Фанские горы.
20 июля 1969 года, на билетной толкучке киноманов, около фонтана перед кинотеатром «Россия» (ныне «Пушкинский»), меня отловили однокурсники Саша Левит и Ёц (такая кликуха в группе была у Сани Евстигнеева), чтобы передать билет на поезд №006 Москва – Ташкент, отбывающий с Казанского вокзала столицы поздним вечером 29 июля. Вот так, мои достаточно отвлеченные разговоры о желании испытать себя в экстремальных условиях горного туризма, превратились в объективную реальность, поставив, тем самым, жирный крест на планах оттянуться еще недельку на внеконкурсных просмотрах ММКФ. Впрочем, по большому счету, жалеть было не о чем. В памяти от того кинофестиваля осталась только конкурсная «2001 космическая одиссея» Стенли Кубрика, да забавные события во время просмотров итальянской картины «Серафино» и испанской ленты «Селестина» (хорошо рифмуются), с участием незабвенной Сары Монтьель. Итак, первый случай имел место в Доме Кино, на
Васильевской, во время показа страшно занудного, перуанского фильма об индейцах. Итальянская картина была второй, и большинство публики курило и пило кофе в фойе, ожидая долгожданного окончания эпоса о коренных жителях Перу. Вдруг, наверху лестницы ведущей в зал, появился Вадик, представитель «молодых» киноманов, с истошным криком: «Голую бабу показывают!». Народ, невзирая на половую принадлежность, бросил недокуренные сигареты, недопитый кофе и, полностью реконструируя взятие Зимнего Дворца, толпой рванул по главной лестнице, далее растекаясь двумя потоками в боковые проходы Большого зала. Я оказался в первых рядах бегущих и смог в полной мере насладиться всей полнотой авторского замысла перуанского режиссера. На экране была панорама буйного тропического леса, у самой кромки которого белела фигурка обнаженной женщины. Далее камера стала быстро наезжать и нашим взорам, во всей красе, предстала кривоногая, с сиськами до пояса, индианка. По лицу, плечам и груди героини ползали жирные мухи, а весь низ живота, вплоть до пупка, покрывали густые черные, курчавые волосы. Так что издалека, казалось – женщина надела каракулевые трусы. Зрелище было отнюдь не для слабонервных зрителей и, кто-то, справа в темноте, даже боролся с приступом рвоты.
Да, необходимо сказать, что в то время к «молодым» киноманам относилась вся нынешняя старая гвардия, включая меня, папу «Кинотавра» Марка Руденштейна (Марка – маленького), Виталия Трофимова, Марка Белого (Марка – большого) и многих других. Костяк же старых киноманов составляли постоянные зрители кинотеатра «Иллюзион» - Кацнельбоген, Перельмутер, Ефим Соломонович и Альберт Семенович, тонкие ценители женского тела, еще с довоенным стажем.
Второй случай произошел уже 20 июля, во время предпоследнего конкурсного дня в Кремлевском Дворце Съездов. Зрителям и жюри предстояло оценить работу индийского режиссера «Солнце и Ливень» и, на закуску, испанскую картину «Селестина», снятую, по слухам, в лучших традициях эротического «Декамерона». Сказать, что в тот вечер был аншлаг – это не сказать ничего. Тем не менее, мы, с моим школьным приятелем, таким же конченым киноманом – «Ваваней», удачно выменяли билеты, правда, только на балкон. Остальное было дело техники, и после третьего звонка, когда свет почти погас, мы уверенно прошли в партер и заняли свободные места в первом ряду, рядом с делегацией индийских кинематографистов. У Володи («Ваваня» - это школьное прозвище) было две оригинальных особенности. Первая из них - удивительная смешливость, когда две, три метко брошенных фразы собеседника, могли ввергнуть его в состояние истерического хохота. Естественно, этим свойством его характера я тут же воспользовался, поскольку фильм оказался на редкость занудным, двухчасовым барахлом. В самый кульминационный момент, когда героиня, обесчещенная богатым негодяем – адвокатом, стояла на краю пропасти под непрекращающимся (уже два часа экранного времени) дождем, Ваваня, после очередной моей шутки, выпал в проход, уже не контролируя острый приступ смеха. Переводчица, в ответ на тихое негодование индийских друзей, громко позвала служителей, которые тут же ринулись к нашим местам. Все могло закончиться для нас печально, если бы служители Кремлевского дворца знали о второй особенности Володи – постоянно есть фрукты и орехи во время сеансов, отправляя шелуху, очистки и огрызки себе под ноги. За время индийского фильма он успел уничтожить две груши и банан, кожура которого и стала причиной падения одной из служительниц зала. При падении, женщина инстинктивно ухватилась за штатив, оставленный одним из фоторепортеров, и с грохотом приземлилась в проходе возле сцены. В возникшей суматохе, мы быстро переместились на пятый ряд, благо сидели у прохода, и там наши следы затерялись. После перерыва зал был набит битком, мы вернулись на старые места в первом ряду и, о чудо, нас никто не потревожил и не согнал. Испанский фильм не стал сексуальным откровением, да и какая эротика могла быть в Испании Франко. Зато выход испанской делегации, перед демонстрацией конкурсной кинокартины, вызвал настоящий шок у мужской части зала. Дело в том, что на сцену выплыла несравненная Сара Монтьель, сохранившая, несмотря на пост бальзаковский возраст, великолепные формы, затянутые в черное вечернее платье. При поклонах, она просто взяла и вывалила на советских зрителей, через глубокое декольте, свои упругие прелести полновесного пятого номера.
Вернемся к нашим баранам. В результате легкомысленно данного мною обещания, я оказался в составе туристической группы (от Ленинского Клуба туристов), которой предстояло за двадцать ходовых дней пересечь все Фанские горы с запада на восток, то есть практически от Самарканда до Душанбе. Фанские горы – это обширный горный массив на территории Таджикистана находящийся в центральной части Зеравшанского хребта и относятся к Памиро-Алайю. Заснеженные вершины пятитысячников, глубокие каньоны и долины с кристально чистыми реками и потрясающе красивыми озерами, водопады и высокие, сложные перевалы, вот те составляющие мировой славы этих гор, сделавшей их подлинной «Меккой» горного туризма. Недаром, Юрий Визбор написал песню «Я сердце оставил в Фанских горах…».
Как оказалось, маршрут нашего похода, имея высокую 4-ю категорию сложности, был проложен по северным, снежным отрогам Фанских гор и рассчитан на профессиональных туристов! Более того, в снаряжение каждого участника похода, в обязательном порядке (о боже, как же я влип!) входили ледорубы и страховочные веревки. Остается добавить «абалаковский» рюкзак с 40 килограммами груза и читатель легко представит себе, какой чудесный отдых ожидал меня в августе 1969 года!
Только за два часа до отхода поезда, я смог познакомиться со всеми участниками похода, с которыми мне предстояло провести бок о бок целый месяц жизни. Что бы оживить весь дальнейший рассказ, постараюсь дать краткое описание каждого из компаньонов. Женя Новиков – руководитель нашей группы. Самый старший (22 года) из нас, студент 4-го курса МГПИ, обстоятельный и серьезный фанатик турпоходов. Коля Басов – смешливый и жизнерадостный «клизмач» из «керосинки» им. Губкина. «Клизмачами» в то время называли заядлых игроков в футбол клизмой, с обрезанным носиком, очень распространенного в его институте вида спорта. Далее идут мои однокурсники из «Менделавки» Саша Левит и Ёц (Саня Евстигнеев). Левит – высокий, нескладный и сутулый, очкарик – отличник, на некрасивом лице которого полностью отсутствовал волевой подбородок, зато имелась в наличии большая нижняя губа и крупный нос. В общем, все наглядные признаки вырождения библейского народа. Характер, как и внешний вид, был у него дерьмовый и отягощенный разными комплексами типа – «человек создан для самосовершенствования, путем преодоления многочисленных трудностей». Ёц, высокий, чернобровый красавец с гитарой, представлял собой полную противоположность Левита, был легким и веселым человеком, настоящей душой любой компании. Саня любил себя в роли барда, вызывающего проникновенным, приятным баритоном восторг у слабой половины человечества. Мне кажется, что в поход он пошел из-за возможности иметь постоянную аудиторию преданных слушателей у ежевечернего костра. Буквально пару месяцев назад, просматривая программу передач канала «Культура», я наткнулся на анонс концерта «Под гитару», где среди известных бардов фигурировала фамилия Евстигнеев. Я честно прослушал до часа ночи (концерт начался после полуночи) всякое походное «солнышко лесное» и вот, наконец, на сцену вышел высокий, седой и грузный мужчина. Тяжело сев на стул, он взял первые аккорды и, о чудо, блеск темных глаз, красивый изгиб брови – Саня, Ёц! Из тех далеких шестидесятых. Молодец, все-таки Саня, что сделал увлечение гитарой своим ремеслом.
Теперь, чтобы закончить с мужской частью экспедиции, несколько слов о вашем покорном слуге. Высокий, в очках, достаточно плотный молодой человек, который из всех видов спорта предпочитал рыбалку и преферанс. Походную романтику мне заменяли специально разработанные операции и сложные комбинации по проникновению на закрытые просмотры фильмов в такие труднодоступные места, как «Госкино», НИКФИ или «Совэкспортфильм». Ну и конечно, вместо бренчания у костра, я в том году слушал первый альбом Led Zeppelin, Doors, Soft Machine, Rolling Stones и Fleetwood Mac.
Ну вот, и настал черед рассказать о трех девушках, студентках МГПИ, которые представляли прекрасную часть нашего отряда. Честно говоря, о двух первых, я совсем ничего не могу вспомнить. Даже их имена. Вроде одну, тихую и довольно симпатичную еврейскую девушку, звали Галя. Про вторую, блондинку, я точно помню, что на вокзале ее встречал муж. За время похода, с ними абсолютно ничего не произошло, и спустя десятилетия, они вспоминаются как фон или предметы окружающего ландшафта. Для меня до сих пор остается загадкой, зачем они пошли в горы, поскольку совсем не походили ша заядлых туристок. Скорее всего, они стали жертвами уговоров третьей участницы – Верки, секс символа «Ленинского Клуба туристов», невысокой, коротко стриженой шатенка, с низко посаженным тазом и толстыми короткими ногами бутылочками. Наверное, читателю, впрочем, как и мне, покажется смешным и странным возведение Веры с такими параметрами в ранг «секс символа». Однако факт остается фактом, и в Верку были тайно влюблены Новиков, Левит и Басов. Кстати, в дальнейшем, именно в такой последовательности она выходила замуж или просто жила с каждым из них. Поэтому нет ничего удивительного, что Вера стала не только ключевой фигурой нашей группы, но и тайной целью всего похода. Позже, Коля вкратце рассказал, какие шекспировские страсти разыгрывались во время наших ночевок в горах. А мы с Ёцом, два лопуха, даже ни о чем и не догадывались, радуясь каждому солнечному дню и великолепию окружающей природы.
Почти трое суток до Самарканда нам предстояло ехать как «белым людям» – на мягких полках купе. Только вот из-за острого дефицита билетов на Ташкентский поезд, наша группа была разбросана по трем вагонам поезда. Мы с Ёцом попали в купе с двумя солидными и холеными узбеками, одетыми в очень модные в ту пору серые кримпленовые костюмы с отливом. Держались наши попутчики обособленно, бесед с нами не поддерживали и часто выходили в тамбур покурить. Проходя как-то через тамбур в соседний вагон к нашим ребятам, я краем глаза успел заметить, что узбеки не курят, а кладут под язык зеленые шарики, доставая их из круглой шкатулочки с национальным орнаментом. Позже, опытные люди сказали, что это был опий сырец. Мне до сих пор любопытно – кто были эти люди? Партийные бонзы? Хлопковая мафия? Главное же – наши соседи были очень обеспеченными людьми, поскольку у каждого из них, на запястье красовались массивные золотые часы с браслетом, и явно не марки «Полет».
Только мы успели с Саней запихнуть наши неподъемные рюкзаки под сидения (у узбеков из багажа было два кожаных кейса и спортивная сумка), как в купе вошли проводники для проверки билетов. Железнодорожники выглядели очень импозантно: два, шустрых как ртуть, хиппаря в лихо заломленных фуражках. Оказалось, что наш вагон, впрочем, как и большинство других вагонов поезда, обслуживает бригада, составленная из студентов 4-го курса Куйбышевского института иностранных языков. Проводники, увидев на полке Ёца гитару и быстрым перекрестным допросом выяснив, что в репертуар Сани входят не только Окуджава и Визбор, но и Клячкин, Иванов и, даже Качан, быстро поволокли нас в свое служебное купе. Так, практически на 30 часов, мы выпали из нормальной жизни и оказались в царстве вечного праздника с черной икрой, копченой осетриной, воблой, коньяком и настоящим «жигулевским» пивом. Пиво, Куйбышевского разлива, настолько отличалось от бледно желтой «мочи», продаваемой нам в Москве, что после двух бутылок, ты ощущал такой же кайф, как от полного стакана портвейна. У наших новых знакомых тоже была гитара и посиделки, из простой пьянки, превратились в настоящий «сейшен», с исполнением не только бардовских песен, но и лучших западных хитов. Состав слушателей постоянно менялся, но их количество неизменно было не меньше десяти человек! Но самый большой успех выпал на песню «Я потомок хана Мамая…». Саня столько раз исполнил ее на бис, что подъезжая к Куйбышеву, знаменитый припев –«…и в груди моей азиатской, азиатский горит огонь», по-моему, уже распевал весь состав. Любопытно, что песни и пляски не мешали нашим проводникам достойно выполнять свои обязанности и даже проворачивать коммерческие операции. Практически на всех остановках поезда, в купе, или из купе, циркулировали всевозможные посылки и свертки. Каждая такая операция завершалась распределением синих пятерок и даже оранжевых десятирублевок в карманы форменного кителя. Все хорошее обязательно заканчивается, и в Куйбышеве бригаду наших проводников заменили матерые, прожженные тетки, ветераны МПС. Прощались мы как родные, и после долгих объятий и обмена адресами, наши новые друзья вручили нам ящик «жигулевского» пива и большой пакет отборной воблы с икрой. Под знаком медленного смакования ценного подарка, только теперь с нашей командой в купе у Новикова, которое он делил с нашими девушками, и прошел остаток пути до солнечного Самарканда.
Поезд прибыл в Самарканд в девятом часу вечера на практически неосвещенную платформу. Неудивительно, что Левит, первый сошедший с поезда, тут же провалился по колено в зловонный арык, протекавший строго вдоль платформы. Камера хранения не работала до 9 утра следующего дня, и мы были вынуждены расположиться в зале ожидания, вокруг пирамиды из наших огромных рюкзаков. Вокзальная публика, на все 100%, состояла из бродяг и недавно вышедших на свободу уголовников, которые начинали стекаться на зимовку в теплые азиатские республики со всего необъятного Советского Союза. География паломников впечатляла: от Владимира и Могилева, до Комсомольска на Амуре, Печоры и Воркуты. Наличие в нашей группе девушек и Сани с гитарой на перевес, создало вокруг нас несколько нездоровый ажиотаж. Так что, практически каждый, из присутствовавших, считал своим долгом рассказать грустную и поучительную историю и потребовать исполнения любимой песни в диапазоне от «Я люблю тебя жизнь» до «Воркута-Ленинград». Несмотря на поздний час, привокзальный буфет работал, исправно предлагая большой ассортимент спиртного: «Алигатэ», узбекские крепленые вина и «Кагоры», венгерский «Гавайский ром» (на этикетке с мужиком на плоту) и «Охотничью» водку Казанского разлива. В качестве закуски предлагались засохшие бутерброды с сыром и шпротами, лепешки местного хлеба и, о боже, десять разновидностей свиной тушенки! Кто бы знал, сколько сил было потрачено в Москве, на поиск и приобретение для нашего похода несчастный 15 банок тушенки, по 330 граммов каждая! Здесь же, на витрине красовались – «свинина тушенная, с пряностями» из Гомеля, в стеклянных полулитровых банках, обычная свиная тушенка, и даже экзотические килограммовые банки Китайской свинины с яркими надписями « Great Wall», 1961 года выпуска, реализуемые со складов Государственных Резервов, после истечения срока закладки.
К одиннадцати часам ночи народ из помещения вокзала постепенно рассосался, и в зале остались только мы и семья с двумя детьми. Жара и духота августовской ночи в зале ожидания была просто нестерпимыми. Поэтому я, Коля и Ёц решили подремать на лавочке в зеленом сквере в 20 метрах от вокзала.
При входе в сквер был фонтанчик с водой, но при попытке напиться оказалось, что в него уже кто-то успел от души наблевать. Фонарей никаких не было, и мы ориентировались в пространстве только благодаря тусклому свету мириад ярких звезд на бездонно черном небе. Свободная лавочка оказалось при самом входе в сквер, а остальные, полускрытые высокими кустами, судя по мерцанию огоньков сигарет, были уже плотно заняты. Нам хватило пяти минут, чтобы понять – мы очутились в борделе под открытым небом, центре порока и разврата. На соседних лавочках жрицы любви вели бурные переговоры с потенциальными клиентами и в качестве оплаты принимались только спиртные напитки. Торговля шла на условиях 100% предоплаты, и после распития бутылки, клиент получал удовлетворение в ближайших кустах, а иногда, прямо на месте. К утру, мы уже досконально знали весь прейскурант услуг: от самых простых, оральных, за стакан портвейна, до, сложных, с фантазией, за полновесную бутылку «охотничьей». Славу богу мы не представляли никакого интереса для окружающих, и за всю ночь нас только трижды потревожил милицейский патруль. Любопытно, что местные стражи порядка упорно проверяли наши паспорта, а все остальные обитатели сквера воспринимались ими как окружающий ландшафт. Честно говоря, мы в ту ночь испытали настоящее потрясение, впервые столкнувшись с представительницами древнейшей профессии. Это сейчас проституция воспринимается как неотъемлемая часть современной жизни, а тогда, почти сорок лет назад, она была скорее атрибутом русской классической литературы и «сладкой» западной жизни.
Весь следующий день был посвящен осмотру туристических красот города, включая архитектурный ансамбль Регистан, соборную мечеть Биби-Ханым, мавзолеи Шахи-Зинда, Гур-Эмир и обсерваторию Улугбека. Древний город запомнился жарой, большой мозаичной свастикой над главным входом в Регистан, налетом желтой пыли на всем старом городе и не очень дружелюбным местным населением. После того, как Левиту чуть не набили лицо, за то, что он обратился к местному аксакалу, не снимая темных очков (оказалось, что беседовать с пожилым человеком, скрывая глаза очками – страшное оскорбление), мы полностью избавились от иллюзий о восточном гостеприимстве.
Здесь следует сделать важное уточнение: все сказанное касается только узбеков, а вот таджики, напротив, оказались на редкость щедрым, открытым и приветливым народом. День мы закончили в современной части города, в стандартном кафе – стекляшке «Юность», обладавшим очень симпатичным внутренним двориком с фонтаном. Там мы пообедали вкусным лагманом, узбекским пловом и большим 15 килограммовым арбузом под болгарское сухое вино.
Утром следующего дня, после ночевки в «доме колхозника» – типичном караван-сарае времен Бухарского Эмира, с кровососущими обитателями размером с крупную «божью коровку», мы тряслись на переполненном Пенджикентском автобусе. Несколько часов утомительной дороги и мы пересекли незримую (в то время) границу Таджикистана и прибыли в начальный пункт нашего путешествия - Пянджрут, прячущийся в густой зелени садов вместе со знаменитым мавзолеем Рудаки. Именно отсюда начался наш 320 километровый переход через Фанские горы. Наверное, я расстрою любителей туризма, но дальнейший рассказ будет касаться только самых ярких впечатлений, которые остались только от однодневных стоянок на знаменитых Фанских озерах: Куликалонских, Алаудинских и на озере Искандеркуль. Все остальное время мы «ломили», подгоняемые фанатиками Новиковым и Левитом, проходя не менее 20 километров в день. Согнувшись под тяжестью неподъемных рюкзаков, любоваться можно было только носками собственных ободранных башмаков, подошва к которым ежевечернее пришивалась кордовой нитью, а в последствии, вообще стальной струной.
Тем не менее, первый ходовой день сразу удивил как бы «мультипликационной» сменой времен года. Внизу, в долине, цветные листочки барбариса, крупные красные ягоды дикого шиповника, говорили о скорой осени. Выше по тропе начиналось летнее царство арчи, с корявыми и перекрученными стволами с веселой игольчатой зеленью. Арча – это древовидный можжевельник, незаменимый помощник каждого туриста, поскольку его древесина великолепно горит и дает очень сильный жар. Чтобы представить, как выглядит арча, достаточно посмотреть любую китайскую или японскую гравюру с изображением кривого и изогнутого дерева. Выше, за арчевым лесом, на еще пока достаточно пологих склонах, ярко, по-весеннему, зеленела трава, местами переходящая в газоны из равновеликого и острого, как воткнутые стрелы, дикого лука - сеянца. Кстати, мы пытались употребить его в пищу, но горечь оказалось настолько сильной, что пришлось отказаться от этого бесполезного занятия. Все круче и круче подъем и вот уже на дворе март, где среди серых камней морены, серебристыми, волосатыми кустиками (вместо подснежников) сидят эдельвейсы. Еще пара часов пути и вокруг холодный февраль с ноздреватым снегом и подтаявшим льдом. Но чудо! Стоит только пройти перевал и ноги сами несут тебя в низ, в долину, навстречу теплу, зелени и лету.
Прежде чем продолжить рассказ о красотах Фанских гор, хочу всех предупредить, что за сорок лет от дикой красоты почти ничего не осталось. Мы, за двадцать дней хождения по горам, пересеклись всего с четырьмя туристическими группами – одной «дикой» из Ленинграда и тремя цивилизованными (немцы, австралийцы и поляки) с переводчиками и проводниками из Душанбе. Кроме этого была встреча с местным егерем и двумя пастухам. Из других живых существ удалось увидеть только четырех жирных и пыльных байбаков, одного испуганного зайца, двух быстро бегающих каменных куропаток (поймать не смогли) и стаю довольно крупных белоголовых грифов с голыми шеями, которые внизу, под обрывом, кружили и рвали какую то крупную падаль.
Теперь же, по словам очевидцев, в любой точке гор толпы туристов, автомобильные дороги до всех основных достопримечательностей и озер, ларьки, шашлыки – машлыки, грязь, мусор и разруха. Даже ледники завалены пластиковой упаковкой, бутылками и жестяными банками. Что поделаешь - и сюда пришла цивилизация.
Итак, первая наша суточная стоянка состоялась на берегу второго по величине озера Фанских гор — Куликалон (что означает большое озеро), расположенного у западного края большой Куликалонской котловины на высоте 2800 м. Вообще то здесь расположена целая цепочка озер, но наш отряд предпочел, накануне вечером, разбить лагерь возле самого большого. Утром, выбравшись из палаток, мы обнаружили, что рядом, тоже у кромки воды, ночью разбили лагерь польские туристы, осуществлявшие кольцевой маршрут от озера Искандеркуль. Их группу сопровождал инструктор и переводчик Ильяз из Душанбе. В процессе общения, а польские ребята прилично говорили по-русски, выяснилось, что после завтрака, у них запланирован поход к южному концу озера. Там, где озеро сужается, близко подступают скальные склоны боковых отрогов, а дальше встают черные стены Западного Фанского хребта, вроде расположены остатки старых (времен Улугбека) шахт по добыче драгоценных камней. Все наша группа очень заинтересовалась этой информацией и охотно согласилась составить компанию полякам. Однако, не всем было суждено отправиться в эту увлекательную экспедицию. В лагере остались дежурные по кухне. У нас это были – Галя, Ёц и ваш покорный слуга, а у поляков – парень с девушкой (похожие на семейную пару) и переводчик Ильяз. В наши с Саней обязанности входили сбор хвороста, разжигание костра и поднос воды (благо в этот раз она была в метре от костра). Галя готовила собственно обед, ежедневное меню которого, практически не изменялось и состояло: из супа или каши с добавлением сублимированного мяса (первое и второе блюдо одновременно) и сладкого чая с сухарями на третье. Сублимированное мясо, в красивой вакуумной упаковке (по 500 грамм каждая), попало в наш рацион, благодаря матери Новикова, которая оформила нас через институт питания, как испытателей нового продукта для полярников, летчиков и других «экстремалов». Продукт оказался очень качественным, о чем мы, после похода, честно написали в специальной анкете. Единственным его недостатком был внешний вид, мелких детских «какашек», приобретаемый сублиматом после попадания в кипящую воду. Нельзя не сказать и об украшении нашего походного стола – диком количестве черных сухарей, которых Коля Басов насушил из двадцати буханок «бородинского» хлеба. Кстати, мы проводили тестирование и сухого картофельного пюре. Но этот продукт оказался полной «лажей», пригодной только для приготовления клейстера.
Завершив нехитрые обязанности, мы с Ёцом, подкачивали свои надувные матрацы (иначе спать на камнях было бы просто невозможно) и наблюдали, как поляки моют в прозрачной воде озера красные помидоры, морковь, картофель и даже небольшую дыню. На невольный вопрос – как можно было сохранить всю эту красоту, Ильяз прозаично ответил, что большую часть пути до озера, их сопровождали два вьючных ишака, на которых и легли все тяготы по транспортировке груза.
Погода стояла великолепная, и редкие перистые облачка отражались в невообразимой синеве абсолютно тихого озера. Поэтому, мы с Ёцом решили осуществить заплыв на матрацах, используя алюминиевые крышки от кастрюль в качестве весел, в сторону живописного северного берега Куликалона, который был прихотливо изрезан укромными бухточками и глубокими заливами. Даже с нашего берега частично просматривался красивый извилистый пролив, который отделял большой зеленый плоский остров от скалистого берега.
Вообще, наблюдать подводный мир, лежа на надувном матраце, оказалось довольно увлекательным занятием. Хорошо просматриваемое дно озера, казалось, находилось рядом от поверхности, однако, брошенный камень (я предусмотрительно собрал несколько штук на берегу) достигал дна только через несколько секунд! Оказалось, что глубина озера, местами, доходила до 20 метров! В начале, дно озера представляло довольно однообразную картину буро-коричневого цвета, с отдельными камнями и выходами пластов горных парод, полностью лишенную какой либо растительности и жизни. Но ближе к северному берегу, рельеф дна стал подниматься, покрываясь мелкой галькой, отдельными кустами растительности и языками желтоватого ила или песка. Вот тут я и увидел их! Возле большого камня на дне копошился косяк рыб с толстыми, темными спинами, изредка блестя серебристо – желтыми боками. Я быстро и очень осторожно стал подгребать к стае, но, как только край тени от моего матраца лег на дно рядом с рыбами, косяк немедленно скрылся в сторону берега. Не тратя время на объяснение причин, я дал команду Сане быстро подгребать к нашему лагерю.
На берегу я достал из рюкзака две катушки лески диаметром 0,25мм, производства ГДР, скользящие грузила - оливки, свинцовые дробинки для ограничения движения груза, и средние «лещовые» крючки. Буквально за десять минут было приготовлено две донки и кукан из капронового шнура с прочной веточкой арчи на конце, который я привязал к веревке, идущей по периметру моего надувного матраца. Все, на этом моя бурная деятельность закончилась, поскольку остался не решенным главный вопрос – на что ловить?!
В задумчивости от возникшей проблемы, я стал, рассеяно смотреть по сторонам и, вдруг, мой взгляд остановился на переводчике Ильязе. Чтобы не вводить собеседника в ступор довольно неожиданными вопросами, я начал расспросы издалека. Каков животный мир гор, есть ли здесь в озерах и реках рыба? К счастью, Ильяз оказался в теме и рассказал, что в реках водится форель и сомик, а в озерах крупная рыба маринка и очень мелкий голец. Сам он, лично, ловил только форель в реках Сиама и Зиндон. Реакция моя была молниеносной, – «на какую наживку?!». Ильяз, совершенно спокойно, предложил пройти по берегу метров пятьдесят, до впадения в озеро одного из быстрых ручьев текущих из-под старой морены. Для сбора загадочной наживки Ёц прихватил полиэтиленовую кружку Левита, прозванную Колей – «раковой», поскольку в то время в прессе развернулась компания о вредности посуды из этого материала. В месте впадения речки в озеро, Ильяз стал переворачивать небольшие и средние камни, пока в углублении из-под одного из них, когда осело облачко ила, не показалось два, довольно крупных извивающихся червячка, с зеленоватой бахромой вдоль всего тела. За десять минут активных поисков, нам удалось перелопатить четыре пуда камней и собрать всего шесть червяков. Аккуратно сложив ценную наживку в «раковую» кружку, предварительно налив туда немного ледяной воды, мы с Саней рванули к нашим матрацам, поскольку жар рыбацкого азарта просто сжигал душу! До места предполагаемой ловли, недалеко от зеленого острова, мы догребли буквально за несколько минут, а вот первую рыбу обнаружили только спустя час, практически под самым скалистым берегом. День уже перевалил за полдень, и к нашему счастью, под берегом появились тени, позволявшие сделать нашу ловлю достаточно скрытной. Мои четкие инструкции по тактике отвесной ловли в прозрачной воде и отличное зрение, позволили Сане, с первой попытки, опустить наживку прямо под нос крупному экземпляру и у нас появилась первая рыба! Потеряв бойца, стая резко ушла в сторону, и нам пришлось ждать больше получаса, пока вновь не появились толстые, коричневатые спины заветной добычи. Тут уже не сплоховал и я, успев выхватить одного из разведчиков, шедших впереди стаи, а затем, сразу за ним (не меняя наживку) и экземпляр из основного косяка. Стая вновь ушла и не появилась даже через час. Несмотря на полный уход от реальности, вызванный рыбной ловлей, мы одновременно почувствовали, что наши голые ноги скоро просто задымятся от нестерпимо яркого горного солнца. Слава богу, что нам хватило ума накинуть на плечи ковбойки и надеть головные уборы: Саня – соломенное канотье (мой подарок), я – Галину парусиновую поганку.
Только подплыв к стоянке, мы стали внимательно рассматривать улов. Все рыбы имели удлиненное тело, темно-бурое на спине, серебристо-серое на боках, со светло-желтым брюшком и оливково-зеленой головой, в углах рта которой, было по паре усиков. Вообще, маринка очень напоминала обычного подуста и не только внешним видом, но и способностью к быстрой потере товарного вида. Первая рыба, которую поймал Саня, несмотря на нахождение на кукане в воде с температурой не более +10С, уже уснула, выглядела блеклой, и при надавливании на спину, с трудом восстанавливала прежнюю форму. В целом же, наш улов, на поднятом вверх кукане, за счет двух еще живых и трепещущихся рыб, выглядел очень соблазнительно. Да и сами экземпляры, по полкило каждый, создавали внушительное впечатление. Обитатели обоих лагерей обступили нас с вопросами, а Ильяз счел необходимым предупредить, что при очистке Маринки необходимо соблюдать осторожность, поскольку внутренности рыбы ядовиты и лучше, употреблять только спинной балык. Вот тебе и рыба «фугу»!
Девушка полячка с таким восторгом смотрела на наш трофей, что ее парень предложил купить его у нас. Конечно, мы с Ёцом с негодованием отвергли столь «гнусное» предложение, однако охотно поменяли нашу рыбу на вакуумную упаковку копченой корейки, с толстыми мясными прожилками (тянула граммов на 400), и пачку «Camel» без фильтра. Самое главное, что нашу рыбу польская парочка разделала, при помощи Ильяза, пожарила и съела, не дожидаясь возвращения своих товарищей. Вот оно, яркое проявление католического воспитания и западного индивидуализма! Глядя на них, мы с Саней тоже решили не проявлять широту русской, православной души и передали шмат корейки Гале на ответственное хранение до особого случая. При этом с нее был взят «обет молчания» не только в отношении свинины, но и пойманной нами рыбы, и все, ради того, чтобы случайно не подставить парочку жадных поляков! Вот так, друзья, проявляется истинное благородство!
В шестом часу вечера вернулись наши коллеги, переполненные впечатлениями от вертикальных колодцев, остатков деревянных воротов подъемных механизмов, обрывков веревок и прочей атрибутики старинного рудника. Самое главное, что Коля нашел кусок породы с красивым, кроваво-красным кристаллом в форме октаэдра. Большинство присутствовавших было уверено, что это великолепный рубин. Однако, Левит, как настоящий «отличник» (кристаллография была у нас профильным предметом), авторитетно заявил, что это кальцит или, по-простому, исландский шпат. Самое интересное, что после консультаций со специалистами в Москве, все именно так и оказалось. Мы же, трое, как старые заговорщики, обменивались многозначительными взглядами, поскольку наши товарищи и не могли предположить, какие удивительные события произошли в их отсутствие.
Следующим, и, наверное, самым главным событием похода, стали Алаудинские озера.
Попасть на озера можно было двумя путями. Первый, и наиболее сложный, лежал по снежным откосам перевала Чимтарга (высота 4740 м), естественно принадлежащего одноименному и самому высокому пику (5487 м) Фанских гор. Однако, оценив, за несколько ходовых дней, уровень наших возможностей, Новиков отказался от этой авантюрной затеи. Женя полагал, что с такими тяжелыми рюкзаками, мы физически не сможем полностью пройти высочайший перевал за время светового дня и ночевка в условиях высокогорья, при температуре ниже -15С, просто может оказаться опасной. Поэтому, до озер решили идти, вторым, самым простым вариантом маршрута, перевалив хребет по хорошей скотопрогонной тропе (поднимающейся от озера Биби-Джонат) через перевал Алаудин. При этом наш руководитель не отказался от идеи подняться на перевал Чимтарга, только решено было это сделать налегке, с выходом ранним утром из базового лагеря, который планировалось разбить (на два дня) на берегу Алаудинских озер.
Хотя наша группа вышла после ночевки довольно рано, из-за сильной жары мы достигли вершины перевала только во второй половине дня. В то время все уже были наслышаны о неземных красотах Алаудинских озер, и предстоящее зрелище, вызывало некоторый трепет и эмоциональный подъем даже у таких прагматиков, как Левит и Новиков.
Первое, что открылось с гребня перевала на противоположной стороне ущелья – это грозные и величественные снежные пики знаменитых Фанских пятитысячников: Чапдара, Бодхона и Замок, действительно походящие на дворцы фэнтезийных королей. Всего несколько шагов, и вот они, в лесной глубине крутого склона, блестят легендарные Алаудинские озера! Все рассказы и истории о том, что цвета озера постоянно переливаясь и меняясь, никогда не повторяются, создавая потрясающую палитру, полностью подтвердились. Непостижимым образом, в прозрачной озерной глади, как бы покрытой радужной масляной пленкой, со всеми оттенками от ярко-красного, до темно-фиолетового, не теряя своего цвета, отражались: голубое небо, черно-белые вершины гор, зеленый лес и красно-коричневые окрестные склоны.
Лишь только к вечеру, когда мы подходили к берегу озера, вечерний бриз широкой кистью покрыл все буйство красок серой рябью волн, местами подсвеченных красными мазками отраженного заката.
Лагерь разбили уже практически в полной темноте, наскоро поужинали, без традиционных песен у костра, и легли спать, поскольку завтра предстояло серьезное испытание – восхождение на высочайший перевал Фанских гор.
Рано утром, еще затемно, за кружкой горячего, сладкого чая коллегиально было принято важное решение о том, кто остается в базовом лагере. Этими счастливцами оказались Галя и я, ставшие почти профессиональными кашеварами, а также Вера, которая накануне сильно расцарапала ногу, пролетев метров шесть по каменистому обрыву. Слава богу, в нашей походной аптечке были пузырьки со смесью клея БФ и йода, которая идеально залечивала не только царапины, но и даже порезы и ранки. Ребята давно ушли и мы, трое оставшихся, за будничной утренней работой, включающей просушку спальников, сбор хвороста, чистку и мытье котелков, кастрюль и мисок, не заметили как солнце поднялось высоко, создавая новый, неповторимый цветовой шедевр, на чистом холсте озера. Справа, на противоположном берегу, начал нарастать шум, как будто, невидимая рука открыла гигантский кран с водой. Природа вновь преподнесла нам потрясающие зрелище. Горная река, текущая с ледников пятитысячников, полностью скрытая от глаз старой мореной практически до самого края озера, ударялась о твердые породы дна и вырывалась на поверхность четырехметровым широким фонтаном. Столб воды сиял мириадами бриллиантовых брызг и был украшен постоянным нимбом яркой радуги.
Для того, чтобы объяснить, почему мы не увидели эту красоту накануне вечером, необходимо сказать несколько слов об особенностях горных рек в Фанском высокогорье. Наличие и полноводность этих рек (да и озер) напрямую были связаны с количеством снега в горах и интенсивностью солнечных лучей вызывающих его таяние. Поэтому, останавливаясь на ночлег у чистой и достаточно бурной и полноводной речки, всегда нужно запасаться водой. Поскольку утром, почти со 100% гарантией, вы увидите только сухое каменистое русло, из-за прекратившего ночью свое таяние ледника.
1969 год оказался уникальным не только по количеству снега в горах, но и своим солнечным августом, без единого дождя и снегопада. Левит и Женя Новиков, в последствии, еще несколько раз прокладывали маршруты в Фанских горах и, как правило, половину похода шел проливной дождь. Кстати, и этого необыкновенного фонтана на Алаудинских озерах больше не наблюдалось. Скорее всего, река изменила свое русло под влиянием селя или смешения морены.
Переделав все хозяйственные дела, мы разделились, и Вера с Галей пошли знакомиться с девчонками из Ленинграда, которые расположились лагерем в ста метрах от нас. Я же, самым тщательным образом стал исследовать прибрежную зону озера на предмет возможной рыбалки. К сожалению, озеро было абсолютно прозрачным и стерильным. В нем отсутствовала не только рыба, но и хоть какие-либо признаки водорослей и травы.
К обеду мы собрались в лагере и девочки рассказали, что ленинградцы, как и мы, ждут возвращения своих товарищей с перевала Чимтарга. В качестве презента, Вера и Галя получили две больших луковицы, что и подвигло меня приготовить праздничное блюдо: гречневую кашу с луком, жаренным на польской копченой корейке. Мой кулинарный изыск так плотно накрыл своими ароматами котловину озера, что немецкие туристы, на противоположном берегу, стали призывно махать руками и издавать невразумительные крики. Скорее всего, они требовали прекратить эту невыносимую пытку соблазнительными запахами.
Прошло время обеда, ужина, упала южная, звездная ночь, а наши товарищи все не возвращались. Только в десятом часу вечера раздались громкие, возбужденные голоса и появились вспышки карманных фонарей. Слава богу, все наши ребята были живы – здоровы, что нельзя было сказать о ленинградских туристах. Одна из их девушек, скользя по ледяному склону перевала, сделала неудачную попытку «зарубиться» и пробила себе ключицу острием ледоруба. Травма была настолько серьезной, что девушка периодически теряла сознание от боли, и только с помощью наших ребят, ее удалось пронести на руках до базового лагеря. Остановить кровотечение и хоть немного ослабить боль, удалось с помощью врача, который был в составе немецких туристов. Сосредоточенный вид доктора при осмотре и обработке раны, говорил о необходимости госпитализации пострадавшей. Утром, когда мы направились в сторону Мутных озер, откуда планировалось восхождение на снежный перевал Казнок, ленинградцев уже не было. Вчерашнее происшествие, оставило у всех очень неприятный осадок, и какой-то холодок скрытой опасности, который не покидал меня вплоть до самого Душанбе. Только сейчас, вспоминая те события, я стал задумываться о том, каким образом, в отсутствие вертолетов, раций и автомобильных дорог, была доставлена травмированная девушка до ближайшей больницы в Душанбе.
Прошло ровно четырнадцать дней нашего путешествия и две трети пути осталось позади. Не скажу, что эти время пролетело для меня незаметно, и каждый новый ходовой день теперь уже вызывал не чувство радостного ожидания новых впечатлений, а состояние тупой необходимости все время двигаться и двигаться вперед, к какой-то неведомой цели.
К самому большому озеру Фанских гор, озеру Искандеркуль, названному в честь Александра Македонского, который делал здесь остановку во время своего великого похода в Индию, мы подошли, как водится, уже в сумерках. Место, для последней, суточной стоянки, решено было выбрать в редком хвойном лесу, на низком, пологом берегу озера. С большим трудом, удалось найти относительно сухой пригорок, поскольку все пространство, покрытое мелкими и средними камнями и щебнем, было пронизано сотнями ручейков струящихся к озеру. Вот именно тут, впервые за время похода, мы и увидели следы близкой цивилизации: обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, какие-то черные сатиновые трусы на ветке дерева, ну и, конечно, окурки, окурки и ржавые консервные банки. Само озеро, в тот вечер тоже не впечатлило и предстало белёсо-бирюзовым блюдцем, от поверхности которого поднимался молочный туман, приводивший в таинственное движение черные силуэты окрестных гор. Кстати, утром, озеро так и осталось мутным от тумана, не открывшись перед нами чудом, «сияющим как изумруд, оправленный в седые вершины гор», согласно утверждениям многочисленных путеводителей, продававшихся в Душанбе.
Предстоящая ночевка на озере Искандеркуль была не простой, а прощальной, поскольку трое из наших товарищей – Галя, Вера и Коля Басов, покидали нас, назавтра отправляясь на попутке или рейсовом автобусе (как повезет) в Душанбе. Автомобильная трасса проходила совсем недалеко от озера и в вечерней тишине хорошо была слышна достаточно интенсивная жизнь горной дороги. Возвращаться в Москву наши ребята решили самолетом, поскольку Колю поджимали сроки пересдачи двух «хвостов», оставшихся после весенней сессии, а девушек ждали неотложные домашние дела.
Таким образом, наш отряд уменьшался на целую треть и Новиков принял решение закатить прощальный пир с выставлением нескольких банок тушенки, сайры, шпрот, и 300 граммами спирта, из командирского НЗ. Кроме того, у Гали оказалась 800 граммовая банка персикового джема, под который, Левит вызвался напечь «оболденных» оладий из целой пачки блинной муки. Праздник уже двигался к завершению, а Левит все пек и пек оладьи в тусклом свете луны. Наконец, под звуки туша, исполненного всеми присутствовавшими, на импровизированный стол была водружена миска, доверху наполненная пышными, поджаристыми, удивительно ровной формы и одинакового размера, шедеврами выпечки. Все дружно разобрали продукт и … Есть оладьи оказалось невозможно, поскольку они были нестерпимо горькими! Левит, готовя тесто, по ошибке забухал в него полторы столовых ложки соды и получил, великолепный по внешним параметрам, и совершенно неудобоваримый, по внутреннему содержанию, продукт. Тема несъедобных оладий отлично легла на выпитый спирт, и шутки в адрес Левита посыпались как из рога изобилия. Самой невинной из них, было предложение Коли кидать их, на дальность, по лунной дорожке озера, что он незамедлительно продемонстрировал. И тут, вдруг, неудачного кулинара понесло! Левит, срывающимся на истерику голосом, стал кричать, что он не даст выкидывать продукты и один съест плоды своего труда! Далее, его праведный гнев упал на головы людей, которые, вместо того чтобы испытать себя и свои возможности, даже здесь в горах, находят возможность продолжать порхать по жизни и находить легкие пути! Бабах, – это упал не камешек, а целый булыжник в мой с Ёцом огород. Дело в том, что пару дней тому назад, взобравшись на гребень очередного снежного перевала, мы поняли, что спуск предстоит не по каменистой морене, а по практически гладкому, отполированному ветром и солнцем льду, который достаточно полого (угол составлял где-то градусов 40-45) уходил километровым языком в сторону ущелья. Поскольку будущая трасса визуально была лишена камней и валунов, мы с Саней молча связали рукава наших ветровок, сели на них в позе бобслеистов, и смело устремились вниз. Скорость, которую мы развили, была не меньше 60км/час, поскольку, несмотря на то, что на втором отрезке пути мы стали тормозить ледорубами, создавая по бокам (на манер торпедного катера) две волны из снега и ледяной крошки, финиш был достигнут всего за одну минуту. Посмотрев наверх, где медленно двигается траверсом по склону, связка черных фигурок наших товарищей, мы поняли, что родились в рубашке. С этой, низкой точки хорошо были видны острые черные контуры десятка больших камней, только сверху припорошенных снегом. Как мы их миновали, в своем бешеном спуске, остается только гадать. Остальные ребята, измотанные сложным спуском, появились только через полтора часа, которые мы плодотворно использовали, вздремнув на теплом солнышке. Вот эта, довольно забавная история и возмутила до глубины души Левита, который продолжал гневно обличать «слабаков» и прочих «маменьких сынков». Дождавшись паузы в гневной тираде, я спокойно заметил, что готов хоть завтра, с ребятами возвратиться в Москву. Все невольно повернулись в сторону Жени Новикова, который пожевав губами, изрек –«Я, в группе, никого не держу». Вот тут все и началось. Ёц и Света (ура, сегодня я вспомнил, как звали третью девушку) заявили, что при такой постановке вопроса, тоже готовы немедленно возвратиться домой. Коля, на правах старого друга, высказал Новикову свое «пхе», поскольку такая позиция недостойна руководителя. Так как, главным моим принципом всегда был уход от любых конфликтов и разборок, я счел благоразумным уйти покурить на берег озера, куда еще добрых сорок минут доносились возбужденные голоса и крики. В результате, весь этот коммунальный скандал закончился горькими рыданиями Веры, которая безрезультатно пыталась успокоить спорящих мужчин. Верины слезы оказали магическое действие и Левит, потупив глаза, извинился перед всеми (но не передо мной с Саней лично) за свою несдержанность. Вот так, достаточно неприятно закончился наш прощальный ужин, внеся серьезный разлад во взаимоотношения внутри ставшего совсем маленьким коллектива.
Днем следующего дня мы удачно посадили наших товарищей на попутный автобус до Душанбе и вновь, как югославские партизаны, ушли по каменистой тропе в горы, прочь от такой милой моему сердцу цивилизации.
За четыре дня, прошедших с того памятного ужина на озере Искандеркуль, наш маленький отряд успел посетить необыкновенно красивый и величественный водопад, называемый «Фанской Ниагарой», образованный низвергающейся с высоты 38 метров бурной рекой Искандердарья. Побывать в сердоликовой долине и увидеть вечный огонь в пещерах горы Кан-Таг (кровавая гора), где на протяжении сотен лет горит бурый каменный уголь, отлагая наверху на выходах горячих газов чудесные кристаллы серы и нашатыря. Ну и конечно не обошлось без двух перевалов, последним из которых оказался перевал «Четырех», вновь снежный, с осыпями и камнепадами.
Слава аллаху, все горы были уже позади, и мы неуклонно спускались по хорошей тропе, высокого правого берега реки Сиамы, к заветной цели нашего похода – городу Душанбе. Река Сиама с голубой, кристально чистой, ледяной водой (не более +4 градусов по Цельсию) стремительно неслась по живописной долине, где склоны все больше и больше зеленели сочной травой, а вдоль берега стали появляться заросли шиповника и смородиновых кустов, дикие яблони, и, даже, небольшие березовые рощи. Русло реки представляло собой бесконечную череду порогов и небольших водопадов с бешено бурлящей водой. Весь день, наблюдая за этим буйством водной стихии, я задавал себе один и тот же вопрос – где и как Ильяз ловил форель на этой реке? Ближе к вечеру мы повстречали местного пастуха, который пригласил разделить с ним ужин с таким восточным гостеприимством, что отказаться не было никакой возможности.
Вид у аборигена был совершенно дикий: заросшее темное лицо, обрамленное длинными волосами, рваный ватный халат, подпоясанный красным платком, за который был, заткнут таджикский нож в ножнах, на плече винтовка времен борьбы с басмачеством и, как финальный аккорд – зеленая пограничная фуражка без кокарды. Временное жилище чабана находилось в небольшом гроте на склоне горы. При входе в грот, возле большого плоского камня, используемого в качестве стола, был обустроен очаг из камней, над которым висел казанок с аппетитно булькающими бараньими шкварками. С этой точки отлично просматривалась вся отара, внизу на поляне, пристроившаяся на ночлег в окружении трех больших, лохматых собак. Мы быстро разложили на столе наши нехитрые припасы и, в качестве презента (запомните, на Востоке это главное) вручили набор открыток с видами Московского Кремля и треугольный вымпел спортивного общества «Спартак», который оказался в рюкзаке у Новикова. Таджик просто светился от счастья и быстро разлил по нашим кружкам густой белый айран из большого бурдюка, ударивший нам в голову нехилым алкогольным градусом. И началось самое главное, для чего люди сидят вечерами у костра – неспешная беседа. То самое общение, которое последние четыре дня, к сожалению, превратилось в нашей группе в обмен простыми фразами. Не о каких песнях у костра уже не шло речи и Левит, а затем и Новиков свели до минимума разговоры с нами, ренегатами. Больше всех, в этой ситуации пострадала Светлана, которая невольно оказалась между двух огней. Тем не менее, в отличие от мужчин, именно она вела себя по-настоящему достойно, и хоть как-то пыталось восстановить былое общение.
Пастух оказался очень интересным и достаточно хорошо информированным собеседником. Неудивительно, поскольку, только на время нашей беседы, он выключил транзисторный приемник «турист». После окончания десятилетки в Душанбе, таджик отслужил армию в погранотряде Ленинградского военного округа и поэтому с гордостью носил фуражку с зеленым околышем. Мысль о форели все еще стучал у меня в висках: «где?- как? - где? - как?» и я, улучив момент, задал свой сакраментальный вопрос. Пастух подробно объяснил, что в Сиаме водится самая крупная в Таджикистане форель и ловить ее надо километров семь ниже по течению. Там река замедляет свой бег и за большими камнями и обломками скал образуются участки тихой воды с ямами глубиной до 3-4 метров, где и стоит самый «крупняк». Под удивительно ароматный зеленый плиточный чай, заваренный аборигеном, в закопченном медном чайнике, мы достали две пачки печенья и банку с остатками персикового джема. Пастух, издал короткий гортанный крик и от стада, которое в темноте казалось просто белым пятном на склоне, к нам устремилась ода из собак. Подбежавший пес был очень крупным, с большой добродушной мордой, и длинной спутанной шерстью. Угощение, в виде двух кусочков печенья, он очень аккуратно взял из рук хозяина и благодарно заметелил хвостом. Естественно, что разговор тут же перешёл в плоскость профессиональной деятельности таджика: овцы, пастбища и, конечно, собаки. Оказалось, что главная обязанность собак, это препятствовать смешиванию своих животных с чужими овцами, когда две отары пасутся рядом. Дело в том, что собаки знают абсолютно всех овец в своей отаре и легко определяют чужака. Ну, а дальше, идет собственно выпас, а также мытье овец, путем прогона (метров двадцать) отары против течения по мелководью горной реки. Кстати, на следующий день мы увидели две широких тропы уходящих в воду реки, расположенных именно на таком расстоянии друг от друга.
Помолчав, рассказчик тихо, почти шепотом, сказал – « Еще псы очень хорошо чувствуют приближение «Гули» и даже могут отпугнуть его». Предваряя неизбежный вопрос, он объяснил, что «Гули» – это большие, иногда до 2,5 метра ростом, дикие волосатые люди, обитающие в этих местах. Кто-то из наших, подсказал - «снежный человек!». Таджик, подумав, возразил – «нет, не человек, а настоящий шайтан». Далее он стал рассказывать такие «страшилки», что мы слушали пастуха буквально с открытыми ртами. Первая история произошла с его другом, чабаном, который сейчас был на дальних пастбищах. Друг, три года тому назад, встретил великана на горной тропе и после короткого удара лапой, навсегда остался хромым на правую ногу.
Сам рассказчик Гули не встречал, но в полной мере испытал его магическую силу. Все случилось на этом самом месте ровно год назад, когда пастух ночью проснулся от неописуемого ужаса. Попытавшись подняться, он понял, что не может пошевелить даже пальцами, словно опутанный прочной, липкой паутиной, в то время, как невидимая рука пыталась вырвать сердце из его груди. Ужас отступил сразу, как только залаяли его собаки, которые, наверное, отпугнули шайтана.
Третья история, по уверению таджика также имевшая место в прошлом году, была уж совсем фантастической. Охотники и местные егеря почти схватили мифическое существо, окружив его у скальной стенки перевала, Корона Сиамы (откуда мы собственно и спустились в эту долину), когда чудовище, вдруг, стало стремительно взбираться по отвесным скалам, превратившись, сначала в огненный силуэт, а затем перескочило через снежный хребет огненным шаром.
За увлекательной беседой, на горы опустилась ночь, стало прохладно и мы не заметили, как хозяин стал подливать нам «короткий» чай. Тот, кто бывал на Востоке, знает, что в любой чайхане обязательно спросят какой подавать чай, «длинный» или «короткий». «Длинный» - более прохладный, который наливается длинной струей из высоко поднятого чайника, ну а «короткий» - почти кипяток, сразу наполненный в пиалу.
Мы явно злоупотребили гостеприимством хозяина и быстро попрощавшись, разбили свой лагерь метрах в ста от пастуха, поближе к берегу реки.
Костер разжигать не стали, а только поставили палатки и, забравшись в теплые спальники, быстро отошли ко сну. Завтра нашему отряду предстоял последний ходовой день и, поскольку до Душанбе осталось не больше 40 километров, Новиков планировал провести ночь уже в столице. Под утро приснился кошмар, в котором меня живьем зарывали в могилу, и кто-то старательно наваливал на грудь тяжелую каменную плиту. Проснувшись от удушья, я попытался глубоко вздохнуть, но виртуальный обруч так сдавил мою грудную клетку, что я смог сделать только несколько судорожных глотков. С трудом, я смог дотянуться и откинуть полог и в палатку, куда вместе с холодным воздухом, стал медленно вползать густой предрассветный туман. Со стороны отары грозно зарычала собака, и меня сразу отпустило. Сон сняло как рукой и я, взяв две больших кастрюли, отправился к реке за водой. На берегу я встретил пастуха, который на мой немой вопрос, что он делает здесь в такую рань, коротко ответил – «плохая ночь».
Много позже, лет 25 спустя после описываемых мной событий, во время активного тиражирования в России всякой «изотерической» литературы, я несколько раз встречал публикации, где долина реки Сиама называлась одной из самых активных геопатогенных зон земли, с обязательным упоминанием Гул, «снежного человека», инопланетян и прочих аномальных явлений.
Поскольку, несмотря на дефицит времени, я принял твердое решение попытаться сегодня поймать хоть одну форель, оставалась не решенной главная проблема, проблема удилища. Окружающая растительность по-прежнему была крива и кособока и никак не подходила на эту важную роль. Своими заботами я поделился с таджиком и он, ни слова не говоря, махнул мне рукой и мы стали быстро подниматься к его обиталищу. Порывшись в глубине пещерки, он торжественно вытянул наружу длинную (больше трех метров), сухую и достаточно легкую палку. Судя по обрывкам лески, сплетенной из конского волоса, это действительно была старая удочка. Моя благодарность не знала границ, и я, быстро сбегав к палатке, принес подарок в виде катушки немецкой лески с грузилом и крючком, оставшейся снаряженной после ловли на озере Куликалон. Тут уже настала очередь пастуха, который, светясь счастливой улыбкой (о дети гор!), предложил мне на выбор любого барана. Только длительные уговоры и объяснения, что в Москве у меня нет условий для содержания скота, позволили отговорить дарителя от столь обременительного подарка.
Весь утренний переход мы с Ёцом выступали хоругвеносцами, неся по очереди на высоко поднятой удочке, Санины, свежевыстиранные шорты. Наше торжественное шествие вызывало неизменный смех у Светланы, улыбку у Новикова, и неприкрытое раздражение у Левита.
Пастух оказался прав, и после шести – семи километров пути, река значительно замедлила свой бег. Ближе к нашему берегу стали появляться большие, как свежесрубленная баня камни, за которыми были настоящие озерца тихой воды, только чуть тронутой оспинами мелких водоворотов.
Мне стоило большого труда уговорить Новикова на двухчасовую стоянку. Ёц, к сожалению, в этот последний день похода, был дежурным по кухне, и на рыбалку я отправился один (остальные даже не проявили интереса). Червей, как и на озере, было немного. За тридцать минут интенсивного перелопачивания камней, я нашел только три штуки. Место было присмотрено заранее, в пятидесяти метрах выше по течению от нашей стоянки, там, где кусты шиповника почти вплотную подходили к пологому берегу.
Аккуратно подойдя к месту рыбалки, я увидел в прозрачной воде несколько темных спин, которые неподвижно стояли на медленном течении, чуть ниже тихой воды. Снасть я подготовил без поплавка и с небольшим грузом, чтобы обеспечить медленное опускание насадки за счет довольно толстой лески. Первый, скрытный заброс из-за куста, мне удалось сделать метра на полтора от берега, где глубина была не больше метра. Решив перебросить, я тут же ощутил резкий удар по удилищу и выдернул в кусты плотный, упругий «слиток» серебра, украшенный красно-черными крапинками классической речной форели. Рыба была не крупная (граммов на триста), но удивительно красивая. Четыре последующие попытки попасть в центр «тиши» закончились еще двумя трофеями, такого же стандартного размера, и двумя съеденными червями. Наконец, исхитрившись, броском через голову, мне удалось доставить насадку в самый центр тихой воды. Червь только коснулся поверхности, как раздался всплеск, и леска тугой струной пошла к центру реки, на самую быстрину. Я, преодолевая сильное сопротивление, вывалился из кустов на каменистый берег, что дало простор для маневра и позволило воспрепятствовать затягиванию лески под камни. Медленно пятясь вдоль берега, я стал с трудом вываживать добычу, которая даже не показывалась на поверхности воды, туго дергая натянутую леску. Но вот последние усилие, и на камнях бьется настоящий «крокодил», в четыре раза превосходивший предыдущие экземпляры. От червя не осталось и следа и я, смотав леску и спрятав удочку в кустах (на всякий случай), посадил рыбу на кукан и направился к нашему лагерю.
Рыбу мы зажарили в муке «по-карельски», на большом плоском камне, предварительно раскаленном на углях и обильно смазанном подсолнечным маслом. О вкусе свежепойманной форели могу сказать одно – любая норвежская семга может отдыхать.
После чудного обеда мы взяли высокий темп и спустя час уже наблюдали, как сине-голубые потоки Сиамы вливаются в светло-коричневую муть реки Варзоб. Удивительно, но несколько десятков метров после слияния Сиамы и Варзоба, две реки текут в одном русле, но как бы отдельно друг от друга, пока воды их не смешиваются окончательно.
Еще несколько часов утомительного марш-броска по долине Варзоба и мы уже трясемся в местном автобусе в сторону ярких огней вечернего Душанбе.
Столица встретила нас цветными гирляндами десятков ночных кафе под открытым небом, широкими проспектами и зелеными бульварами, нарядной молодой публикой и, вообще, каким-то европейским шармом. Недаром, в то время бытовала расхожая фраза: Душанбе – «Париж» Востока. Вокзальная камера хранения, в отличие от захолустного Самарканда, исправно работала, и мы, оставив свои полупустые рюкзаки, отправились ужинать в ближайшее кафе. Столики располагались на широкой, но очень уютной открытой веранде оплетенной со всех сторон розами и диким виноградом. К прекрасному плову подавалось дешевое, два рубля за литр, местное белое сухое вино очень приличного качества. Кстати, на следующий день, оказалось, что вино называется «Душанбинское» и продается по 69 копеек за пол-литровую бутылку. На десерт Новиков хотел заказать большую дыню и крупные персики. Однако, Светлана, с большим трудом отговорила его от этой опасной затеи, поскольку после 20 дней сплошных каш, сухарей и сублимированных продуктов, желудок обязательно негативно прореагирует на свежие фрукты. Удивительно, но за последние дни, став более разговорчивой, Светлана открылась с неожиданной стороны. Оказалось, что она самый опытный турист из нас, и успела побывать на Саянах и Кавказе. Я, с детства, трепетно относился к вопросам питания и очень внимательно выслушал рекомендации Светланы по постепенному введению в рацион свежих овощей и фруктов. Основой этой методики было обязательное присутствие алкоголя, который обеспечивал минимальную дезинфекцию, предотвращая возникновение желудочных инфекций и даже дизентерии.
Ночевали мы на скамейках большого и чистого зала ожидания железнодорожного вокзала. Первый опыт ловли речной форели, своей легкостью и удачливостью, произвел на меня такое впечатление, что сон никак не шел. Прикрыв глаза, я фантазировал о том, как было бы здорово провести пару недель на чудесной реке Сиама в компании с настоящими любителями рыбалки, а не «ломить» по камням и снегам, преодолевая себя и окружающие трудности. Мог ли я тогда предположить, что жизнь сложится так, что я больше не побываю не только в Фанских горах, но и вообще в Средней Азии.
Смешно, но вся фотопленка, на которой Новиков запечатлел красоты долины Сиамы, нашего пастуха и главное, мой отличный улов, оказалась засвеченной, лишив, таким образом, документального подтверждения моего рыбацкого счастья.
День отъезда прошел под знаком щедрого Восточного базара. Описывать его не берусь, поскольку в памяти все смешалось в калейдоскопе ярких красок, фруктов, овощей, восточных сладостей, ковров, пестрых национальных платьев, тюбетеек и халатов.
Все овощи и фрукты были практически в одну цену -10 копеек, а наиболее дорогим товаром оказались большие, продолговатые дыни, по практически московской цене 30 – 40 копеек за килограмм. Новиков, богатый как «Буратино», приобрел (за пятьдесят целковых!) тяжелый расшитый халат и тюбетейку к нему, четыре дыни и кучу винограда и персиков. Левит, тоже вложился по полной программе в дыни, и фрукты. Мы же, трое оставшихся, располагая очень незначительными средствами, купили понемногу помидор, перцев, винограда и персиков в дорогу, и по одной дыне на брата, в качестве подарков родственникам. Оставшийся капитал был предусмотрительно истрачен на лекарство: две бутылки венгерского рома и четыре «Душанбинского» сухого вина. Левит и Новиков, абсолютно забыв об инструкциях Светланы, тут же при выходе с базара, наскоро ополоснув персики в фонтанчике, впились в их сочную мякоть. Далее пути наши разошлись, вплоть до отхода поезда. Сдав дыни в камеру хранения, Женя и Левит решили пройтись по книжным магазинам столицы (якобы здесь можно было купить редкие издания), а мы просто пошли погулять по городу.
Вечером, команда собралась на перроне в полном составе, когда суетливость и какая-то собачья затравленность во взгляде наших товарищей, красноречиво рассказали о том, что предсказание Светланы полностью сбылось. Левит и Женя успели до отхода поезда сделать не меньше десяти забегов в здание вокзала, а уж, какого мужества потребовало сорокаминутное, после отхода поезда, ожидание открытия вагонного клозета, я даже боюсь предположить. Бедняги, за бессонную ночь так «угваздали» туалет, «задристав» не только стульчак, но и окно, раковину и даже зеркало и потолок, что проводница, страшно ругаясь, закрыла его на полдня. Новиков на второй день практически оклемался, а вот Левит так и промучился животом все четверо суток до Москвы. Наблюдая, как Левит в полузабытьи протискивается по узкому проходу плацкартного вагона в сторону заветной двери, мы, под ром и хороший «сушнячек» потихоньку наслаждались плодами щедрой таджикской земли. Пусть другие «ломят» и преодолевают, а мы, несмотря ни на что, будем и дальше радоваться каждому подаренному нам дню. На третий день пути, когда Левит задремал, упав ничком на верхнюю полку и свесив в проход голые ступни 46 размера, Ёц, на счастье, написал ему фломастером на каждой пятке по большой цифре 7. Это вызвало такой восторг у пассажиров, что посмотреть приходили даже из других вагонов.
Все, пора ставить точку в моем утомительном повествовании, так как я рассказал практически обо всех интересных событиях далекого августа 1969 года.
Конец.