, - выбросила она монотонно.
По пути в гостиницу оба молчали. Лизонька смотрела вокруг, ехидно прищурив свои ярко накрашенные глаза, полные не пойми откуда взявшейся желчи, и громко сопела, особенно когда через нос выдыхала сигаретный дым. Семен нес чемоданы с опущенной вниз головой, и не понимал, что происходит. В этот момент то кольцо, уложенное им несколько часов назад в пустой спичечный коробок, очень сильно нервировало его и жгло в нагрудном кармане.
-Ну, чего стоишь? Чемоданы заноси! Уже на репетицию бежать надо. Насмотришься еще, вот тебе, билетик, товарищ актер. Сегодня в семь, сам знаешь где. Цветов не надо, у меня на них аллергия, задарили, поклоннички. Лучше золотом. Уезжаем сегодня вечером, так что разговаривать будет некогда.
Крохотный кусок золота еще сильней засвербел где-то в области сердца. Семен, смотря на Лизоньку, просто не мог поверить ей. Перед ним стояла та самая трогательная девушка с дурманящим характером, о которой он вспоминал каждый день вплоть до сегодняшнего. Она оставалась такой, он знал, что она не изменилась. Но что-то мешало Семену в это поверить. Или, наоборот, он слишком сильно верил.
После того, как Лиза, а точнее она и ее вещи, были доставлены до гостиницы, Семен пошел домой. Дома его ждали праздничный обед и родители. Им пришлось сказать, что гастроли отменили. Для того, чтобы можно было подумать.
Семен сел за письменный стол, включил настольную лампу и начал рвать любую попавшуюся под руку бумагу на мелкие кусочки. Отстранившись от реальности, Семена стали мучить воспоминания. Он прекрасно знал, что Лизонька не могла, и даже не умела притворяться. Что то, что ему сейчас показалось, было истинным ее лицом. И именно поэтому Семен поступил именно так.
Он не пошел на спектакль, но направился на вокзал. Несмотря на то, что был уже вечер, облака были белые-белые, с которых падал мелкий-мелкий, только что родившийся, мягкий снег. Поезд уже подъехал, и шторки, свисавшие с тоненькой железной палки, переливались тихим купейным светом. Семен стоял в начале платформы, и грудь его все еще обжигало кольцо, болтавшееся в спичечном коробке. Он просто стоял, не дергаясь и не ерничая, стоял уверенно и серьезно. На платформе появилась труппа театра, и в ней была Лизонька. Семен не подошел к ней. Он просто смотрел на нее с обостренной внимательностью. Она, пройдя мимо него, ничего ему не сказала. Не посмотрела в след и не расплакалась. Не улыбнулась и не поправила прическу. Она зашла в вагон, а что было дальше, Семен не видел. Поезд тронулся и повез всех желающих в Москву, и мягкий снег ложился на рельсы, скрывая его следы. Семен стоял на платформе один, держа руку на кармане, в котором уже покоился спичечный коробок. Он достал его, вынул кольцо и долго сжимал его большим и указательным пальцами правой руки. После чего подошел к краю платформы и разжал руку. Оно упало между шпал, и его следы скоро скрыл снег. От Лизоньки теперь в памяти Семена не осталось ничего. Кроме удаляющейся все дальше и дальше от Мурманска голой двери последнего вагона поезда. Она становилась все меньше, а Семену становилось все радостнее. Наконец, дверь скрылась за невидимыми жидкими макушками елей, и Семен побрел домой, одинокий, еще больше возненавидевший столичную актерскую жизнь.
26 сентября 2009 года