Помещение во дворце. Пилат и наложница
Пилат
Ответь мне женщина, какое чувство
тебе дороже остальных?
Любовь к науке ли, к искусству,
желанье ль выразиться в них,
нырнув в водоворот шумих,
снискав почёт и просто славу,
по праву или не по праву,
неважно, денег сладкий звон,
фантазий лёгких дивный сон,
познанья жажда ли, утехи,
игра ума, оковы сладострастий,
стремленье ль к силе или власти, –
что для тебя ценнее в человеке,
в себе самой?
Наложница
Наверно, материнство,
увы, не всякой женщине дано...
Пилат
Не всякому... Я вижу, ты корыстна,
как, впрочем все вокруг.
Наложница
Да, но...
Пилат
Что «но»? Что «но»? В который раз ты
меня уж просишь! Я смотрю,
что это стало слишком часто.
Наложница
Да, но...
Пилат
Часто и напрасно...
Тебе ещё раз повторю.
Ты мне нужна как женщина на ложе,
а не как мать рождённого дитя.
Когда б я был на десять лет моложе,
иначе бы я рассуждал. Хотя
кто знает!..
Наложница
Господин мой, я не вправе
Просить о материнстве у тебя,
а только – плотью ублажать, любя.
Пилат
Пожалуй, так. Не вправе. Точно так.
А я, признаться, помыслом о славе,
которой столько лет искал в Державе,
не согреваюсь больше. Вздор! Пустяк!
Что слава? Вечно лживого поэта
в надрывной оде свитые слова,
пустые, как фальшивая монета,
венком увенчанная голова
и крик докучливого плебса
в ушах: «Виват тебе! Виват!»
Нет, славой мне не отогреться.
Наложница
Ты славою и так вполне богат,
но правильно: не кормит и не греет
её кимвалами звенящий гимн.
Ты мудр и опытен, мой господин,
сегодня – ты велик и признан всеми,
учёный муж, наместник, прокуратор...
А там – забыт.
Пилат
Где – там?
Наложница
Где стынет время,
где вечный мрак на всём лежит,
в аидовых чертогах...
Пилат
Грустный вид
Харона, Леты всадника не тронет,
пускай хоть целый мир утонет
в священных водах Стикса! Но когда-то
я слышал проповедь совсем иную:
один из нищих мудрецов сказал,
что жизнь и смерть, как будто, обоснуют,
намного большее, чем жизнь. Ещё он возвещал
начало Эры Искупления и веры
в иные, вечные законы бытия.
Что скажешь?
Наложница
Здесь, увы, в чести химеры.
Ты знаешь сам, давно сюда попал.
В Ершалаиме жизнь течёт своя:
оракулы на каждом перекрёстке,
святоши, прокажённые, слепцы,
философы-бродяги, недоноски –
от них слова летят во все концы
о нового пришествии Мессии,
о признаках семи конца времён.
Но ты ж не станешь речи все пустые
их слушать – ты же так умён!
И знаешь, всадник, как могли быть дети
твои прекрасны, коих я рожу?
Пилат
Опять ты о своём!?
Наложница
Я нахожу,
что эта тема для бесед на свете
из лучших тем. А что до праздных нищих, –
из края Палестины в край бредя,
они следы Мессии тщетно ищут,
словесных стен громады громоздя,
и бредят. Нет, мы можем сколь угодно
приветствовать их вздор, любить, дарить.
Мы можем славить их бездумно, всенародно
и даже верить в правоту их, может быть.
Мы можем нарекать их новым Пифагором.
Но не могу я, женщина, понять,
как можно долго восхищаться вздором.
Пилат
Плебеи верят тем, кто может дать
побольше им словесного дурмана.
Сама сказала: поздно или рано
забудут и меня. А я в зените
надёжной славы – воин, победитель,
наместник Рима в проклятой земле.
Наложница
Тебя должно ли это волновать?
Не хмурься так. Расслабься. Наплевать,
что говорят смешные пустомели!
Философы! В последнейшем осле,
навьюченном тюками, смысла боле,
чем в их речах о вере и о воле.
На праздник скоро город соберёт
таких ещё, что после на неделю
досужих разговоров будет...
Пилат
Вот!
О том и речь, что этот праздник гадкий
из года в год меня берёт в тиски
ужасной, беспробуднейшей тоски.
О, Боги, Боги! Здешние порядки –
будь прокляты они! И весь Ершалаим!
Наложница
И что ж? – твоё величье вместе с ним?
Пилат
Сама сказала – в славе нету смысла,
забудут всё равно... Ответь же мне, зачем?
Наложница
Прости, мой господин. Проблем
житейских не решают Числа.
Что слава? Власти блеск? Богатство?
Количество – не более того.
С количеством привыкли мы считаться,
сверяя, что и где и сколько у кого.
А смысла нет иного, кроме
рождения своих детей
и жизни с ними в общем доме.
Пилат
Опять ты песенкой своей
мне слух туманишь!
Наложница
Отвечаю
на твой вопрос, мой господин.
Я нахожу, что свет седин
твоих, которые ласкаю,
вполне достоин почитанья
сыновнего. Ужель твоей подруге,
которая дана тебе, Пилат,
не должно исцелять твои недуги,
тоску глушить? Трудами утомленный,
ты мудр и честен, крепок и богат, –
что ж надобно ещё для жизни полноценной?
Не хмурься, не печалься, воин Понтий.
О чём страдать?
Пилат
О том, что прожил жизнь.
Наложница
Ты выпил чашу не до дна. Ложись,
глотни ещё.
Пилат
Нет, там – на горизонте
уже маячат огоньки смолы,
зажжённой по теченью Флегестона,
и катит он священные валы
холодных вод бесцельно, непреклонно.
И недостаточно отпущенного мне
короткого отрезка быть Пилатом!
Нет радости в играющем вине,
коль всё утонет в сумраке проклятом.
Харона не подкупишь ты ни златом,
ни серебром, ни прелестью речей,
которыми я прежде похвалялся,
ни звонами доспехов и мечей,
ни обаяньем сладких мелочей
натуры женской...
Наложница
Что ж, давай, пожалься
своей наложнице, советчице своей,
которую, по-моему, ты любишь.
Пока любовь – нет смерти.
Пилат
А Орфей?
Не ведают законов, судеб люди ж!
Кто разлучён был смертию с любимой,
как с Эвридикой он, тот ни за что
не повторяет путь неповторимый.
Законы жизни с лёгкостью раз сто
изменит смерть по прихоти фортуны.
Оракулы раскидывают руны,
сенаторы радеют за закон.
Но перед смертью всяк из них смешон.
Наложница (смеясь)
И это говорит законодатель!..
Пилат
Я исполнитель – это есть мой хлеб.
Законы дать могу лишь для наложниц,
как делает давнишний мой приятель
Наместник Критский... Вот досталась должность!
Не то, что здесь, в проклятой Палестине,
где каждый третий вор или смутьян,
а то и тех и тех по половине...
О, как же я был прежде слеп,
что согласился! Служба на чужбине
таит в себе соблазны и обман.
Ты говоришь, устал. И то, устал!
Как не устать вконец от одичанья,
бездействия в клубке сплошных интриг!
Меня спасает полное молчанье.
Что говорить? И так всего достиг.
А то, что приближается кончина,
я чувствую хотя бы потому,
что вторит в голос плебс Ершалаима
не мне – пророку вторит своему.
Наложница
О ком ты?
Пилат
Неужели ты не знаешь?
Его зовут Исус Христос,
по-гречески.
Наложница
Он грек?
Пилат
Пустой вопрос.
Не грек, наверно. Вся его вина лишь
в словах наивных. Обвинён священством,
ко мне доставлен на допрос вчера.
Я говорил с ним, испытал блаженство,
потом не спал почти что до утра.
Пытался разобраться в тяжком обвиненье.
А тут ещё дурацкие виденья...
Наложница
Да, вижу, ты устал, мой господин.
От этого рецепт всего один!
Блаженна плоть мужчин в руках гетеры.
Когда в пылу страстей, не зная меры,
они в её объятиях горят,
любви вкушая самый сочный яд,
усталость их по волшебству проходит.
Вкуси блаженства в неге и в свободе,
и погрузись в него до дна.
Усталость будет вмиг исцелена.
Пилат
Ты снова будешь о ребёнке
меня просить. Тебе зачем, скажи,
проблемы, крики, мокрые пелёнки?
Наложница
Я женщина...
Пилат
И что же это слово
тебе гласит? Какие падежи,
склонения, спряжения глаголов
отличны в нём от имени мужского?
Детьми мы все проходим школу,
и я прошёл ученья этажи,
и помню, что отличье между нами
легко раскрыть простыми падежами.
Жена... Жене... Женой... Жену...
Но человеку свойственно стремиться
к комфорту и достатку. Не одну
я женщину познал, и отличиться
не удалось в вопросе этом ни одной.
Те, кто хотели стать женой,
ребёнком думали прикрыться.
Те, кто не смели помечтать
Пилату спутницею стать,
искали способов известных,
бывало, даже и бесчестных,
не становиться матерями.
Никто из них не стал рожать
Наоборот, бывало, сами
просили пощадить, пождать
денёк-другой, чтоб от зачатья
предохраниться. Я всегда
об этом проявлял понятье.
Пускай мужчины – господа,
и рабство женщины – проклятье,
я не был с женщиной тиран.
Ведь мне недаром разум дан.
Так и тебе, надеюсь, тоже;
когда со мною делишь ложе,
наверно, вовсе не за тем,
чтоб нарожать детей Пилата.
Я тоже молод был когда-то,
мечтал о подвигах и славе.
Мой острый меч и крепкий шлем
прославились по всей Державе.
Тогда впервые я познал,
что значит лоно девы страстной.
Любовью первою страдал,
и юным сердцем воспылал
к одной афинянке прекрасной.
И что же! Стоило спустя
недолгий месяц ей признаться,
что хочет от меня дитя,
как стало сердце усмиряться,
и вскоре первый юный пыл
во мне уже совсем остыл.
Наложница
Что ж было дальше с девой тою,
мне не расскажет господин?
Пилат
Не знаю я. Сперва не скрою,
я вспоминал её один,
когда в пустыне аравийской
в свой самый тяжкий переход
наш легион пошёл вперёд,
и звёзды подходили близко
ночами чёрными, как смоль.
Потом в кровавых столкновеньях,
познав ранения и боль,
и исцелившись от раненья,
совсем о деве я забыл
Наложница (задумчиво)
Возможно, ты её сгубил.
Пилат
Довольно, не хочу об этом!
Мы говорили о другом.
Оставим сладкое поэтам.
Наложница
Давай оставим. Так о чём
ты хочешь говорить со мною,
мой господин?
Пилат
Само собою,
не о любви!
Наложница
Однако, странно!
Вопрос твой первый был о том,
какое чувство мне желанно
как женщине других сильнее.
И я сказала, как умею,
что в сердце женщины моём
живёт. Наука ли, искусство,
стремленье к славе ли земной,
ко власти ли, не тронут чувства
обычной женщины.
Пилат
Постой!
Мы говорили о философе, как будто,
которого я вызвал на допрос.
Наложница
Да, помню. Ты его назвал Христос.
За что с ним обошлись так круто?
Он арестован?
Пилат
Точно так. За что...
Евреи склонны к мистицизму.
В любом явленье видят только то,
как их кровавый Бог справляет тризну
по человеку, падшему в-ничто.
Их не прельщают слава и достаток.
Им бесполезно льстить или дерзить.
У них воображения едва зачаток,
а о возвышенном не с ними говорить!
Они не здесь. Они с другой планеты.
И их первосвященник более, чем царь.
Когда Исус отшвыривал монеты,
кричал и буйствовал, что тот бунтарь,
торговцев побивая в храме Бога
еврейского, он был, рассудим строго,
для их понятий то же, что дикарь.
Им ведомы все таинства торговли.
Их Бог – торговый Бог менял.
Я понимаю, чем был обусловлен
тот гнев, которым воспылал
философ на торговцев в Божьем храме.
Но он такой на них на всех один.
Их не пронять высокими словами.
Им выгода – и Бог, и господин.
Поэтому уже поступком этим
врагов себе он нажил.
Наложница
Что с того?
Богов немало есть на белом свете.
Меркурия обидел одного –
быть может, снисхожденье Аполлона
заслужит. Это ль преступленье?
За что его послали в заточенье?
Пилат
Еврейский Бог един!
Наложница
Глупцы какие!
Как это может быть, когда,
как минимум, четыре есть стихии?
Еврейский Бог - еврейская беда.
Пилат (усмехаясь)
Да, женщина, пожалуй, изрекла ты
не просто фразу. Надо ж так сказать!
Того гляди, останется «крылатой».
Ответил я тебе?
Наложница
Ещё хочу узнать,
о чём ты говорил с философом несчастным.
Не оттого ль, что с ним поговорил,
так странно ты меня спросил
о чувствах женщины?
Пилат
Ужасно!
Евреи спрятали на нас
обиду, скрытую смиреньем.
Мы думали тогда: пришёл наш час.
Нас встретило с цветами населенье.
Но оказалось – всё не так:
смиренье пресекает силу.
В щитах, с оружием в руках
легионеры стали мило
внимать толпе – и в ножны меч.
Уж я не в силах уберечь
на Палестине Римскую Державу,
когда легионер без славы
снимает звонкий свой шелом
и осеняется крестом:
наш крест – их символ неподвластный.
Наложница
Ах, всадник, стоит ли мудрить?
Вглядись ты в зеркало, несчастный,
забывший, как играть, любить,
повелевать, и в диалогах
умелый находить ответ.
Тебе слегка за сорок лет!
На треть не пройдена дорога!
Пилат
На треть, когда за сорок мне?!
Иные в тридцать умирают –
и не в постели, на коне!
Наложница
Иных и вовсе распинают!
Распятый вор – и в двадцать вор
Пилат (задумчиво)
И в двадцать...
(оживляясь)
Знаешь ли, какая
идея в голову пришла
мне, может странная, смешная,
но всё же!... Вот смотри: всю жизнь я –
пока не стал столь всеми признан, –
искал в материи людской
какое-то зерно простое,
верша законные дела,
и в правосудье был отмечен
как самый честный судия;
причинность следствий бытия
я исповедовал всецело,
а это ведь закон простой –
как здравый дух в здоровье тела! –
я строго, справедливо правил,
в порочных связях не замечен,
своей карьерой утверждал,
что я порядочностью правил
служу примером для других;
когда Сенат меня направил
в одну провинцию служить,
где стал я всадник и жених,
я был уверен и беспечен,
я логикою побеждал
в дискуссиях и на собраньях,
но мне Юпитер не дал жить
счастливым добрым семьянином, –
прошло полгода, и покинул
я тот провинциальный мир,
с благополучными людьми,
где всё могло быть по-другому,
сломал мне фатум ожиданья, –
и вот направлен в Палестину –
опала, наговор ли в ухо
врага, назвавшегося другом,
не знаю, – сослан был сюда;
и здесь мне не построить дома,
здесь чуждо всё, и все – враги,
поэтому ли мне знакомы
иные мысли, чем тогда,
когда я был в зените славы,
или обычное – года
своё берут, не знаю, право,
но с каждым днём всё меньше верю,
что Римский мир устроен здраво.
Я говорю себе: беги!
От этих мыслей, от сомнений,
от Рима, не боясь гонений.
Кругом обманчивая тень,
изнанка мира, лицемерье,
игра – и не видать ни зги,
когда глядишь в грядущий сумрак.
Творить хвалу Богам и лень,
и глупо, если нету веры.
Я прокуратор Палестины,
в расцвете возраста мужчины,
мне всё подвластно здесь. Но я
не то, чтоб был почти безумным,
а как утратил чувство меры.
Вот я гляжу на город сей,
что я от сердца ненавижу,
и временами ощущаю,
как будто, злобу затая,
вокруг меня живут химеры.
В кругу обыденных вещей
порой такое полагаю,
что точно кто-то из врагов
меня легко безумным скличет.
Я никогда не знал стихов,
я не слагал их ни для девы,
ни для царей и царедворцев,
ни для Богов. А стихотворцев
всегда считал второго сорта.
Но вот ловлю себя на том,
что сам поэт – до неприличья!
В часы наедине с собой
веду вполголоса напевы
и рифмы ощущаю строй,
и слово вижу незатёртым –
живым, и кажется порой,
что всё, чему служил, с трудом
превозмогая боль, сомненья,
не стоит ни стиха, ни пенья.
Искал я правды! О, глупец!
Как может правда в мире этом,
поэтами в стихах воспетом,
торжествовать над смерти злом?
Ужели правды торжеством
хоть кто-то в мире насладится
на ложе власти, наконец?
Последний в первые стремится,
а правды нет...
Наложница
Ах, в чём беда,
что не увидел правды всадник?
Её и не было в помине –
ни здесь, в презренной Палестине,
Ни в метрополии! Пилат,
ты полновластен и богат,
в почёте, в славе, в уваженье,
не стар ещё – в твои года
берут и строят города,
а не убогий палисадник,
откуда ж явное смятенье
и трепет этот? Ты ль, Пилат,
кого на ложе ублажая,
сама я в страсти улетаю
к таким высотам, что Амур
мне позавидует, наверно.
Ни дать, ни взять, тебе слова
того философа запали,
и вот кружится голова,
и члены от неё устали.
Очнись, Пилат! Какое дело
тебе до Истины глупцов,
ведущих поиск беспримерный
столетьями! В конце концов,
они не знают наслажденья,
давно открытого тебе.
Я, может, из десятка дур
наипервейшей буду дурой,
но с ладно скроенной фигурой,
с огромной жаждой наслажденья,
с уменьем чувствовать момент,
в котором бьётся жизни сила,
и с благодарностью судьбе
я принимаю предложенья,
пока охладит могила.
Пилат
Ты молода, твоя краса
пока цветёт. Ты получила
не худшую из судеб, но
тебе увянуть суждено,
как всем живущим от рожденья.
Наложница
Какой ничтожный комплимент!
Не узнаю в тебе Пилата!
Пилат
Не узнавай. И я меняюсь,
как в мире всё. За полчаса
меняет смерти приближенье
лицо и старца, и юнца.
И я предчувствую расплату –
за то, что пережил когда-то,
не зная меры в наслажденье,
обманываясь, увлекаясь...
Наложница
Ах, на тебе уж нет лица!
Быть может, стоит нам развлечься?
Пилат
Быть может, стоит. Но потом.
Сейчас послушай. Я с Христом
проговорил не больше часа.
Но с той минуты, как мудрец
взошёл впервые на террасу,
впервые глянул на меня,
я понял: мне не уберечься,
отныне более ни дня
я не найду себе покоя.
Вот – жизни всей моей конец!
Тридцатилетний оборванец,
на чьих щеках горел румянец,
чьё тело в язвах от бичей,
растерзанный при задержанье,
в преступном деле обвинён,
стоял передо мною он, –
а я, чья честь, почёт и слава,
авторитет весомый чей,
судья, наместник Рима, власть,
готов был перед ним упасть.
И вся могучая Держава,
стоящая за мной стеной,
и даже больше – мирозданье,
моя система убеждений,
весь многотрудный опыт мой
рассыпались, как пыль. Христос
одним своим наивным взглядом
поверг Египетский Колосс,
развеял римские громады,
и понял я: вот это – гений!
О, женщина, ты не познаешь,
что значит всё за миг отдать!
О материнстве ты мечтаешь.
Как это просто – раз! – и мать!
До встречи с ним я точно знал,
что видел. Будучи твердыней,
уверен был в себе, внимал
мне мир, такой постылый ныне,
я сам решенья принимал.
Как будто умер перед ним я.
И как Пилату жить сейчас,
когда одно сиянье глаз,
Иисус – одно лишь только имя
крошит и плавит мой металл?!
Наложница
Какой металл? Ах, всадник, что ты
так любишь сильные слова?
В них смысла многого не вижу.
Скажи, свою ты невзлюбил
наложницу – и к ней остыл
иль прокуратора работу?
(ласкаясь к Пилату)
Давай на празднике в субботу
устроим оргию с тобой!
От дел устала голова,
тогда садись ко мне поближе,
я боль уйму, тоску развею...
Пилат
Всё это было. Холодею.
Огонь души погас давно.
Я знаю верно лишь одно:
что жить как прежде не сумею.
Наложница
О, всадник мужественный мой!
Оставь! Ты сам себе внушаешь,
что стар, что стынет кровь Пилата.
Не думала, чтобы когда-то
ты мог так сильно поражён
быть впечатленьем от бродяги.
Послушай женщину: она
в любой житейской передряге
как Ариадны нить дана
для возвращения мужчины
в свою естественную жизнь.
Ты только за неё держись!
Бродягу гением считаешь, –
возможно, даже гений он,
но что с того? Утешься, милый,
своей естественною силой,
от сотворения времён,
мужчину с женщиной едино
влекущую к любви... А знаешь,
послушай, всадник, пригласи
его сейчас к нам на беседу.
Пилат
Христа? Сейчас? Ты попроси
чего другого – отобедать,
наряд примерить, отдохнуть,
пойти на площадь прогуляться,
с торговцами поторговаться,
полюбоваться на Дворец,
хоть о ребёнке, наконец.
Но это...
Наложница
Я хочу взглянуть
на твоего титана. Что-то
не верится мне в чудеса.
Чудес на свете нет. Коса –
на камень, только и всего-то!
Зови его, я погляжу,
как выглядит он, в самом деле.
Пилат
Не стоит.
Наложница
(ласково)
Я тебя прошу,
мой господин.
Пилат (себе)
О, неужели
я не сумею отказать
в подобной просьбе сумасбродной?
(зовёт)
Эй, человек! Вели позвать
ко мне Христа. Его сегодня
я повелел уже распять,
но он пока в темнице.
(наложнице)
Будет
тебе с ним встреча, он придёт.
Наложница
(игриво)
Спасибо, всадник...
(помолчав, подходит к окну)
Кстати, что за люди
внизу на площади стоят.
Сегодня праздник?
Пилат (смущённо)
Я забыл.
Наложница
Пилат!
Нельзя так отдаваться делу.
Отдай приказ перенести
казнь дня на три.
Пилат (тихо)
Пути назад
не может быть.
Наложница
Прости, я не хотела
тебя обидеть, господин, прости.
Но в праздник – казнь? По-моему, не стоит
им праздник омрачать.
Пилат
Пути
назад не может быть, сказал же ясно...
Наложница
(кокетливо)
Ах, господин мой, я скорблю ужасно!
Еврейский праздник будет омрачён.
И так мой господин мрачнее тучи,
в раздумья тяжкие зачем-то погружён.
Я полагаю, будет только лучше,
коль даст приказ отсрочки казни он.
Смотри, Пилат: волнуется народ,
по-моему.
Пилат (громче)
Пути назад не вижу.
(про себя)
Будь проклят ты, Ершалаим, вперёд
на сто веков! Тебя я ненавижу.
Наложница
Какой ты злой! Тебя уже почти
боюсь я.
Пилат (громко и отчётливо)
Нет пути
назад...
Наложница
ну, что ты всё заладил!
Подумай сам, у них сегодня праздник –
а ты казнить, когда для всякой казни
есть время будней.
Пилат (гневно)
Бога ради,
не лей смолу на душу мне...
Какого Бога поминаю,
я сам не знаю; сам не знаю,
зачем словам своим я верен,
но свой приказ не отменю.
Наложница
Скажи, какая в том потеря,
что ты...
Пилат (в ярости)
Не знаю, женщина. Велю
тебе молчать и не перечить,
иначе просто заколю
своим кинжалом этим!
Наложница
Всё. Прости. Молчу.
Пилат (добрея)
Ну, да простится! Не страшись. Шучу.
(входит слуга, не дойдя до середины комнаты, останавливается)
Слуга
Ведут Христа. Позвать велишь?
Наложница
Зови!
(слуга стоит, не обращая внимания на женщину, ожидая слова господина, тот делает неопределённый жест рукой)
Пилат
Валяй, зови его.
(слуга низко кланяется и уходит за двери, Пилат оборачивается к своей наложнице и с презрительной усмешкой наблюдает за ней)
Ну, вот!
Сейчас твой грязный оборванец,
что так смутил меня, придёт.
Наложница
(смущённо)
Спасибо, господин. Я думаю, в два счёта
собью с него смутившее тебя.
Оружье женщины – игра, любовный танец,
улыбка, поцелуй... Когда, любя,
она собой обворожит кого-то,
ни философия, не прочие изыски
мужского раздражённого ума
уже не в силах одолеть флюида
любовного. Была бы только искра!
Прошу тебя, Пилат, и только без обиды –
дай: с ним поговорю сама.
(входит Иисус Христос в сопровождении конвоира из Почётного Легиона в Палестине Марка Крысобоя, рослого мужчины атлетического телосложения, с перебитым носом и со шрамом поперёк лица, Пилат делает знак остановиться)
Пилат (Марку)
Марк, удались, ты будешь нужен после.
Я позову тебя. Побудь недалеко.
(наложнице)
А ты же – подойди поближе.
Ты говорить хотела – начинай. Несносно
мне продолжать беседу.
Христос
Это нелегко.
Но ты, почтенный игемон,
беседою неудовлетворён
со мною, как я это вижу.
А у меня остался жизни день.
Наложница
Ого!
Пилат
Несносный проповедник,
смущающий умы людей!
Здесь я распоряжаюсь жизнью
И смертью подданных Державы –
людей, зверей и птиц. Дано мне право
судить и миловать.
Христос
О, да!
Ты мыслишь так – и в том твоя беда,
хотя сюда ты только призван
решенье Божье проводить,
а не своё. И мне не жить.
Пилат
Решенье Божье...Что есть Бог?
Христос
(спокойно)
Я – Бога сын. Отец – природа,
всё мироздание, свобода,
и ты, и женщина у ног
твоих, и сборище народа
на площади, и этот твой слуга –
Марк Крысобой. Он – солнце, звёзды, луны,
орбиты тел небесных, и бога
языческих религий. Он – как струны
священной лиры, ведающей песнь
круговорота жизни, или же как руны,
хранящие в себе заветы днесь,
и присно, и вовеки. Камень
в подножье Храмовой Стены,
оракула священный пламень.
Всё сущее вокруг – есть Бог, поверь.
И человек лишь потому не зверь,
что перед Богом все вокруг равны,
и равенство пред Богом есть условье
помазанья Божественной любовью.
Пилат
Софист смешной, морочащий умы!
Несносный, жалкий проповедник!
Кумир толпы презренных, сирых, бедных,
собравшихся послушать мудреца!
Ты для меня никто, ничто ты!
Словами заполняешь ты пустоты,
но в этой жизни сила – только мы:
наместники, цари и государи,
воители и судьи. Только мы
решаем, что есть ценность! Дарим
добро и зло. Кто на земле от Бога?
Ты – Бога сын, не знающий отца,
приняв обличье странника по свету?
Философы, склоняющие слов
цепочки в бесконечном их движенье?
Никчёмные тщедушные поэты,
сыны несостоявшихся отцов,
забывшие мужчин предназначенье,
совокупляясь с Музою своей
на ложе смехотворных вдохновений?
От Бога только мы – в кругу царей,
героев, императоров! Запомни!
Пускай ты самый хитроумный гений
их тех, кого, по должности своей,
мне довелось встречать и в Палестине,
и в Риме, и в земле Норманнской!
Ты всё равно – ничтожнейший злодей,
приговорённый за слова. И кто мне
посмеет возразить? О, Бога сын,
познавший вечную природу!
Ты даже своему народу
чужак, презреннейший еврей!
Христос
Несчастный, кто ж с тобою спорит?
С твоею страстью африканской,
и ты – от Бога, как и я,
великий прокуратор Иудеи,
наместник Рима. Власть твоя
огромна, но не бесконечна,
как бесконечна Бога власть.
Не в силах Римская Идея
затмить сияние светил.
Да, ты – от Бога, прокуратор;
всё так, как ты и говорил.
И правда в том, что только часть
всей правды смертному открыта,
кто б ни был он – наместник или раб.
От Бога – каждый, ты хотя б,
я ж – Бога сын...
Пилат
Безумец знаменитый!
Идея Римская... Что знаешь ты о ней?
(наложнице)
Послушай, женщина, налей
нам с осуждённым влаги из кувшина.
Послушайся совета господина:
не спорь ты с ним.
Наложница (наливая вино в чаши)
Прошу тебя, позволь
хотя б чуть-чуть с ним пообщаться.
Мне, право, интересен этот человек.
Пилат (устало)
Ну что ж, изволь. Тебе лишь двадцать.
И в возрасте твоём безумцы интересны.
А я свой отжил век. И сколь
ни соблазняй меня изысканной беседой,
а радости я в ней не нахожу,
как, прочем смысла тоже. Вместо
того, чтоб тратить время на
дискуссии ненужные о Боге,
я лучше б вставил ноги в стремена
и проскакал по Северной дороге –
всё больше пользы в том.
Христос
Нет, игемон,
свой век ты далеко не прожил.
Хоть и немолод ты, но жить приговорён
ещё так долгих много лет на свете,
и жизнь твоя пребудет всё грустней.
Спроси, и я б тебе ответил,
в чём твой недуг.
Наложница
Недуг?
Пилат(недовольно)
В душе моей
довольно разных есть изъянов.
Но это не одно и то же,
что ты сказал, безумец. Знай,
что я здоров – увы! – здоров,
и обойдусь, пока не пьяный,
без мудрецов и докторов!
Христос
Да, игемон, свои советы
я не навязываю всем.
Наложница
А ты забавен.
Пилат (всё более раздражаясь)
Краснобай!
Теперь вполне я понимаю,
за что толпа тебе внимает.
Наложница
Скажи, мудрец, а правда ль это,
как говорит молва пустая,
что ты пришёл сюда затем,
чтоб указать на путь нам.
Христос
Правда.
Пилат(вскрикивая)
Всем???
Но кто тебя уполномочил?!
Христос
Тот, Чей закон превыше Рима,
Кто также властен над тобой,
как надо мной, Чьё око зрит и ночью
и днём, Чей перст зовут судьбой,
ведущей каждого незримо.
Пилат
Нет, это хуже лихорадки!
Ты сумасшедший!
Наложница
Нет! Пророк.
Пилат
И ты туда же, персик сладкий!
Девчонка! Быстро же он смог
тебе вскружить слегка головку!
Мне даже, право же, неловко
в его присутствии сказать,
что я велю тебе молчать...
Ты сумасбродная девчонка.
Я прокуратор. Сам решу,
кто здесь пророк, и от подонка
его отличьем награжу.
Христос
Не кажется ль тебе, почтенный,
что много взять – не донести?
Покой властителя священный
растер я на твоём пути.
В твоих владеньях бродит смута.
Интриги во Дворце твоём.
Ты, превышая власть, кому-то
даёшь толчок...
Пилат(недовольно)
Тебе о том
едва ли стоит сокрушаться!
Остался жизни день.
Христос
И что?
Со мною – вечность, мне ль бояться,
что я войду в её чертог,
и нужно ль подводить итог?
А вот тебе скажу: ты страхом
прикован смертным к бытию.
Лишь миг – и ты уже в раю,
или в аду... И крест, и плаха
не более страшны, чем ад,
где души пламенем горят.
А жизни миг – прыжок из мрака
во мрак. И от тебя зависит,
во мрак иль в свет, в небытие, в ничто,
где ты неотделим от мрака,
отринут и низринут, или
в небес сияющие выси.
Пилат
Нет! Нет! Скажи мне, кто ты? Кто?
Философ, фурия, психолог?
Злодей? Волшебник? Астроном?
Довольно всяких недомолвок!
Кто ты, скажи, и где твой дом?
Христос
Я Бога сын. Земля – моя Отчизна.
Вселенная – мой дом. Зови меня – Христос.
Таким я буду здесь в грядущих жизнях.
В других народах назовут иначе.
Что в имени моём тебе?
Наложница
Вопрос
позвольте мне задать, мужчины.
Скажи, Исус, наложнице Пилата,
ты веришь в то, что говоришь?
Христос
Я знаю.
Наложница
Ты, Пилат?
Пилат
О, мука!.. Говоришь,
что знаешь... О, мои седины!
Зачем я только это начал?!
Я столько прожил, столько повидал,
и не могу сказать «я знаю»!
А ты, тридцатилетний, кто тебе сказал,
что ты имеешь это право?
Христос
Никто. Я за себя решаю.
Как только стал я мыслить здраво,
в тринадцать лет, я полагаю,
и тайной силой овладел,
доверенной учителями,
я научился понимать
природы тайные движенья,
волхвов науки постигая.
Как отрок я был и не смел,
и не искусен. Но потом,
по мере трудного ученья,
всё более во мне свободы
душа смогла приоткрывать.
Я разговаривал с ветрами,
я видел скрытый путь светил,
священный занавес открыл
над прошлого седою тенью,
над будущего торжеством,
неведомым первосвященству.
Весь мир, во всей его красе,
его единая природа
в Законе Божьем совершенства
открылись мне. И через годы
сказали мне учителя,
что путь мой пролежит отныне
туда, где плавится земля
под жарким солнцем в Палестине,
туда, где ждут меня давно
порабощённые народы,
на жертву избранные Тем,
Кто мира Царь и повелитель,
Кто мой единственный Родитель.
Мне мукой крестной суждено
народы увести от муки.
Спросил ты, верю ли, – отвечу:
едино солнце надо всем,
но каждый путь свой выбирает
и дале по нему ступает –
один речист, другой же нем,
один слепец, другой же зрячий,
один без ног, другой ходячий;
не совпадают их пути,
едина Истина у Бога,
но каждому своя дорога,
и потому не может быть
для всех единственной науки,
у человека есть душа,
он ей, как искрою, отмечен,
и только верою своей
он может быть очеловечен
средь птиц, и гадов, и зверей.
Без веры правды не найти.
Спросил ты, верю ль, – нет, я знаю!
Не требуй веры от меня.
Идя на крест за хлеб из камня,
за миг священного огня,
за Слова вещего дыханье,
я принимаю наказанье.
И не житейский опыт дал мне
познанья путь, а Божий перст.
Как каждый человек ступает
своим единственным путём,
в конце к единому придём.
Но человека путь – по вере.
Уверуй сам, Пилат Понтийский!
Без веры человек ни дня
прожить не может вне боязни
неотвратимой страшной казни –
своей кончины роковой.
Одни воздвигнут обелиски
Богам, в невежестве своём,
других прельстит как идол крест,
обряды перед ним свершая,
они увидят двери рая, –
и важно ль то, что двери те,
быть может, не от рая двери? –
ведь люди потому не звери,
что веры путь – их путь святой,
и путь единственно возможный.
Уверуй сам! Не требуй веры
ты от меня, мой путь иной.
...А третьи, веря непреложно,
молитвы древу и реке,
магическому камню или
воде, звенящей в роднике,
тысячелетья возносили.
И что же, разве невозможно
признать их путь? О, игемон!
Ты годы жизни отдал Риму,
служа ему верней раба.
Но разве оттого слаба
Пилата вера в миф имперский?
Пилат
Умолкни, проповедник дерзкий!..
Как говорить ты можешь то,
о чём понятья не имеешь?
До самого конца времён
не будет ничего превыше
Империи. И как ты смеешь
священный Рим, где Цезарь – Бог,
с его могуществом и славой,
всего лишь мифом называть?!
Известно ли, презренный, что
за столь неосторожный слог
тебе, еврей, несдобровать?
Христос
Ты шутишь, игемон, со мною?
Не сдобровать... А что ж такое,
по-твоему тот приговор,
что совершился часом ране?
Меня казнят, я знаю! Ног
и рук моих коснутся гвозди,
и крест мой будет много выше
других крестов.
Пилат
О, что я слышу?
Известно ли тебе, несчастный
приговорённый к смерти вор,
что в светлый праздник иудейский,
когда торговцы и крестьяне,
священство и учителя,
аристократы и мещанство
ликуют, празднуя весны
приход на землю Палестины,
и вторит песням их земля,
я вправе отменить злодейский
несправедливый приговор?
Христос
Мечты. И благостные сны.
Скажи, зачем весь этот поздний
и странный бесполезный спор?
Я знаю, ты не хочешь крови
моей и милость проявить,
я знаю, смог бы безусловно.
Но разве ты, Пилат, не понял,
что власти нет твоей такой,
чтоб не произошло сегодня
то, что должно не только быть,
а пребывать теперь вовеки,
да вот произойдёт со мной?
Пилат
Глупец в обличии мужчины!
Ты вздор несёшь. Что может для
меня быть невозможного, безумец?!
Христос
Единый волос с головы
не упадёт твоею волей.
Ты можешь только верить, игемон,
что подлинною властью облечён.
О том и говорил я. Прекословя,
со мною споря, ты не убедил
ни женщину вот эту, ни меня,
ни самого себя ни в чём.
Уверуй!
Пилат
Кто ты, заклинаю?
Наложница
Постой, Пилат! Теперь я понимаю,
почто народ за ним ходил.
Верховной властью наделён,
печать самой Империи храня,
ты, игемон, увы, не властен боле.
Но благодатью славы осенён –
не той, что раздаётся с улиц
в наивных возгласах толпы,
а той, что выше.
Пилат
Женщины глупы,
я это знал всегда. Смотри на
его глаза и руки, слушай разговор;
да он всего лишь молодой мужчина,
умеющий сказать, взглянуть.
Он опьянил тебя рисовкою.
Да, мастер, что и говорить!
Пожалуй, двадцать лет откинув,
с его глазами и сноровкою,
я б тоже мог кого-нибудь
своей фигурой поманить.
Христос
Ты хочешь знать свои начала?
Пилат
А о каких началах речь?
Ты хочешь в споре идеалы
свои никчёмные сберечь
от пагубы и извращений
ума циничного? «Опять
в мою тюрьму посажен гений» –
мне будут в спину восклицать,
когда тебя распнут, пожалуй.
Куда деваться от таких!
Наложница (подходя к Христу)
Не слушай этого беднягу.
Он господин мой, я раба.
Такая у меня судьба.
Но речь твоя перековала
те цепи, коими была
прикована я к господину,
которому принадлежала
душой и телом. И отныне
тебе одной принадлежать
моя душа навеки просит.
Пилат (злобно смеясь)
Ну, ничего себе, дела!
Какой позор на Палестину!
В своём ли ты уме, рабыня?
Сейчас готова рядом стать
с преступником приговорённым,
а час назад ещё рожать
дитя ты от меня хотела!
О, Боги! Разума лишать
для вас обычнейшее дело:
как раз тот случай... Жалкий тать,
в лохмотьях рваных, чьи волосья
грязны и спутанны, кого
ждёт казнь позорная, поэт!!!
Наложница
... чей голос источает свет,
чьей взор сияет солнцем в небе,
Учитель истинный! О, рэбе!
Пилат
Ничтожный варварский бунтарь,
ниспровергающий святыни!
Наложница
Не слушай, Истинный, его.
Он сам не знает...
Христос
Отчего же!
Пусть говорит, пока дано.
Я много истин в речи слышу.
Не остановишь всё равно.
Одна из них всё время гложет
его, с ней справиться не может,
поскольку он умён... умом.
Души своей не знает, с нею –
душой своею – незнаком.
А истина...
Пилат
Послушай, проповедник,
ты много знаешь и умны
твои бесхитростные речи.
Ты не разбойник, не дикарь,
как осуждённый Варравана,
но он отпущен будет вскоре,
а ты... Предателю намедни
монетой дали за тебя,
а ты... Зачем ты за смутьяна
так явно выдаёшь себя?..
Но не о том я. Если нечем
тебе ответить, промолчи.
Но если есть, скажи мне горе-
философ, если так всесведущ,
как о тебе гласит молва:
что значит Истина?
(пауза)
Христос (задумчиво)
Отвечу.
У Понтия Пилата голова
болит два года каждый вечер.
Он проклинает род людской,
давясь безвыходной тоской,
тоскуя, что не изувечен
ни битвами, ни ядом чёрным
измен и наговоров. Боль
твоя неизлечимо вздорна –
она пахуча, точно ветошь,
слаба, как тихий свет свечи,
она привычна, как мозоль,
но неприятна, хоть и мелочь, –
ты жил неправильно, наказан:
ты веришь только в личный разум,
высокомерен ты не столь,
как, например, известный Мозес,
обычный книжник, фарисей,
но ты не веруешь. В твоей
душе любви угасли розы,
и лишь холодному уму
ты доверяешь своему.
Венец мильонов поколений,
потомства миру ты не дал –
не верящий в любовь, ты проклят,
но как законченный кристалл
бесспорно ясных заблуждений,
ты не сожжён огнём лавин,
крошащих зеркала и стёкла
ошибочных самосознаний.
Ты пригвождён гвоздями знаний
к кресту неверия. Один –
не худшее из всех изгнаний
нашёл на Палестине, – хуже
изгнанье сердца твоего,
в котором нету ничего,
где в информационном океане
ещё утонут миллионы Палестин.
Ещё глаза глядят наружу,
и уши могут слышать шум дождя,
но пробил час: немного погодя,
когда меня распнут нагого,
и тьма придёт в Ершалаим,
начнёшь ты понимать, что Слово
не звук, не знак, не символ, слово – Бог.
Хотя ты с детства почитал другого,
не веря ни в кого, пришёл Пилата срок
постичь свою слепую душу,
погрязшую в неверии слепом.
А если нужен, игемон, диагноз,
скажу, что третий год, как он
от язвы чахнет – доктора помогут
плоть исцелить (вот странность:
все лечат плоть, а души ни при чём!),
помогут устранить последствие причин
совсем иных, чем те, что устранимы
усильями врача. Душа у Бога
лишь исцелится в деланье святом!
лечись молитвами, делами,
любовью к ближним и постом,
а не наложницы устами.
(Наложница подбегает к Иисусу и припадает к его нонам; он как будто не замечает её; взгляд его и вся фигура по-прежнему устремлены к Пилату; на довольно продолжительное время воцаряется молчание, на протяжение которого постепенно Пилат меняется в лице, медленно поднимаясь со своего кресла)
Пилат (с расстановкой)
Кто б ни был ты, еврейский царь иль Бог,
своё искусство знаешь ты прекрасно.
Но я Пилат. А значит, буду строг.
Пророки Палестине не понадобятся боле.
Тебе поверить? Лекарь первоклассный,
софист искусный, фокусник и шут,
в политику ударился, пророк!?
Не верю я ни благопожеланьям
твоим, ни этой слишком странной роли,
которую играешь предо мной.
За двадцать лет у власти я видал
и не таких, как ты, пророков и софистов.
Иные до сих пор себе живут,
иных голов коснулась властная десница
и воздала за их преступные деянья!
И никого из них я правом не дарил
витийствовать о нашем государстве.
Его устои вечны. Это я сказал!
И нету власти Цезаря предела, нет границы!
Ни в митрополии, ни в Палестине тут!
А тот глупец, что будет, словно ты,
который много слов наговорил,
изобретать свои установления
и спорить с Римом, будет уничтожен,
как уничтожен будешь ты, глупец!
Уж лучше б ты молчал. Я б оценил молчанье.
Я милосерд, тебе пять дней я дал
на размышления в темнице. Ты бы мог
отречься от сентенций в адрес власти,
от ложной фразы, будто ты есть Бог,
иль Богов сын... Но ты, в своей гордыне,
которую и сам клеймишь в других,
глаголешь, как и прежде. Кто ты,
ничтожный незаконный сын рабыни,
устои разрушающий бунтарь,
смутивший столько душ вокруг? Конец
приходит всякому терпенью, милосердью!
Скрывая, кто твой истинный отец,
ты облегчаешь только мне работу.
Казнить сирот спокойней – их родитель
не явится просить за сыновей,
и я, как это было прежде, встарь,
не должен буду, проявив усердье,
по-новой суд вершить. А я, и только я
судеб людских единственный вершитель!
Раз некому просить за сироту,
судья ему отец, и прокуратор
единственный оценщик вин твоих
преступный вес. Пилат – твой судия,
о, самозванец и целитель!
Теперь, когда объявленный ты знаешь приговор,
и не изменится от слов твоих решенье,
и скоро ты, Исус, обрящешь немоту,
ответь, прошу, на несколько вопросов
стоящего перед тобой Пилата.
Зачем ты призывал на разрушенье
святилища людей? Зачем предрёк позор
на головы почтенных венценосцев?
Зачем царём назвался, смуту поселив?
Сын Бога – это ж просто древний миф!
Христос
Миф о тебе, со мною говорящем,
и обо мне и об Иуде – если хочешь так,
о прошлом, будущем, о настоящем....
Ты, игемон, несчастен, одинок и слаб,
хоть я перед тобой презренный раб,
ты сам назвал меня царём – не я назвался...
Зачем призвал? Чтоб храмы лжи вчерашней
разрушить, ибо там, где ложь,
там нет и быть не может веры...
Зачем позорил? Если бы собак
с рожденья приучали к речи,
понятья наши понимать уча,
в общественные бы вводили сферы,
и руки дали, всё равно принять
они бы не смогли обличье человечье,
собаками остались бы.
Пилат
И что ж?
Христос
А то, что, если властелин меча,
копья, орала и венца по сути
в душе своей – одно, на пса похож,
то, значит, не дозволены венцы,
присвоенные незаконно.
Пилат
О ком ты? Снова призываешь к смуте?
Христос
О тех, кто вводит легионы
и строит пышные дворцы
в порабощённых ими землях.
Запомни: будет Рим сметён.
Пилат
Рим – вечен!!!
Христос
Станет побеждённым,
и разнесут во все концы
слова мои, которым только внемля,
постигнут люди тот закон,
который – Истина.
Пилат
Опять ты
за словоблудие своё...
Христос
Опять...
И не тебе, Пилат, меня прервать!
Вопрос твой третий... Про царя...
Отвечу так: и я когда-то
не в силах был ответить сам,
но час настал, и понял – Царь от Бога.
Пилат
Но кто тебя венчал?
Христос
Пока никто,
но сомневаешься ты зря.
Не веришь мне – поверь своим рукам,
что ты умыл, когда принять решенье
не смог, и за тебя его народ
принял: мне скоро быть распятым,
а значит венчанным...
Пилат
Совсем наоборот!
Преступником! И путь тебе – в забвенье!
Христос
Нет, игемон. Ведь ты же знаешь сам,
что даже проклятый отныне
народ, живущий в Палестине,
что вором нарекать веками
меня отныне будет, всё ж,
забыть меня не в силах будет.
Пилат
Не кажется ль тебе, что слишком много
ты, нищий, на себе берёшь?
Христос
Блаженны нищие...
Пилат
Безумные слова!
Овец прельщать подобными словами!
Христос
Блаженны кроткие...
Пилат
Встречал я между нами
подобных. Только на суде,
когда ни слова не сказать им в оправданье
себе, по кротости своей, едва
они предстанут предо мною,
блаженство их приводит лишь к беде!
Христос
Блаженны алчущие правды...
Пилат
Где
Твоя святая правда продаётся?
Прав тот лишь, кто сильней других,
умней, богаче. Правды изысканье
недёшево и правому даётся.
И правым победитель назовётся.
Вот правда вся – и никаких иных!
Христос
Блаженны милостивые...
Пилат
Уродцы!
Они творят, по-твоему, добро,
оказывая милости несчастным?
Они опасны институтам властным,
поскольку мир от милостей таких
слабеет. Да, я сам, не скрою,
нередко склонен миловать простых,
бесхитростных в беду попавших нищих.
Тебя желал помиловать сперва,
но ты же сам не захотел отречься!
Иудино противно серебро,
но он был прав, отдав тебя на суд!
Ни правды он, ни милости не ищет,
но искренне радеет о порядке.
Не всякому дано так о законе печься,
как этому – последнему из всех Иуд.
Есть милости предел.
Христос
Блаженны миротворцы...
Пилат
О, да! Блаженство – мир творить,
особенно, оружием и силой!
Что знаешь ты, бродяга и изгой,
о мире – как гармонии пропорций?
Война подобна лезвию резца,
которым многоопытный ваятель
из глыбы камня верною рукой
творит черты прекрасного лица,
всё лишнее кроша. Не сможет хилый
и немощный такого совершить.
Блаженство силы – высшее блаженство,
захватывая племена и страны,
легионеры Рима призваны привить
закону и культуру побеждённым,
и в этом каждый воин – как создатель
шедевра, пред которым преклонить
колени должен поздно или рано
любой непросвещённый созерцатель.
А миротворцы, склонные дробить
империи на малые осколки,
подобны грязной нищей богомолке,
что, не признав в статуе совершенства,
её способна в хаос обратить,
из благочестья глупого разрушить.
О, миротворцы! Нет прощенья вам!
Вы на слова о вечном мире падки,
но ваши заблудившиеся души,
под звон речей обманчивых и сладких,
запроданы Империи врагам.
Христос
Блаженны плачущие...
Пилат
Это,
пожалуй, справедливо, ты сказал.
Ты скоро сам познаешь оное блаженство.
Так, значит, иудейский Царь?
Забавная фантазия поэта,
преступные слова, бунтарь,
повторенные многократно.
И кто же, Царь, тебя венчал?
Христос
Я, игемон, сказал вполне понятно –
пока никто. Но завтра...
Пилат
... к Богу, в рай!
Христос
Ты прав, и мой венец терновый –
по твоему приказу, игемон, –
меня на Царство повенчает,
из Царств земных с языческих времён
с тем Царством ни одно не станет рядом...
Тебе, я знаю интересно,
что будет старый отменён
евреем принятый Закон,
ему на смену станет новый.
Спроси у этой женщины. Она
теперь об этом Царстве знает.
Прошу тебя, свою мне руку дай.
(Пилат молча подаёт Христу руку; он принимает её двумя руками и вполголоса, продолжает свои слова, прикрыв глаза)
Тебе сейчас покойно и приятно.
Ты принимаешь Божий дар.
Погаснет скоро в сердце жар
Пройдут сомнения и боли.
Наступит новая весна,
и обо мне пойдёт в народе
великий слух. Мне этого не надо,
но для тебя, мой игемон,
то будет высшая награда,
поскольку до конца времён
отныне мы с тобою рядом.
Постой со мною краткий миг...
Блажен и ты, седой старик.
Царём я буду на восходе.
(Некоторое время все трое стоят молча; женщина по-прежнему на коленях; наконец, Пилат высвобождает свою руку из рук Христа и медленно подходит к своему креслу, садится, роняет голову на руки – будто плачет; так проходит ещё несколько мгновений.)
Наложница (тихо)
Прошу тебя, всемилостивый Боже,
Кого не смею лицезреть, прошу –
наполни мне моё пустое чрево
и приведи к продленью жизнь.
Мой господин – не муж на брачном ложе,
и путь мой горек: я ему служу
пять лет , ни женщина, ни дева,
в игре страстей заблудшая овца...
Прошу тебя, Исус, о дай постичь мне
извечный животворный механизм,
каким к бессмертью смертные приходят,
познавшие веление Отца...
Я жажду прорасти зерном на пашне,
отринув мир беспечный и привычный,
не принявший великого Творца,
благого Созидателя Вселенной...
Прошу тебя, предай меня огню,
в котором выгорит ужасная беда –
весь путь мой бесконечно страшный
в плену слепой привычки бренной
служить сегодняшнему дню...
Я отрекаюсь от вчерашней
привязанности к путам бытия
телесного! Отныне навсегда
звеном лишь цепи бесконечной
пребуду в восхищенье я,
как звёздочка в Дороге Млечной.
Прости меня...
Христос
Ты прощена!
Пилат (внезапно переходя на крик)
Презренный!
Да, есть в речах твоих изысканный соблазн,
но ты не Бог, не Царь! Ты вор обыкновенный.
Тебя казнят, от ран твоих миазм
по месту казни растечётся ядом,
и вороны воспримут плоть твою
едою, падалью. Философом смиренным
сейчас стоишь ты смерти на краю
глаголешь о добре и зле, награду
суля при мне наложнице моей.
Меж тем, она раба Пилата,
и ей не суждено родить детей,
коль в рабство девой продали когда-то!
Ни ты, ни Бог еврейский не дадут
ей то, что дать хозяин может.
Захочет – даст, захочет – уничтожит.
Из уст твоих слезливые текут
слова про сирых и блаженных... Слушай!
Сейчас узнаешь цену ты словам
(выходит на балкон и обращается к невидимой толпе)
Сограждане! По случаю такому,
чтоб праздник ваш не омрачать
и не смущать наивных души,
скажите, как решите участь
двух осуждённых. По закону
в честь праздника положено прощать.
Из двух один погибнет. Будет лучше,
чтоб сами вы смогли его назвать.
Я не желаю, совестию мучась,
вас права справедливого лишать.
Итак! Исус Христос или Варрава
достоин милости?
(раздаётся нестройный крик нескольких голосов: «Варрава!»)
Ослышался ли я?
Хотите пощадить осла вы,
мошенника и вора?! Повторю
вопрос: кого сегодня отпускаю,
кому я жизнь в честь праздника дарю?
(раздаётся ещё более нестройное: «Христа!»)
Теперь уже другого называют!
Ну, как рассудит вас тогда судья,
коль сами не уверены в ответе
на мой вопрос такой простой.
Смешные и наивные, как дети!
Я не ослышался?
Наложница
О, Господи! Постой!
Пилат (не слыша её)
Назвали самозванца и лжеца,
опасного сумтьяна, вольнодумца,
присвоившего миссию Творца,
взывавшего к разбою и кощунству?
Итак, я в третий раз спрошу вас.
Ответьте мне, не обинуясь,
кого из двух мне пощадить?
(обернувшись к Христу)
Послушай, проповедник! Интересно...
(Пауза; потом кто-то один громко выкрикивает: «Варраву!», и вдруг всех словно прорывает – вся толпа в один голос истошно вопит: «Варраву! Варраву! Варраву!»; Пилат отшатывается от балкона, морщась и зовёт легионера Марка)
Эй, Марк, иди сюда, красавец!
Я никогда не мог себе представить,
что можно так кричать.
(обращаясь к подошедшему Марку)
Вели
им тотчас крики прекратить!
(Марк удаляется; Пилат медленно подходит к Христу, берёт его одной рукой за голову и пристально вглядывается в лицо; отшатывается и обращается, стоя к нему спиной; в дальнейшем он ни разу более на него не посмотрит; толпа тем временем затихает)
Ну, как, пророк? Услышал?
Христос
Да!
Пилат
Чудесно!
Никто не вправе отменять
решения народного суда.
Христос
Никто.
Пилат
Ты проклят!
Христос
Навсегда!..
Но ты ошибся, игемон, не я – евреи,
несчастной этой жители земли,
и кровь моя – на их руках.
Наложница
О, Боже!
Пилат, не поздно же ещё сказать,
что всё подстроено, что будет он прощён,
и кровь на их руках не заалеет!
Ведь так, мой господин?
Христос
Не может
он этого сказать!
Наложница
Но почему?
Христос
Такое не под силу никому!
Наложница
Иисус! Ты молодой ещё мужчина,
ты тоже мог быть всадником и воином.
Ведь я же знаю господина моего!
Толпа и крики – это всё подстроено!
Зачем тебя должны распять?
Христос
Я должен быть распят!
Наложница
Как это – должен?!
Но я люблю тебя! Я не хочу...
Пилат
Наивна!
Безумен он.
Наложница
О, нет, в своём уме!
Пилат
Откуда ж эти бредни о посланце
от Бога, о Царе?
Наложница
А что такого
в них странного! Он может называться,
кем захотел. Он выше всех, с кем мне
когда-либо пришлось встречаться!
Пилат (раздражаясь)
А раз он выше тех, кого
поставила судьба на власть и суд,
кто словом, делом приведён ко власти,
то на земле нет места для него!
Смотри: он жаждет смерти, будто там
(показывает пальцем вверх)
хоть что-то есть. Он верит в сказки эти,
загробный мир, душа и прочий вздор!
Но там – Аид, забвенье, пустота, ничто!
Оставь безумного, кто видит счастье
в небытие! Препятствие чинить
зачем ему?
Наложница
Но разве не ты сам
сказал однажды, что с недавних пор
быть в Риме каждый может, кем захочет –
пророком хочет быть, пускай пророчит.
Как можно в том его винить?
Пилат
Довольно, женщина! Молчи, устал я слушать!
Марк! Где ты? Подойди ко мне.
А ты, рабыня, знай, ещё никто
меня на поучал, словами попрекая!
Наложница
Мой господин, увы я это знаю.
(Подходит Марк Крысобой; Пилат обращается к Христу)
Пилат
А ты, Христос, сознаешься в вине
своей сейчас, перед своим народом!
Христос
Народ желает обрести свободу...
Пилат
Народ и так свободен. Что за чушь?
Христос
Он раб своих предубеждений,
той лжи, которую разрушь,
и будет свет для многих поколений.
Пилат
Какую ложь имеешь ты в виду?
Христос
Ту, что по капле отравляет души,
что чрез тебя идёт сюда от Рима.
Вся ваша философия – цинизм.
Не веря ни во что, вы будете в аду.
Небытие – вот ваша будущая жизнь.
Все ваши стройные теории презренны,
и уничтожить их необходимо,
хоть для того, чтоб узкий догматизм,
не допускающий альтернативы,
не погубил бы род в печах геенны.
Весь мир ты измеряешь по себе.
Но ты – не мир, ты капля. Если живы
в сердцах людских стремление вперёд,
в любви, в науке, философии, искусстве,
не будет вам покоя; огрубев,
освоив методы иные, вы придёте
к насилию такому, что народ –
тот самый, о котором так печётесь, –
едва до человека вы не истребите;
а власть свою – и письменно, и устно,
и духом, и оружием, и правдой,
и ложью будете держать,
из страха перед вечности покоем!
Вы обратитесь в прах, когда умрёте,
но ум ваш, отрицая душу,
бессилен что-либо создать,
бессмертия стяжая лавры.
На смену вам, таким довольным, сытым,
придут иные – их венцы терновы,
им ваши уготованы оковы,
но их коммуна ваш отменит мир.
И ты, Пилат, решением народным
не прикрывайся. Был бы он свободным,
решенье было бы его, а так – пойми:
он в рабство, как и ты, хотя наместник;
там под окном твои рабы, а ты
раб похоти и рационализма, суеты
и страха. Я же провозвестник
того, что скоро это всё пройдёт.
Есть Рим пока, но скоро он падёт.
(Входит Марк Крысобой)
Взгляни ты на раба немого.
Он десять лет молчит, молчанья раб.
Он, кажется, силён, могуч, красавец.
На деле так же, как и ты, наместник, слаб.
Смотри же на него. Лицо его открыто,
ты всё увидишь сам: он скажет слово.
Послушай, Марк, с тобою говорю я.
Я исцеляю боль и скорбь любую,
поскольку я и Свет, и Истина, и Путь.
Сейчас прошу тебя в глаза мои взглянуть.
Смотри в глаза. Ты можешь говорить!
Прошу, запомни это очень крепко.
Свобода – это ветер и гроза,
сознание и подсознание... В глаза!
Смотри в глаза! Ты можешь. Правда редко
задумывался о таких вещах.
Теперь пришла твоя пора: ты можешь,
и будешь говорить и спорить!
Ты будешь объясняться на словах!
Я возвращаю речь тебе – и силу тоже.
Ты можешь говорить! Давай повторим;
сейчас произнесёшь мои слова –
«я говорить могу». Давай!
Марк (с напряжением)
я... говорить... могу...
Христос (воодушевляясь)
Запомни! Повторяй!
Марк (с напряжением)
я... говорить... могу...
(Все застыли в изумлении)
Христос
Прекрасно! А теперь
твоя да прояснится голова! –
скажи мне строго – как врагу –
«я стражник при тебе». Смелее!
Марк (с напряжением)
я... стражник... при тебе...
Христос (улыбаясь)
Поверь,
отныне ты молчать не будешь
и силу слова не забудешь...
Итак! «Я стражник при тебе» – скажи!
Марк (легко)
Я стражник при тебе!
Христос
А значит,
меня ты поведёшь. Так вот, вяжи!
Пора, мне Богом путь назначен.
Пора, час пробил мой. Веди.
Я вижу вечность впереди...
(Марк уводит Христа, повинуясь его слову; некоторое время Пилат и наложница молчат в оцепенении; первым приходит в себя Пилат)
Пилат (неожиданно радостно)
Довольно! Он опасен был нам
своим искусством ворожбы. Ничто теперь
не возмутит Ершалаима.
Наложница (задумчиво)
Убить его необходимо?
Какой божественный мужчина –
не то, что ты, обычный зверь!
Пилат (с улыбкой)
Ого! Так я тебя хочу!
Сейчас велю! Хочу развлечься!
И более того, поверь,
с души я сбросил тяжкий камень,
и будет нежность между нами –
хочу ребёнка от тебя!
Наложница (отталкивая Пилата)
Ты не достоин! Палачу,
уроду нищему, разбойнику дала бы
в одну постель с собой улечься,
но только не тебе!
Пилат (по-прежнему улыбаясь)
А это
не значит ровно ничего!
(чеканя слова)
Моя раба ты!
(мягче)
Жду ответа.
(резче)
Ты что же, права моего
не хочешь признавать? Не зли!
(мягче)
А впрочем... Эй, слуга! Поди-ка
нам с этой дурой – ведьмой дикой
постель помягче постели!
1986