Умри у Хэллгейт
Я стоял на высоком холме прямо в центре широкого выжженного многодневным противостоянием поля. Мои доспехи из толстого черного стекла, которое можно изготовить только из особой породы магмы, найденной по ту сторону Врат, жадно пожирали последние лучи света, просачивающиеся сквозь пелену черного дымного полога, полностью застелившего местность. Молча, не проявляя даже жалкой тени чувств, я всматривался в шагающие в мою сторону стройные ряды Спасителей. Мои белые, лишенные зрачков глаза метались по расстилавшемуся передо мной полю битвы. В висках ощущалась уже успевшая надоесть пульсация, отражавшая готовность тела в любой момент ринуться в дьявольскую мясорубку и принести этих теплых, еще живых созданий в жертву Хэллгейт, гранитной громадой возвышавшемуся за моей спиной.
О, Хэллгейт… Место, за которое мои люди проливали кровь уже четыре месяца. Место, являющееся дорогой в кошмарный мир Пандемониума. Врата Ада, надежно запертые древними мудрецами, имена которых уже истлели на страницах толстых исторических фолиантов, запертые на десятки тягучих и вязких, будто кленовая смола, тысячелетий. Врата Ада, сейчас готовые открыться в любой момент, поддаваясь под натиском дьявольских чудовищ, стучащих, ревущих по ту сторону разлома миров. Арка, высотой около ста пятидесяти метров, выполненная из обожженного гранита, покрытая письменами на древнем языке, знания о котором затеряны в глубине забвения памяти рода людского, несла исполинские двустворчатые каменные ворота из шунгита, отполированного так тщательно, что окружающая реальность отражалась в нем, будто в водной глади. Хэллгейт был нашей последней святыней в этом мире, последним местом, не опороченным ханжеской святостью Церкви Спасения. И мы были готовы держать его так долго, как потребуется для открытия дороги в Ад.
Быть может, исторические хроники запечатлят нас как сумасшедших фанатиков, сражающихся за силу, желающую погибели всего мира, быть может, наши скудные войска будут сметены этой сверкающей ордой и растоптаны кощунственными стопами безумцев в белых доспехах, быть может, мы, проведшие всю свою молодость в бесцельном сопротивлении их бездушному влиянию, падем в почерневшую от огня пыль у подножия Хэллгейт, но мы не отдадим наш последний оплот Спасителям. Не из желания противодействия, но из желания иметь свою, пусть даже столь малую, обитель тьмы в этом пожираемом ослепительным светом мире.
Я отражал волю каждого из своих людей, своих Бледных Рыцарей. Я готов был вести их на смерть, я готов был идти на смерть вместе с ними. Смерть давно потеряла для нас значимость фактора страха, она стала для нас чем-то вроде досадной помехи, не позволявшей продолжить свою борьбу. Смерть каждого значила смерть всех. Смерть всех значила падение Бледного Храма. Падение Бледного Храма значило смерть каждого. Мы были единым целым в этой борьбе. Не дискретным организмом, готовым пожертвовать определенным количеством своей биомассы, чтобы выжить в целом, а монолитной природной силой, порожденной неуемным желанием быть.
Уже второй день шел кошмарной силы ливень, который остужал огненный пыл моего легиона. Тяжелые капли проклятой небесной влаги громко бились о мою ониксовую корону, стекали по рассеченному множеством шрамов лицу, падали и бились об эбеновые наплечники, упруго срываясь с выцветших белых волос. Моё знамя изрядно увеличило в весе, напитавшись дождевой воды и крови Спасителей, но, тем не менее, я держал его так высоко над головой, будто его вес ничего не значил для моей левой руки. Несомненно, оно было слишком тяжело для рук простого смертного, но для меня оно было легче воздуха, потому что белый символ Хэллгейт на черном фоне шелка ядовитой гусеницы-шелкопряда, вышитый паутиной каракуртов, являл собой знак бесконечного могущества и ответственности, находящихся в моей власти, и жалкая тяжесть штандарта не могла идти не в какое сравнение с этой чудовищной мощью. В правой руке я держал тяжелое копье, древко которого было создано из костей поверженных демонов, а лезвие – из того же черного стекла, что и мой доспех. Это копье было моим верным спутником на протяжении десяти долгих лет, за это время оно смогло насладиться предсмертной агонией сотен и сотен глупцов, решивших встать на нашей дороге. Я звал его Пладус. Меня самого звали Пладар. Мы с ним были едины и долгом, и именем. Мы с ним имели одну цель в своей жизни. И одну мечту…
Сегодня был необычный день. Война утихла, наступило напряженное спокойствие. Сегодня я должен был вступить в схватку один на один против лидера Спасителей – настоятельницы Церкви Спасения – Эртевейл Грандерс, превосходной мечницы, бесстрашного берсеркера, славного ветерана и просто бездушной стервы. Её двуручный меч – Донильяг, выполненный из древесины алмазного тиса, являлся символом разрушения, который внушал страх даже в мое иссохшее сердце. Количество разрушенных этим невероятным оружием судеб могло заставить меня и мое копье ощущать муки ничтожности собственного могущества. Если на совести Пладус были сотни, то Донильяг впитал кровь тысяч. Эртевейл всегда шла впереди своей армии, сметая на своем пути любые заслоны врага. Она не была женщиной, она была чудовищем в самом прямом смысле этого слова. Чудовищем по деяниям. Её тело напоминало тело кровожадной пантеры, пришедшей из заболоченных джунглей: мускулистое, стройное, высокое. Её движения были быстрыми, точными и невероятно уверенными. Её меч останавливался только по её воле, прервать его победоносный танец не был способен ни один щит, меч или доспех. Даже камни резались им так, будто это было мясное желе. Лик же её, представлявший воплощение могущества и божественной воли, как считали многие, был всегда скрыт полным шлемом. Её лица не видел не один человек. Эта сила, эта тайна, эта аура слухов, легенд и ужаса, витавшая вокруг неё, делали из неё если не бога, то, как минимум, духа войны. Я уверен, что она была бы воплощением всего того, что люди мнят о демонах, если бы она заведомо не была лидером святой стороны. И с этим кошмарным существом, будто исторгнутым беспокойным сном душевнобольного в час его смерти, мне предстояло скрестить сегодня свое оружие.
Я заметил, как мечница отделилась от своей армии и твердой походкой направилась в сторону моих сил. Я двинулся ей на встречу. Проходя мимо рядов своих Бледных Рыцарей, я ощущал их восхищенные и немного печальные взгляды. Я единственный за многие годы решился бросить вызов Эртевейл Грандерс, это говорило обо мне как об отчаянном человеке, бесстрашном лидере, воине, не верующем в предопределение судьбы. Но я был обречен на смерть, в этом никто не сомневался. Тем не менее, моя непокорная натура, заставляющая меня идти вперед, наперекор здравому рассудку, выступить против самого разрушения, не имеющего ни лица, ни души, ради защиты своих грез о мире, способном меня принять, вселяла в сердца моих воинов жажду нести свой меч до последнего вздоха. И я видел это. Их дрожь унималась по мере того, как я подходил к ним, они распрямлялись, тверже сжимали свои мечи и щиты. Они не прощались со мной, они молча клялись идти за мной до конца и присоединиться ко мне даже по ту сторону смерти. Мы были поддержкой друг друга: лидер и его ведомые. Таким был наш Бледный Храм. И мы были счастливы, ощущая то, что не склоняемся даже пред гнетом предстоящей судьбы.
Когда я, наконец, вышел за пределы рядов своей армии, мечница остановилась, показав, тем самым, нежелание продолжать свой путь ради меня, призывая меня идти к своей смерти на своих ногах, желая проверить мою решительность. Я же не желал играть в её глупые игры в варварские намеки. Вонзив Пладус и знамя в землю, я снял с плеча длинный лук, вложил три стрелы из черного стекла, натянул тетиву и, прицелившись, выстрелил. Особенностью моего лука была неистовая сила пущенных стрел. Они были способны бить на несколько сотен метров, пробивая, при этом, даже самые крепкие латы. Звонко просвистев в небе по широкой дуге, стрелы устремились к настоятельнице. Одна стрела быстро отстала и потеряла былую скорость, направившись к земле прямо между нами и предоставив двум другим исполнять мою волю. Мой враг стоял непоколебимо, сосредоточенно наблюдая за их движением.
Желая лишний раз доказать своё превосходство, Эртевейл не стала уворачиваться от стрел, она решила заблокировать их широким лезвием Донильяга. И это было её ошибкой. Две из трех стрел, нацеленные прямо на её грудь, звонко ударились о неразрушимое лезвие и с дьявольски пронзительным звуком раскололись на тысячи мельчайших стеклянных осколков, которые облаком повисли вокруг мечницы, попадая в глаза, затягиваясь её дыханием и раня легкие, вонзаясь в стыки лат на теле, глубоко проникая в плоть при каждом движении, вызывая сильнейшие внутренние кровотечения и адскую боль. Выронив меч, настоятельница упала на колени, закрывая глаза руками, но натыкаясь ими лишь на неприступную твердь своего шлема. Она хотела издать яростный вопль, но сотни невероятно острых осколков в её горле позволили ей лишь глухо прохрипеть в жалкой попытке унять боль.
Проведя в таком положении около минуты, собравшись с силами, поражаемая вспышками сумасшедшей боли, лишенная возможности говорить и видеть, Эртевейл поднялась во весь рост, решительно, будто не ощущая вредоносного действия моих стрел, подняла свой меч и неистово бросилась в мою сторону. Я отбросил свой лук, вырвал из земли знамя и копье и рванулся ей на встречу, оглашая равнину леденящим воплем защитника мира демонов. Я знал, что теперь только решительность и твердость воли позволят мне одержать победу над этой богиней войны, и боевым кличем я довольно заметно поднял свой боевой дух. Кроме того, мой враг теперь был вынужден сражаться вслепую, ориентируясь только по звуку, и я не хотел дать ей шанса читать мои действия.
Наконец, мы поравнялись. В первый же миг, я едва успел пригнуться, обезопасив свою голову от размашистого удара, срезавшего моё знамя чуть выше точки захвата кистью и выбившего копье из моей руки. Изловчившись, я мгновенно отпрянул назад, метнув древко знамени в горло Эртевейл, сделав кувырок в сторону и подняв свое оружие. Древко было без труда отбито ленивым движением руки мечницы в тот самый момент, когда я нанес стремительный выпад копьем в её пальцы, сжимавшие эфес Донильяга. Лезвие с холодным звуком дрожащего стекла точно срезало четыре пальца, освободив меч от захвата, и рассекло запястье мечницы. Контратаки я ждать не стал. Быстро одернув Пладус, провернув его над головой, я подсек его древком лодыжку Эртевейл, сбив её на выжженный песок, и закончил прием, развернувшись на месте, повинуясь движению копья, и опустив оружие в грудь настоятельницы. С мягким хрустом, лезвие прошло сквозь твердые мышцы и крепкие ребра поверженной богини и увязло в горячем песке.
Эртевейл Грандерс, величайшая женщина-воин из всех, когда либо рождавшихся и живших в нашем мире, нашла, наконец, славную смерть на конце моего копья. Она лежала, прибитая стеклянным лезвием к полю битвы и с трудом вздымала грудь в последних вдохах. Все её тело было расслаблено, возможно, впервые за весь её воинский путь. Она с трудом подняла руку в немой просьбе склониться к ней, и я, как человек, взявший её жизнь, не смог отказать, не смотря на осознание угрозы от её рук даже в таком положении. Откинув плащ, я опустился перед умирающей на одно колено, склонил голову к её шлему. И прислушался к её последним словам, едва различимым в предсмертном хрипе. Она говорила о том, что желает уйти в забвение, держа свой меч в руках.
Еще секунду назад, я бы удовлетворил её жалкую просьбу поверженного бойца, но сейчас моим разумом завладела неподдающаяся описанию ненависть. Я чувствовал, что мои мысли захлестнула победоносная волна совершенного желания нести боль и ужас, разрушать, растаптывать чужие мечты и надежды. Я не дал ей прощения, как она не давала его своим жертвам. Я усмехнулся, поднялся во весь рост, с силой рванул копье, приподняв тело воительницы над землей, стряхнул её вниз и обрушил чудовищный удар тупой стороной костяного древка в прорезь для глаз на шлеме, расколов её череп надвое.
Развернувшись в сторону пораженной ужасом армии Спасителей, я занес Пладус над головой и издал душераздирающий победный вопль, сделав знак своим воинам атаковать, и сам ринулся в неконтролируемой вспышке ярости вершить кровавый ритуал в честь пробуждения нашей святыни. Враги бежали, больше не мечтая о том, чтобы раздавить нас, вестников Тьмы – Бледный Храм, бежали, понимая, что отныне для них настало время скорби и отчаяния. Бежали, понимая, что каждый из них теперь расплатится за каждое свое деяние, заставившее нас страдать! Бежали, понимая, что былые ошибки им придется искупить своей кровью и кровью своих потомков! Мы победили. Жажда крови, будто чума, распространилась в умах моих людей. Это походило на грозовую тучу, столетия копившую разряд в своих таинственных недрах и, наконец, разразившуюся громовым раскатом неописуемой мощи. Мы все ощущали это. Мы все, наконец, отдались власти чувства, ощутить которое мечтали так давно! Этот зов! Мы не могли его ни с чем спутать! Наконец, после долгих тысячелетий забвения и тишины, рождая мир для своих верных защитников, неся ужас и смерть тем, кто нас так долго угнетал, кто лишал нас жизни и надежды, исторгая легионы наших братьев по крови, столь долгое время бывших оторванными от нас, от этой земли, Хэллгейт, оглашая окрестности воплями миллиардов демонических голосов, открывался…
Хохлов И. В. 2009г.