С ранних лет меня донимала бессонница. Являлась как важная гостья, усмехалась, уставив бездонные глаза прямо в душу.
- Опять не спит! Какое противное дитя, - полушепотом ворчала няня. Она сидела рядом с моей кроваткой, щелкая вязальными спицами. Из–под ее пухлых пальцев рождался очередной шедевр – уныло-полосатый свитер, который я буду обречена носить этой зимой.
- Дитя ангины замучили, а Вы снова мороженое купили, - сердито выговаривала она отцу, недовольная тем, что в нашей странной семье ценный педагогический опыт постоянно оказывался бесполезным грузом на ее сутулых плечах.
- Горло – уязвимое место у Тельцов, - неохотно отзывался отец, не поднимая голову от книги.
Он всегда был немногословен, замкнут, и я стеснялась лишний раз его побеспокоить. Он хранил тишину внутри и вне себя. Иногда мне хотелось закричать, опрокинуть стулья, но уже в три года я хорошо знала, что единственные громкие звуки, разрешенные в доме, - это звон китайских колокольчиков.
Няня обижалась на невнимание к ее заботам, поджимала губы и, понизив голос, бубнила:
- Вот покину я вас, и живите тогда, как хотите. Можете хоть совсем не спать, а вместо каши кормить дитя шоколадками.
Отец, не дослушав, уходил из детской, плотно затворив дверь.
Утром невыспавшаяся нянька тоже становилась молчаливой, и я страстно мечтала о прогулке.
Но на улице мы чинно прохаживались по бульвару, старушка раскланивалась со знакомыми, я ковыряла носком ботинка усыпанный листьями асфальт.
Счастье, если на дороге встречалась кошка, а еще лучше - собака. С кошкой няня ласково сюсюкала, больно шлепнув по моей руке, протянутой к пушистой шубке.
Собак суровая надзирательница панически боялась. Она прижималась спиной к дереву и откровенно дрожала.
- Собачка милая, пойдем, я познакомлю тебя со своей няней, - лукаво приглашала я.
Мой восторг усиливался, если встреченный пес имел устрашающий вид и не скупился на хищную улыбку. Главное, пересилить страх и спокойно положить ладонь на его собранный злобными складками лоб.
Затем наш путь пролегал мимо черной бревенчатой избы с вечно закрытыми ставнями. По слухам, ночами здесь шла крупная карточная игра, а нерасплатившихся должников на заре находили на перекрестках с ножом в сердце.
Теперь наступал черед няни расквитаться за собачку. Она рассказывала мне, что днем игра продолжается: призраки в окровавленной одежде стараются обыграть хозяина. На кону – его душа, но пока ему везет. Помогают молитвы старенькой матери.
В комнате няни над сундуком с ватными одеялами висели иконы, которые она почитала с языческим пылом. При отце она скрывала их ситцевой занавеской, чтобы не давать святыню на поругание. Мой отец увлекался буддизмом, и няня коленопреклоненно возносила мольбы об избавлении его от идолопоклонства.
В папином кабинете витали тонкие ароматы сандала, терпкие запахи можжевельника. Вместо икон – танки, красочные изображения то милостивых и прекрасных, то гневных, пылающих, с множеством конечностей божеств. Это будоражило воображение.
На Рождество к нам приезжала бабуля, и тогда французские духи пересиливали восточные благовония. Она принадлежала к католической церкви, и мне очень нравились ее эмоциональные отношения с Богом.
«Матка Боска Ченстоховска!» – поминутно восклицала бабуля. В памяти до сих пор всплывают фразы на польском языке, которые щедро рассыпала экзальтированная пани Ядвига, как ее все называли.
А мама… Я вижу только ее тень. Она простучала в моем детстве каблучками узких туфель, взмахнула жемчужными перчатками и исчезла, не поднимая вуали. Она не склонялась ни пред кем, заставляя близких служить ей самой.
У каждого свои святыни, и я задумчиво перебирала лотосовые четки отца, зажигала с няней лампаду, вплетала с бабулей свечи в еловый рождественский венок.
Прогулка заканчивалась. Мы возвращались во двор, и там со мной здоровался огромного роста человек. Няня снова впадала в состояние неконтролируемого ужаса.
Он сумасшедший, ночующий попеременно на всех городских кладбищах. Невероятно грязный, весь в земле, словно Вий, он подавал мне широкую, как лопата, руку, изъеденную коростой. Это ежедневное мое испытание, которое я ждала, тем не менее, с нетерпением.
Потом мы, запыхавшись, бежали по лестнице. Скорее – мыло, стиральный порошок, а лучше уксус.
Теперь понимаю, что я никогда бы не отказалась от его негигиеничного рукопожатия. Так просто разорвать всего лишь одну тонкую ниточку, связывающую с миром людей. Но без этих нитей я бы провалилась в пустоту.