Тьма и Художница
За окном стоял тихий ноябрьский вечер. Я сидел на кресле, наблюдая за игрой оттенков серого на угрожающе застывшем там, за стеклом, небосводе и докуривал свою последнюю сигарету. Аккуратные перья дыма, точно такого же цвета, как и осеннее небо, успокаивали меня, они были символом той же осени, но не вокруг меня: внутри; а затухающие огоньки пепла на конце сигареты напоминали мне о том, что тлеющий уголь, оставшийся от костра некогда живого рассудка, вскоре тоже будет обречен на угасание. Воистину, эта мерно исчезающая в тихом тлении сигарета всецело отражало мое нынешнее состояние. Символ из ничего. Умирающий разум склонен цепляться за любые предметы окружающего мира, надеясь успокоить свою агонию, проассоциировать себя с чем-либо, понять, что он не один… Но в этот раз, он действительно был один.
Художница позвонила в дверь около семи вечера, прервав мои недостойные рассуждения. Я быстро поднялся, небрежно воткнул окурок в пепельницу, и, спустя минуту, уже помог ей снять пальто и проводил в комнату, в которой должен был создаваться мой портрет. В этот день я, как и всегда, предложил ей чашку кофе. В этот день она, как и всегда, нехотя, согласилась.
Рисовала она долго: прошло, как мне показалось, около четырех часов. Все это время мы молчали: она – потому что с головой ушла в работу, я – потому что мог в этот прекрасный вечер только молча наблюдать за легкими движениями её руки, не смея отвлекать её, боясь разрушить это великолепное мгновение. Я сидел напротив неё в полумраке заката, освещенный только краем луча настольной лампы, стоявшей рядом с Художницей, скрестив ноги, глубоко опустившись в кресло. Художница почти не отводила глаз от портрета, лишь изредка отворачивалась, чтобы бросить внимательный взгляд на меня, сделать глоток кофе или поправить ниспадающие на лицо локоны. Про себя я в очередной раз отметил, что ничего прекраснее, чем погруженная в работу Художница, холодными глазами разделявшая мой бледный лик на элементы теней и цветов, мне не встречалось за всю мою жизнь. В такие моменты я жалею, что сам не являюсь художником! Поверьте, эта прекрасная картина достойна быть увековеченной на холсте! Впрочем, я уже увековечил её в стихах, навсегда сохранив в своей памяти в виде аккуратной и элегантной вязи певучих слов, таких же мягких и манящих, как моя милая Художница. Однако, пусть эти строки останутся лишь мои достоянием, как та единственная вещь, которая у меня останется после всего.
Когда она закончила, серые краски за окном уже уступили место непроглядному мраку. Ночь расправила крылья над городом, одев пустынные холодные улицы в ноябрьскую тьму. В голове крутились строки из моего давнего стихотворения:
И только последней звезды блеск сквозь тучи
Ведёт меня в дальше в ночь...
Туда, где её спит дочь...
Где мысли не будут мучить...
Да, сегодня я, наконец-то, стал понимать смысл этих строк, которые родились в душе так давно, когда жизнь моя была совсем другой, когда я даже не знал Художницу. Но теперь и лишь теперь я понимаю, кто в действительности был этой Дочерью Ночи, которая спит в собственных мечтах, удаленная от мира, блуждающая в темноте невидимой тенью, наслаждающаяся тишиной и ласковым небытием… Уйдя в эту ноябрьскую ночь, смогу ли я когда-нибудь потом встретить её, столь дорогую моему усталому сердцу Дочь Селены? Наверное, нет.
Художница поднялась, положила на стол почти завершенный портрет и, улыбнувшись, бросила многозначительный взгляд на часы. Я кивнул и предложил проводить её до дома, но она отказалась. Она всегда отказывалась, а в этот раз я не смел навязываться. Я проводил её до двери, помог набросить пальто. Она обещала зайти завтра в это же время и закончить портрет, я улыбнулся и кивнул. Мы попрощались, и я закрыл дверь, после чего моя прихожая погрузилась в темноту. Я прислонился к двери спиной и с замиранием сердца прислушивался к удаляющимся шагам, пока они окончательно не растворились в тишине. Потом я зашел на кухню, открыл все газовые конфорки и плотно закрыл все окна: такой способ мне показался наиболее простым и действенным.
Заходя в комнату, свою последнюю гавань, с которой моему кораблю вскоре было суждено расстаться навсегда и отправиться в свободное плавание по Стиксу, я бросил беглый взгляд на незаконченный портрет. Некоторые детали отсутствовали, но, почему-то, именно этот вариант моего образа меня устраивал куда больше, чем реальный я. Что ж, удачно вышло. Именно таким я и хотел остаться в памяти Художницы: счастливым, смотрящим прямо на неё, умиротворенным, прощающимся. Я оглядел свою мрачную комнату: все вокруг находилось в том состоянии, которое я называю своим разумением порядка и уюта. Выключив лампу, проведя прощальной ладонью по портрету, столу, стене, я прошел и сел в кресло. Мое тело расслабилось, а голова устало откинулась на спинку. Я засыпал, сонным разумом наблюдая за тревожным перезвоном своих собственных мыслей.
Не о чем было жалеть, я провел свой последний день именно так, как хотел: в обществе моей любимой Художницы, которая будет вечно сниться мне в моем предстоящем бескрайнем сне. Теперь, я действительно счастлив.
Хохлов И. В. 2009г.