«Подлинным зеркалом нашего образа мыслей является наша жизнь».
(Монтень)
День длиною в жизнь
Я думаю, что жизнь шире любой теории. И порой какой-нибудь самый обычный, серый и дождливый день преподносит такие неожиданности, которые не снились даже Гоголю, Гофману и Кафке в их самых безумных снах. Вот после одного из таких «ненормированных» дней и хочется порой на манер кота Мурра задуматься, и так вот по-филистерски немножко взлететь над буднями, заимствуя крылья у какого-нибудь пошлого романтика. Итак, чувства и ощущения напряженны от постоянного недосыпа, терять нечего, хочется куда-нибудь идти, а лучше ехать поездом Москва - Петушки и слушать ангелов, нашептывающих мне рецепт коктейля «Слеза комсомолки». Но смысл в жизни есть, последний у человека и единственно правильный – жить для других («другим», конечно, может быть и любая «высшая цель», Бог, хотя человек все же–«животное общественное»). Пусть пока будет такая философия (христианская, наверное, скажете, ну набросим такую схему).
Человек просыпается не с тем моментом, когда у него открываются глаза, не с тем, когда он умывается, делает зарядку и чистит зубы, даже не с тем, когда у него позывы в туалет, и совсем не с тем, когда он глотает наспех свои бутерброды, заливая сопротивляющийся желудок кофе. «Это антигуманно», - как сказал бы Венечка. Человек, по-моему, просыпается только тогда, когда он видит мир вокруг себя, видит всю полноту жизни – вот в такие редкие моменты он просыпается, поднимает свой нос над собой и дышит этим прекрасным выхлопным воздухом и прочей гадостью, но! он улыбается. Какого-то там числа, какого-то там года, не помню где и когда я проснулась в маршрутке. «Кто мы? Откуда мы пришли? Куда мы идем?», - картина великого Гогена в Пушкинском музее. Такой осколок мысли посетил мой бренный разум в тот момент. Помню поразилась разговору, сидящей сзади меня молодой девушки.
Вся цель моего движения в этот момент состояла в поездке к моей подруге – она стала мамой, а я соответственно подругой мамы. Моя подруга, с которой мы хихикали вместе на задней парте в школе, осуждали Андрея Болконского и рисовали психоделические картинки, – мамой! И странное дело, когда кто-то рождается или умирает, не знаешь, что делать, и вообще, как себя вести – все вроде бы вполне естественно, давно всем уже все ясно, но боишься быть неискренней и «впасть в рамки приличий». И все как-то глупо и неуклюже получается.
Девушка медленным и монотонным голосом рассказывала в трубку о том, как долго и мучительно умирала от рака какая-то молодая женщина, по-видимому ее коллега по работе. Голос девушки раздавался в тишине маршрутки. Меня поразило то, что она очень долго кому-то рассказывала о том, какая красивая была эта женщина, какие хорошие у нее были дети, как любил ее муж и до последнего момента ухаживал за ней, после описания прекрасной жизни этой женщины, девушка перешла к очень длинному рассказу о мучительной и долгой смерти. Она рассказывала до тех пор, пока голос в трубке не заплакал, и, подхватив плач, девушка также всхлипнула. В этот момент водитель включил радио, настроив его на какую-то пошлую песню. Из динамика полилось сладкое: « А я все летала, но я так и знала и проч. проч.».
Неужели в этом глубина? Весь этот смысл этой маленькой жизни этого маленького земного человека в таких вот соотношениях высокого и низкого? Убрать весь пафос, сопутствующий человеку на протяжении жизни, убрать смысл, которым человек сам наполняет свои поступки, слова и мысли, и останется только вот такой вот голый и истерически смешной прах. Но надо, ведь надо же жить! Родится человек (да человек родится, а не станет им, и ни капли гордо это не звучит, потому что дети чисты всегда, да и представьте себе злобного младенца с изуродованной, зверской душой), поживет, почувствует, а потом умрет неожиданно. Да, неожиданно, потому что душа-то (назовем ее мировой) все равно живая и вечно юная, хотя, впрочем, как там у С. Моэма в «Острие бритвы»: «У людей есть гораздо больший страх, чем страх смерти – страх жизни». Поэтому многие и умирают, так и не посмев жить, душа нашего человека старится под бременем страхов, обязанностей и прочих кем-то навязанных убеждений, и вылетает из него с чувством облегчения, снова вечно молодая и юная. Умрет человек… нет не умрет, растворится в ком-то или чем-то, растворится в чужих мыслях, растворится в родных, близких, знакомых, растворится в памяти, в звуках, запахах, чувствах, ощущениях. Пусть в таком нелепом разговоре какой-то девушки в тишине маршрутки в присутствии чужих и все равно близких в общей человеческой слабости и силе людей, но пусть растворится память о ком-то. Пусть жизнь чья-то продолжится в жизни другого человека.
- «Возле роддома остановите, пожалуйста, не забудьте»
- «Хорошо, красавица», - отвечает бас с кавказским акцентом.
А за окном перестал капать дождь, и солнце весело запрыгало по серым лужам, заискрились разными цветами радуги разводы от бензина и солярки. Ветер стал в спешке сгонять облака в стайки и гнать их на Запад, боясь, что раньше его их догонит солнце. «Солнце, облака, Бунин, Куприн, Пастернак, еще лучше – Пришвин. Красота! Красота – спасет мир. Банально, но все равно приятно», - улыбаюсь. А что? «Крылышкуя золотописьмом…», - Северянин и проч. обериуты, футуристы, хотели преодолеть банальность простого слова и мысли, но, все равно, красиво же, даже «красно» (по-русски так) получалось. Не избежать простоты, не избежать никогда простой красоты сложного мира, как бы разум не извращался.
- «Остановите, на остановке остановите, ну уже остановите где-нибудь».
«Вот м….! Проехал же и забыл! Придется теперь пешком тяпать по лужам. Чтоб на тебя призрак маркиза де Сада ночью напал!», - улыбаюсь.
- «На Мироновскую улицу как ближе пройти?»
- «Я не отсюда».
«Ну, надо же, какое совпадение! В таких случаях на вопрос отвечают – не знаю», - подумаю про себя из «вежливости и уважения».
- «Мироновская – это следующий поворот налево», - интелегентный старческий голос.
- «Спасибо».
Роддом. Пусто. «Где вход?». Маленькими, едва заметными человеческому глазу, буквами – «Центр домашние роды». Оно! «Эй, есть тут кто-нибудь?», - и никто ни чего не знает и делает вид, что не слышит. В маленьком тусклом помещении толпа – будущие и настоящие отцы и матери, бабушки и дедушки. Все на волне чего-то нового, своего.
- «Сестричка, где тут десятая палата?»
- «Медсестры в том окне»
Какой язык, прямо Зощенко получается! Медсестер и другого персонала не видно, кто-то шныряет туда сюда с деловым видом. Толпа пытается этого могучего кого-то поймать на ходу. «Эх, совок! И в руках этих людей висят судьбы, может быть, даже судьба мира», - мысль. Но уж эти могучие кто-то точно так думают о себе.
Человек цепляется, цепляется своими маленькими, но очень острыми коготками за жизнь, карабкается, чаще всего карабкается по трупам других, для него они мертвые индивиды на фоне его эго и личности. Порой кажется, что самое святое на свете – мать и отец, которые отдают свою жизнь за ребенка, делают это, чтобы он был благодарен. Кажется иногда, что святые восходят на костер не для Бога, а для того, чтобы остаться в истории и в вечной человеческой памяти. Грех гордыни – смертный, но кто же разберет добр ли Бог на самом деле? Самое мерзкое на свете, когда человек делает добро не из силы, а из слабости, когда он самоутверждается за счет своего «добра», и в глубине, на самом дне своей душонки требует благодарности. Это хуже ницшевской «добродетели».
Наконец, так еще один поворот, и мы у цели. Катя.
- Господи, да лежи уже, не вставай, ты же после операции. Как дела?
Так тихо в палате и душно. Она рядом с Варенькой – они в палате одни. Какое-то щемящее чувство. Катя вся изрезанная, истерзанная, на руках синяки от капельницы. Самое главное – глаза. Потерянные какие-то, какие-то «из последних сил». «Ну, потерпи еще немного, пожалуйста. Все изменится. У тебя теперь – Варенька. Твой смысл. Одна. Тяжело. Понимаю. Но такие как ты все равно всегда одни и особенно, если с кем-то. Сильная женщина – парадокс нашего времени. Сильная, но не стерва и не бой-баба. Сильная настолько, чтоб просто быть собой, чтоб быть чистой до конца. Их любят, боготворят, но боятся. У всех же комплексы, страхи. Самое страшное – игры и маски. Человек играет, играет и думает, что живет, в конце концов, срастается со своей маской, а внутри пустота и ничего уже нет. Поэтому страшно как в зеркале отражаться в человеке, который просто всегда бывает самим собой. Впрочем, все сложнее и проще….», - мысль.
- Я привезла, как ты просила, большую белую овцу.
- Какой эгобублик!
- Точно.
- Варюнь, смотри, тетка Настя приехала.
- Рассказывай.
Я переживаю все вместе с ней заново. Это у меня отходят воды непонятного цвета восемь часов, мне грубит медсестра «со знанием дела», мне делают местный наркоз, ставят капельницу, и я вижу, как разрезают слой за слоем низ живота, наконец, я слышу самый главный в моей жизни – крик моего первого ребенка, зашивают все и дают потрогать этот маленький комочек за синюю еще ножку.
- Ты чай будешь?
- Да, если можно.
Выхожу. Сердце замирает, и внутри все болит. Воздух. Воздуха нет нигде, чтоб инфекцию не разносить. Надо пройтись. Где там кипяток у нас? Главное – прийти и не ныть. Все уже позади. И не спрашивать, про личное и про самое главное, что внутри глубоко. Если захочет, расскажет. Люди странные: говорят не то, что хотят сказать на самом деле, говорят обо всем и скрывают часто самое главное. Люди странные: воюют, делают карьеру, ходят в институт, а про самое главное забывают. Это не к тому, что они не правы, а к тому, насколько они искренни в своих желаниях и поступках перед собой и другими.
Тяжело смотреть в глаза, которые тебя любят – это глаза, которые ищут твоего добра и света. Тяжело смотреть в глаза тому, которого любишь – это глаза, в которых ищешь добра и света. Тяжело любить – это бесконечный труд и сердца, и души, и тела. Легко сказать слово, особенно в наш век высоких скоростей жизни, век массовой, «жвачной» культуры, легко, но трудно любить живого человека со всеми его «минусами», эмоциями и слабостями, любить каждый день, миг, помогать ему и заботиться о нем, «погрязши в трясину быта» (да, да, именно поэтому все сказки и романы кончаются на том, как счастливые влюбленные женятся). Мне кажется, что людской эгоизм ведет борьбу с маленьким и беззащитным ростком любви всегда. Но человек самоутверждается, и самоутверждается он в основной массе случаев за счет других. Хорошо, если ему повезло, и социальная сетка дала ему шанс безболезненно для других самоутверждается. А чаще бывает, что он, как последний подонок, давит самых близких, и особенно тех, кого он искренне любит. Тяжело смотреть Егору в глаза Кати, наверное.
Да что я в самом деле? Эстетское занудство. Будь проще. «Дом2 – построй свою любовь». Построй свою жизнь. Знай точно, что «рондо сближает», что «Путин – наше будущее», что «маму надо слушаться» и т.д. и т.п. Мало ли в мире людей, которые «сделают меня счастливой», все решат за меня, которые никогда не будут сомневаться ни в чем. Может оно и лучше быть тупым куском мяса? Не хочу принадлежать ни к какому лагерю – ни тех, кто считает себя умным и знающим, ни к тем, кто «не заморачивается». Правильно, все штампы. И менять одни на другие – смысла нет: кому как нравится, кто как воспитан, у кого как жизнь сложилась. Пусть режиссером будет сердце.
За окном солнце завершало свой бесконечный круговорот. Караваны облаков…И почему-то хочется курить, но не буду, не буду рабом своего тела, хотя бы сейчас. Чайник закипел. Возьму чашки теплого цвета – они согревают ладони.
Тихо-тихо открываю дверь. Варенька заплакала – проснулась. Катя беспомощно так потянулась всем существом к ней, прикрывая свое нагое и изрезанное тело, от меня, словно боясь меня обидеть, оскорбить. Варенькин взгляд, он все понимает, все знает. Это не потому, что я так по-бабьи…это потому, что он, как рентген – насквозь. Говорят, что душа младенца находится в другом мире еще некоторое время после рождения.
- Надо распеленать и покормить.
- Давай отнесу на стол. Пеленки там внизу.
Мои кривые, корявые руки взяли ангела. Я чувствую как стучит ее сердце, прижимаю к своему. Секунды остановились. Самое драгоценное в мире в моих руках. Пусть люди воюют за нефть, деньги, пусть кто-то изображает из себя кого-то или чего-то, пусть политики спорят «за свой народ», пусть вся эта большая ярмарка-жизнь с картин Питера Брейгеля продолжается своим чередом. Но сейчас в другая картина – мадонна с младенцем, Катя и Варенька, и весь мир склонил голову перед ними. Катя кормит. Рассказывает про то, как он позвонил и хотел приехать, но не приехал. Про то, как многие отвернулись в этот самый важный и тяжелый момент, как не поняли, не приняли такой, какая есть, как не оправдала чьих-то надежд, как близкие напряглись от того, что пошло не «по плану». Кормить очень больно от непривычки. Слезы от обиды. Сказать обязательно нужно, чтобы не лежало и не гнило там внутри.
Варенька смотрит удивленно. Все пройдет. Останется самое важное, самое прекрасное в своей полноте – твоя жизнь и жизнь твоего ребенка. За слабостью придет сила. «Не забудь, что жизнь, она разная бывает», - мысль. Бессмысленно говорить что-то. Тут только время и тепло человеческого внимания может помочь. А киты и дельфины действительно выносят на поверхность раненых, больных или слабых особей, чтобы они могли сделать глоток воздуха…
- Останься со мной до вечера – мне страшно и одиноко одной.
- Конечно, Катюша.
Тихие минуты. Мой голос рассказывает дурацкие истории про какие-то концерты, про однокурсников, одноклассников, друзей. Нужно, нужно что-то говорить, смешить, убрать напряжение. Тяжело относиться к чему-то слишком серьезно всегда везде и во всем – это может сыграть злую шутку с вашей жизнью и можно сойти с ума… «невыносимая легкость бытия». Катина мама приехала. Мне надо ехать дальше.
Целый день таскаю с собой пакете медведя – подарок. Сегодня же День рожденья у удивительнейшего человека на планете и уникальнейшего. Петя. Чист, но не наивен, добр, но не слаб, искренен, но не из болтливости, как многие, живет для других, но не из пресловутого самоутверждения, интеллигентен и вежлив, но не ханжа, чертовски умен, но не «сухарь» (хотя до сих пор не пойму, как можно знать, чем отличается «Всенощное бдение» С.Рахманинова в исполнении хора им. Свешникова от исполнения хора им. Пятницкого в записи 1974 года, или, например, цитировать отрывки Гераклита об истории древних славян – колоссальный мозг) – в общем, один на миллиард или на все семь с половиной миллиардов на планете. Друг, которому можно высказать абсолютно все, даже самое-самое внутреннее душевное свое дерьмо, и он не сделает больших глаз и не осудит, и не посмеется: не знаю, как выразить, но ему почему-то как раз и хочется сказать то, самое главное, что внутри, может быть, потому что он свободен внутренне или по крайне мере видит рамки и границы, которые делают одних людей такими-то или другими, чувствует условности, отделяющие безумство от упорядоченности. Он для меня, как тот самый пассажир в поезде, которому можешь рассказать про свою жизнь и про себя абсолютно все, но надеюсь, что он не сойдет и не пересядет в другой вагон. Конечно, невольные аналогии с князем М. , но М. не принимал жизнь такой, какая есть, а Петя…он примет, обязательно примет всю и всех людей примет, и не испачкается. День рождения….нужно обязательно успеть сегодня поздравить.
Москва отражалась в стеклах маршрутки, опять уносившей меня куда-то, и неслись фонари, дрожа, мигая и скользя по стеклам. Вот такая она моя Москва – немного собрано холодная, вечерняя какая-то, веселяще-звенящая, зовущая мимолетными вспышками-увлечениями, располагающая к удовольствию, но останавливающая его внезапным появлением контрастирующей бедности и убогости, в ней хочется поразмышлять, но не как в европейских столицах о большом и основательном, своей пестротой она склоняет к пестрым и суггестивным мыслям – вон дом стеклянный, бабулька с авоськой, панк с «Карамазовыми», Патриаршие, артсобрание….Москва - распутная женщина, манит всех, но мало кому отдается. Вечером выходит настоящая: глаза-фонари горят, пахнет духами и чем-то животным (накопившаяся за день агрессия миллионов людей в замкнутых пространствах), вызывающая. Иногда сквозь пространства, сплющенных в один серый комок зданий и уставших от однотипного бешенного ритма людей, пробивается кусочек свободы – девушка босиком по лужам на Тверском бульваре, древняя маленькая церковь, скрытая от главных улиц дворами и большими липами, богема в интересных очках не на Арбате, а возле разрисованного полузаброшенного завода. Москва, как большинство огромных столиц, отдаляет людей друг от друга. Не знаю, почему. Может, конкуренция, инстинкты выживания, может, своей разношерстной бесконечной пестротой дает больше возможностей выразиться, и принадлежать или не принадлежать к «касте». Никто не знает друг о друге ничего – за закрытыми железными дверями закрытые души, закрытые оболочки глаз в набитом транспорте. Помню, как избивали какого-то парня в соседнем полупустом вагоне, но все отворачивались и, по-моему, никто так и не встал и не позвонил машинисту, и я в том числе. Да, да, не осуждаю. А, может, просто темп города изматывает настолько, что остается время и желание только для поверхностного и не хочется подумать даже о себе – массовая культура, массовая жизнь и при этом человек все более одинок и несчастен, пьет или ест какую-нибудь гадость от тоски. Зачем все это? Улетим все в свои иллюзии – их сейчас такой выбор в Москве… Телефон зазвонил.
- Алллло, да я уже еду…на вокзале….давай в метро пересечемся….ну давай на Полежаевскую подъеду – может успею забежать….да все уже возле метро. Пока.
Выхино. Каждая линия, я бы даже сказала, каждый маршрут имеет свою «клиентуру». Синие ветки метро, холодные в своей синеве - люди спокойные и много «творческих»; желтые – средний класс; серая – больше «пролетариата»; самая жесть -наша фиолетовая веточка – почти криминал; яркий контингент в электричках – тут уж вся Россия-матушка во всей красе, кого только не встретишь (и в хорошем и плохом). Особенны интересные граждане попадаются в вечерних, полуночных и полупустых поездах, когда «час пик» либо спал на нет, либо – в другую сторону.
В этот день мне повезло. Зашла в вагон. «Добро пожаловать на корабль уродов», - как сказала бы одна моя подруга, но у руля, естественно, буду я.... «В коммуне остановка, товарищи!». Почти инстинктивно сажусь возле «наиболее приличного»: «Всевышний, дай мне шанс спокойно доехать. Нет уже сил сканировать реальность и объяснять ее, встраивая в сетку логики. Хочется просто взорвать ее – благородное желание. Интересно, а что бы сказал Достоевский, Руссо, апостол и т.д. ежедневно проезжая десятки километров в московском общественном транспорте? Если еще в 30е г. москвичей «испортил квартирный вопрос», то уж транспортный вопрос их в настоящее время «доконал» окончательно. Хотя ростки добра и благородства, наверное, тем ценнее в этом «маленьком рукотворном человеческом аду», и я люблю их за это». Глазами: прямо напротив – поющая полупьяная бабулька, одетая, наверное, во все имеющиеся у нее вещи; справа напротив – девушка в красной юбке – пачке, в розовых колготках в сеточку, в малиновом грязном пальто, с «Red Devil» в левой руке с остатками былого маникюра, «пьяненькая»; через пару сидений от меня толстые парни кавказской национальности – хозяева жизни, смотрят на девушку и ржут; слева напротив – мужик с золотыми зубами, в непонятного вида кепке, и, как полагается, в спортивном, глазки мутненькие, заплывшие жирком обвисшего лица; дальше смотреть не буду (ханжество, скажете, но на лицах читается жизнь, хуже, когда не читается). Я, как все, наблюдаю из своего панциря, но я знаю, что и все наблюдают и за мной. Я думаю, что знаю, но все думают, что знают. Внезапно «приличный» соскочил со своего места и вышел из вагона, и на «смену ему» с криком вбежал безумный старик, что называется без определенного места жительства и с определенным запахом. Уселся рядом, достал кусок хлеба и начал жадно поглощать его, бормоча при этом какие-то бессвязные слова, периодически в его речи проскальзывали цитаты из Библии. Может, я сошла с ума? Пересяду в другой конец поезда. Вот оно вам - и «любовь к ближнему», и Бах, и Достоевский, и Кант, и Кьеркегор, и Моцарт, и Шостакович, и Рембрант, и Толстой, и Тарковский, и Ван Гог, и Христос, и все «великие мысли и мыслители». Все это «прелестно», но в жизни бывает так, что просто воняет каким-то дерьмом, и очень не хочется, чтоб это воняло под носом, и бывает, что не отгородится от него никакой возвышенной «чистотой». Просто противно от бессмысленности «прекрасного и возвышенного» по сравнению с запахом дерьма. И какую философскую систему подобрать, когда по схеме все так идеально, почти божественно получается, а в жизни всегда воняет дерьмом? Тут не только душа и бренное тело. Углубляясь, всплывает вопрос Ивана Карамазова…
Поезд стремительно набирал скорость, преодолевая пространство и время, стремясь оторваться от земли. Со скоростью нарастало ощущение неподвижности и тишины в вагоне, и только беззвучные мысли ползали по телам пассажиров. Смешно, но не прятать же глаза в книгу или рекламу на стенах. Кто-то смотрел нагло, по-хозяйски оценивая, кто-то робко, исподтишка изучая, кто-то просто не знал, куда глаза деть. Мне все равно. Вообще-то я люблю улыбаться по-дурацки в таких случаях, но в нашей вечерней компании это было бы расценено как знак «расположения к знакомству», чего бы мне не хотелось. Знаки говорят о большем, чем слова всегда… «Кажется, в «Метро 2033» между станциями бегали огромные крысы-мутанты, которые пожирали выживших после ядерного взрыва людей», - мысль.
Станция. Девушка с журналом в руках «Все звезды», сбоку на журнале большими буквами «Стань ближе к звездам». Какая же чушь, почему-то люди склонны думать, что если они будут читать о «звездах», говорить о «звездах», одеваться как «звезды», то они станут «звездами»! Аналогично, многие думают, что, если они ходят в церковь, то они станут ближе к Богу, если читают «умные» книги, то станут умными, если тратят последнюю зарплату на платье «как у Ксении Собчак», то станут Ксенией Собчак, если спорят на кухне о политике, то это каким-то образом может отразиться на «политической ситуации в стране в целом» и т.п.- простая схема управления «психологией масс», как сказки, но, между тем, никто даже «под прицелом пистолета» не расстанется с любимыми иллюзиями, наполняющими, как кажется многим, их «серую и однообразную» жизнь псевдосветом. И не важно: ботаник ли ты, всю жизнь копошащийся среди редких бабочек, или немолодая женщина, упивающаяся любовными романами из книг, или маргинального типа личность, с «философской постановкой вопроса» - все жаждут быть обманутыми иллюзорным ощущением псевдореальности, который создают либо они сами, либо кто-то создает ее для них. Это особенно ярко и остро выпирает в нашей «экранной культуре». Может, вот оно, счастье? Но бывает страшно порой, как какой-нибудь «идеалист», поймав, как ему кажется, очередную истину или идею, витающую, как ему кажется, в обществе или божественную (антибожественную и т.д и т.д.), идет за нее убивать, крича словечки типа «народ», «народные массы», «страна», но никогда! «человек». Нет «человека» для иллюзии, даже для иллюзии счастья, нет человека для идеала, схемы, даже, как не грустно констатировать, для моего любимого искусства. Цинично, конечно, и чертовски как хочется быть обманутым, не чувствовать запаха какого-то дерьма, а чувствовать запах «райских деревьев», читать про великую любовь, но при этом не стирать «грязные носки» любимого, ездить в бронированных машинах с тонированными стеклами и быть «глубоко в душе с народом». Всегда приходится идти по такому «лезвию бритвы» между безумием «иллюзорной реальности», создаваемой в индивидуальном порядке, и безумием «настоящей реальности», создаваемой, по Марксу, «коллективным Разумом», и находить при этом рациональные детерминанты (впрочем, кто же проверит насколько они рациональны, реальны и разумны), за которые можно ухватиться, чтоб, либо окончательно не погрузиться в хаос или какое-нибудь «мракобесие» (вплоть до паранойи, шизофрении и проч. сумасшествия), либо стать полностью «зависимым» от чужой воли (не важно от кого, хоть от матери родной) или даже от собственной мысли. Честно, сопротивляться силы хватает не всегда, и, скорее всего, «напичкана» я из вне будь здоров, как и все.
Полежаевская.
-Алло, Петь, купи мне, пожалуйста, чего-нибудь поесть – я не успеваю. Хорошо, я тогда в центре зала подожду вас.
Кто-то уезжает, и нам нужно сейчас ехать провожать его на вокзал. Ну, что ж , нужно так нужно.
-Петь, ты не успел, ну ладно. Все отлично. С Днем Рожденья. Я потом все скажу. Привет, Антон. Что так быстро уезжаешь?
Как там у Чехова в «Трех сестрах» «именины, масленица, гости» или что-то там. Круговорот….Толпа с «дня рожденья», и я в том числе, поехала провожать на вокзал. И мои глаза сморят, но не видят, мои уши слушают, но не слышат. Наверное, еще немного и мне покажет свой пятачок и рожки гоголевский черт и со смехом укажет на меня пальцем. «Пристрелите уже меня кто-нибудь, как бешенную собаку», - мысль. Петя тащит огромный чемодан.
-Давай помогу. Столько здоровых мужиков вокруг, а ты в свое День Рожденья тащишь чемодан. Так ты почему Пете не поможешь? Вот сволочь!
- Не надо.
- Да, я грубая, злая и вульгарная девица, но, если ты хочешь, я извинюсь.
Кто-то повис на перекладине в вагоне, кто-то весело о чем-то болтает, а я, кажется, просто устала и, как женская половина планеты, с трудом контролирую свое эмоциональное состояние. «Перестань «крыситься», «машем и улыбаемся»», - мысль. Злость – полезное чувство, злость, как и агрессия, порождает огромную жажду жизни и дает внутренние силы (резервы организма). Злость как проявление внутренней силы, но опять же не как слабости. Слабые люди распяли Христа. О чем это говорит? О том, что большинство слабо настолько, что способно затоптать и уничтожить Бога, и в кровавой бойне никому не придет в голову спросить, а кто же следующий, если не я? «Прости им Господи, ибо не ведают, что творят», - крик Спасителя перед смертью. В людях еще столько животного, что часто возникает соблазн привычки к добру, хорошему, многие пользуются добротой и не ценят часто, а чаще всего воспринимают за слабость, и топчут. Великая и чистая доброта не для жизни – она для смерти. История человечества, искусство изобилует примерами, в которых непременно святое и доброе погибает, не важно что: человек, любовь, хорошее в человеке, целые цивилизации. И Ницше прав, говоря, что доброта не для жизни, во всяком случае не для жизни среди «толпы», говоря что «добродетель» - слабость, что Бог умер для людей – «слабые люди убили Бога». Но! Есть такое но: «тварь пожрет другую тварь» и жить только по «волчьим законам» нельзя, потому что, есть ли абсолютная сила, которая не перерастет в слабость, не одряхлеет, будет вечно идти вперед? И Бог один, и дьявол один, и король всегда один, и монах всегда один, несмотря даже на то, есть ли у них свита или нет, и над ними, действительно, всегда висит «дамоклов меч». Тяжело быть одному и хочется, чтоб тебя любили просто так – такая вот человеческая слабость. Моя «злость» пришла ко из детства, когда перестала потакать моим одноклассникам и давать им списывать, перестала «слушаться во всем родителей», склонных к переизбытку эмоций в адрес «единственного и уникального» ребенка в огромной семье с бабушками, тетушками и т.п., стала уничтожать «чувство пассивной жалости», когда она переходила рамки реальной помощи и входила в разряд обязанностей, и развращающим образом влияла на человека, особенно на меня саму. Но при этом, как мне кажется, я добрее многих людей, считающих себя добрыми. Большинство, кстати, всегда считало, что я не люблю людей, правильно, я люблю хорошее в людях, а плохое лишь терплю.
- Ну что, Антон, расскажи, чем вообще живешь, чем дышишь, о чем мечтаешь?
Хорошие у него глаза, добрые, светящиеся и какое-то стремление в них есть, а если цель есть, то все будет нормально, ведь большинство страдает только потому, что не знает, чего конкретно хочет, и не знает, какие «маленькие шажочки» предпринять на пути к заветному.
- Все сбудется у тебя, Антон.
«Поезд Москва-Минск отправляется с третьей платформы в 23.15» - вокзал. Было бы здорово, если бы была, как в «Гарри Потере» волшебная платформа 9 и ; , и можно было уехать в какую-нибудь волшебную страну на волшебном поезде. Поем гимн России - поезд с Антоном «отчаливает» от платформы.
- Слушай, возьми меня с собой. Ну, ладно. Я буду тебе писать….в Интернете….возвращайся…ты обещал….
Странный день – без распорядка, без тех ежедневных вещей, которые наполняют жизнь покоем, стабильностью, уверенностью и смыслом. Такие абсурдные дни словно ставят тебя на место – думаешь, что владеешь ситуацией, собой, владеешь частичкой мира, но, на самом деле, все наоборот. Смешно, и кто-то там во Вселенной смеется, наверное, над тобой. У Джека Лондона есть такой рассказ «Когда боги смеются»… Именно в этот день хочется заглянуть в пропасть, пускай и пропасть заглянет в меня, но я не боюсь. Постояв над пропастью, ощутив ее дыхание, замерзнув от повеявшего холода и нежной улыбки смерти, хочется жить, лететь на свет туда, где все так просто, где пахарь пашет землю, где ветер качает деревья, пекарь печет хлеб, солнце и море ласкают, где влюбленные любят друг друга не потому, что так должно быть, хотя так должно быть, а потому что они счастливы от этого и размышлять над этим уже не нужно. Странный человек - горе ему от ума и радость ему от него, горе ему от сердца и радость ему от сердца. Ум – извращенец, вечно выбирая между добром и злом, хорошим и плохим, одно без другого не приемлет, так как всегда будет ставить рамки и сети, а закинув такую сеть, все равно поймает два противоположенных начала. Сердце – обманщик, закрывает дверь разуму и воле, но именно оно и определяет жизнь, и, убивая в себе позывы сердца мы убиваем и себя.
Это мое личное отношение и я, как все, ограниченна рамками того, что вижу, слышу, чувствую, думаю только то, что хочу, наверное. Дни наполняются часами, минутами, секундами, а мы наполняем их событиями, смыслом, чувствами, эмоциями, мыслями. Идея «вечного возвращения» не приходит в голову – она обесценила бы всю полноту и уничтожила смысл, «день сурка» для самоубийц, а жизнь прекраснее, чем смерть точно. Поэтому разукрашиваю, разукрашиваю каждый миг, и кто сказал, что красить можно только в черно-белые полоски, кто сказал, что всегда нужно быть «в позитиве или негативе», кто сказал, что это плохо или хорошо? Но я счастлива и никто этого не отнимет у меня, не отнимет моей сладостной иллюзии счастья.
- Пойдем пить водку за твое здоровье, Петенька. Да не важно куда – все равно.
Юра. Имя, как у моей той первой и самой сильной любви. Что-то теплое внутри всплывает. Юра – друг Пети, а, по негласному обычаю, его друзья – мои друзья. Ассоциации – ложная вещь и сколько же их в этом самом подсознании. Попробую избавиться. А какой же ты настоящий и, может быть, ты понравишься еще мне такой как есть целиком? Знаю, ты лучше, чем хочешь казаться.
- Юра, ты с нами?
О, этот вездесущий запах кур-гриль, не воспетый поэтами, но весьма символичный и характерный для Москвы начала 21го века, и поэтому поэтичный. Этот запах встречает меня возле всех станций метро, автобусных остановок, возле вокзалов, возле магазинов, в общем, везде, где есть люди есть и этот запах: то он прилетит издалека, намекая на свое существование, то позовет с нахальством, повиляв прямо перед твоим носом, то «ошпарит» набитый и сытый желудок тяжелым своим угаром. Я помню на какой-то картине божественного «Страшного суда» были изображены души грешников жарящихся на вертеле и напоминающих куры-гриль своими толстыми и недоумевающими фигурами – интересная фантазия, пришедшая какому-то исступленному иконописцу. Эти куры сверкали жирным блеском из палатки, стоявшей неподалеку от нашей остановки, и как-то вдруг перехотелось есть.
- Куда пойдем? Ну, естественно, на Маяковскую, куда же еще!
- Я помню, тут поблизости есть Аптека, где продаются психотропные препараты.
- Это, конечно, актуально сейчас. Можно ли съесть что-нибудь такое, чтоб сразу и наверняка и не мучиться потом? Сейчас бы съела.
Опять куда-то идти, идти, что-то делать и улыбаться нужно. Улица, такая правильная и вылизанная, как все Московские, все уже и уже, и почему-то и все тяжелее по ней идти. Разговор становится похож на рассыпанные разбитые стекла и его не хочется продолжать. Господа, это такая приятная манера у Вас мучить не важно чем: заботой, любовью, непониманием, ревностью, злостью? Почему-то не просто и не легко идти сейчас с Петей и Юрой. Почему не просто? Виновата ли я за чьи-то обиды и страхи? Вы не виноваты передо мной ни в чем. Давно всех простила и отпустила заранее. Не может принадлежать человеку ничего, кроме как в редких случаях он сам себе. Хочется поймать мечту за хвост, поймать любовь, счастье, посадить в золотую клетку и знать, что завтра не упадет просто так кирпич тебе на голову и все это останется с тобой навсегда. Хочется чувства простого сытого и здорового самодовольного счастья. Но человеку мало – он все равно что-то там мечется, ищет, сомневается и любовь, счастье, мечта ускользает через пальцы и пересыпается как песок в руках. Так было, есть и будет и это прекрасно! Прекрасно и идти вот так неизвестно куда рядом с Петей и Юрой, говоря о чем-то, споря, огорчаясь и обижаясь, улыбаясь, смеясь. А ведь, на самом деле, все так просто, нет человека – нет проблем, нет обид, ревности, злости, огорчений, нет маленьких и больших дешевых манипуляций, направленных на порабощение одной особи другой, а зачем вообще люди вместе? Не только же для того, чтобы мучить друг друга…..
- С Днем Рожденья! Желаю тебе жить. Понимаешь, многие только думают, что живут, а, на самом деле, ничего же нет у них внутри – только внешняя жизнь, а внутри все прогнило. Береги себя и люби: сам себя не полюбишь – никто не полюбит. Да, медведь. Я искала Годзиллу, но не нашла, поэтому Вини Пуха решила подарить. Он поет «сопилки и пыхтелки».
- Что ни одного кафе не осталось во всей Москве?
- А что обязательно идти сейчас? Может, по домам?
- Ты можешь ехать, если тебе надо.
« Мой город тонет в печали, я погиб час назад, его стены рыдали, смотря на алый закат»… Летите мои слова, улетайте в черную дыру жизни. Тот, кто придумал язык первым, не знал, какое же это зло. Можно говорить сколько угодно и что угодно, кому угодно, но ничего не скажешь, потому что правда, она все равно у каждого своя останется. Слова, мысли – лишь витиеватые узоры на стекле. Культура – символ мира, мировой души, а каждый символ несет на себе нагрузку бесконечного количества смыслов. Язык «возделывает» культуру, парадигму эпох, цивилизаций, поэтому получается бесконечность помноженная на бесконечность, рождающая бесконечность. Кажется, из Ветхого - Бог разделил язык людей, чтобы они не смогли построить Вавилонскую башню, чтоб не стали «подобны Богу». Но единство языка не означает понимания друг друга, и люди не могут до конца понять друг друга, ведь чтобы это сделать, нужно прожить заново жизнь другого. Наборы штампов есть, но, как в генетике, небольшое количество штампов, соединяясь между собой, рождает бесконечное разнообразие. Удивительное дело, бросаться словами, фразами, изображать что-то там, и верить, что тебя слышат и понимают, что тебя знают. Также удивительно и то, что существует столько умных книг, людей, простых и всем понятных истин, все так правильно рассуждают, говорят, думают, но почему-то мир до сих пор не стал похож на рай, и почему-то, все равно, зная как сделать, чтобы стало чуточку лучше, человек делает часто все наоборот. Всего лишь игра.
- Ты что, хочешь меня разжалобить?!
- Да как ты смеешь вообще. Ты думаешь, что мир вертится вокруг тебя: не можешь понять, что не все в мире думают о тебе.
Банальная ссора. Не думала, мы «так далеко зашли». Хватит на сегодня.
- Петь, дай сигарету.
Голубой сигаретный дым очень красиво, безусловно, смотрится на фоне ночной Москвы. И многие курят, потому что считают, что это красиво, таинственно, добавляет им серьезности и загадочности. Сначала дорогие сигареты, потом подешевле, и самые заядлые курильшики курят самую дешевку. Просто куришь и в голове дым…Какая же гадость! Наверное, не мое просто. Выброшу, пожалуй.
- Пойдем в метро.
Как же не хочется мне, чтоб вы именно сейчас были рядом, но что сказать, чтоб поняли и не обиделись?
Вот только не нужно теперь смотреть на меня и улыбаться с виноватым видом. Все свободны. Есть много больше, чем просто слова. Не могу обижаться на человека, ненавидеть его – бесполезные усилия и бессмысленные, никому ничего не способные доказать, лишь вред самому себе. Простое разочарование, но я и не склонна очаровываться кем-то, хотя пытаюсь понять человека всегда и дать ему шанс стать лучше. Закрыты ворота рая. По себе знаю, насколько все слабы в той или иной степени, в том или ином. Совершенства, идеалы порождены лишь сравнением. «Человек есть мера всех вещей», - Гамлет. А, может, это и хорошо, что так?
Тотем-объект туристов – станция метро Маяковская. Почти пустая, легкая. Забегаю в последний момент в закрывающиеся двери. Петю чуть не зажало.
- Всем пока!
Вода капала из-под крана, медленно собираясь в один непрерывный поток: «Кап-кап-кап….». Она пахла чем-то знакомым, сыростью и хлоркой. Вода помнит всю историю Вселенной, она стара и молода, как вечность. Вода познала жизнь, познала смерть, познала абсолютный покой и неистовую бурю. «Мой мудрый океан планеты Солярис, мать-вода, побудь сегодня со мной, смой с меня все плохое, и я расскажу тебе все как есть», - мысль. Кран зашипел потоком. Чувство обволакивающего и нежного тепла, и захотелось спать. Маленькие капли на коже собирались с струйки, стекали. Наблюдаю за их движением – это успокаивает, смывает тревоги, мысли, страхи. «И это пройдет» - точно помню, что надпись на кольце Соломона. Действительно, «пройдет».
Любимое мое верблюжье одеяло накрыло меня с головой, и стало отогревать моим теплом постель. Голова провалилась в пуховую подушку. Наверное, это неправильно, что вещи доставляют столько ощущений счастья человеку. Человек набивает ими дом, наполняет ими свою жизнь: «так сегодня накоплю и куплю машину, завтра телевизор, через год построю дачу, через пять снова ремонт, а там и о детях надо подумать». И носим все, как черепаха панцирь, свой «скромный скарб». Но юродствовать разве что в ином случае остается или жить за счет других? Ни в одной священной книге не написано, что богатство (во всех смыслах) – это грех, также как и «бедность не порок». Много видела «проповедников абсолютного счастья и любви к людям», которые жили за счет других и им не приходило в голову, что они что-то не так делают по отношению к другим. Путь праведника – всегда путь одинокого. Хотя в детстве я восхищалась персонажем сказок Туве Янсон «Все о мумии-троллях» - Снусмумриком, у которого ничего не было, кроме губной гармошки (в конце он подарил и ее кому-то), он носил с собой свои воспоминания о мире, о путешествиях, о разных существах, которых встречал на своем пути. Он был моим романтическим героем. В каждой вещи, к которой ты привязан, сидит по бесу, кажется, так считал персонаж Мамонова в фильме «Остров». Модное платье, вкусная еда, дорогая машина….мелочи, а приятно...Есть такая «уловка совести» - немного пафосное «главное, чтобы все это не было самоцелью, и не скрывало основного». И все-таки, я думаю, что и в аскетизме есть небольшой элемент гордости за свою самоотверженность.
Кот пришел ко мне. Он всегда со мной и почему-то только мне поверяет свои тайны. Нахальное «Мяу-вопрос»: Ты не спишь? Ну, тогда немного погладь мне спинку, а я намурчу тебе о том, что меня удивило и поразило в сегодняшнем окружающем мире. Ласковое «мяу»: «Ну, еще капельку погладь, и я расскажу тебе самое интересное». «Мяу – спокойной ночи»: «Я буду ждать тебя завтра весь день, только ты приходи, и я снова тебе все расскажу».
- Прошу у тебя, Господи, как всегда, неоригинального самурайского девиза - силы, мудрости, терпенья… для всех нас…и прости, если сможешь. Ты всегда со мной – я знаю.
Усталые глаза никак не хотели закрываться, и следили за почти незаметным в общей темноте движением в моей комнате. Тени от фар проезжающих машин ездили по потолку, растекались и исчезали возле самого косяка двери. Мысли кружили, кружили, водили веселые хороводы, соединяясь в звенья уже независимо от моей воли. Тишина. Тишина напряженно давила на уши, заставляя слышать малейших шорох внизу во дворе, даже через закрытые окна. И как-то захотелось вдруг вылететь в одной своей белой большой рубашке на встречу этому холодному, неизвестному миру за окном, полететь вместе с ветром, незаметно, как Марго, и свободно, потому что без завтра и вчера, полететь туда, где еще не была, сделать то, чего еще не делала, заглянуть в окна, в окна человеческой жизни, в человека заглянуть и, может быть, Бога там увидеть, и поверить, что все действительно хорошо, и будет лучше, и я еще кому-то нужна и мне кто-то нужен, и я для чего-то же есть именно в это время и в этом месте. Небольшой шорох в углу комнаты, осторожная тень. Это бабочка Дона Карлоса меня навестила, - улыбаюсь – если долго смотреть на нее уголками глаза, можно увидеть….или глаза что-то там на 180 градусов….но это как-то странно….неудобно…бабочка….спать….