Василий привез молодую жену в родное село Могильцы. На холме возвышался новый дом. В нем было все самое необходимое. Надежда - старшая дочь в семье - считалась основным помощником для матери и нянькой для меньших сестер и брата. Она обстирывала и обшивала их. Умела писать и очень любила читать, но книжек в селе было мало, а те, которые привозили из города, местные жители зачитывали до дыр.
Мать искала разные причины, чтобы удержать дома единственную помощницу. То говорила, что приданного за ней нет, то плакала по ночам, умоляя не покидать родной дом.
- Ох, как все молодые торопятся, - сетовала она, но смирилась после того, как Василий пришел в дом, держа на плече два огромных тюка белого ситца:
- На, Надежда, шей приданное!
Девушка, опустив глаза, приняла дары и следующие две недели тихонько пела и строчила на машинке простыни и пододеяльники, а еще подарок для будущего мужа - рубашку-косоворотку, воротник и манжеты которой мило расшила крестиком.
Чувства она свои скрывала, все больше молчала, только радостно блестели глаза, когда думала о женихе. А думала она о нем всегда и тихо радовалась, но одновременно боялась сглазить неожиданно свалившееся на нее счастье.
Первый раз она увидела Василия на вечеринке у одинокой и чудной тетки Агаши, которая любила петь и плясать с молодежью. Тетка веселила своими рассказами всю деревню и делала это искренне и без злобы.
Надежда скромно сидела рядом с другими девушками на длинной широкой скамье вдоль стены. Кто-то играл на гармошке, самые бойкие девчата весело отплясывали, горланя веселые частушки.
Дверь отворилась, и вошел он, Василий Григорьевич - местная власть. В свои восемнадцать он был председателем райисполкома и ездил на машине с личным водителем, хотя и сам умел управлять и знал, как исправить неполадки. Молодой смышленый Василий быстро взлетел по служебной лестнице, но этим не гордился. Веря в свое дело, исправно выполнял возложенные на него обязанности. Он организовал первую в своем селе комсомольскую ячейку и даже был делегатом III съезда комсомола.
Девчата заглядывались на высокого и красивого парня, но он видел только одну - свою Надежду. Молча стоял у стены в дверях и долго смотрел, потом ушел, на следующий вечер все повторилось. А потом не пришел на вечеринку, а приехал днем в дом Демидовых разговаривать с родителями полюбившейся девушки. Дело шло к свадьбе.
В семье Демидовых все были людьми верующими, и выйти замуж без венчания считалось делом неверным и позорным. Бога в доме почитали. Роспись в сельсовете проблему не решала. Надя хотела венчаться в церкви и никак иначе. Об этом и сказала жениху.
Василий нахлобучил шапку, хмурый вышел из дома Демидовых и, на ходу раскуривая папиросу, сел в машину.
- Что теперь будет? - Терзала себя Надежда, глядя на икону с лампадкой в красном углу, беспрестанно повторяя «Отче наш…» и осеняя себя крестом.
Вечером, рассказывая сказку на ночь своим младшим, она путалась, сбивалась, ребятня ее поправляла. В результате досказали все по очереди сами и потихоньку угомонились.
Сон не шел, Надежда вздыхала, ворочалась, до утренней зорьки, затем поднялась, стала расчесывать свои длинные волосы цвета спелой пшеницы и заплетать в тугую косу. Пряди путались, расческа падала из рук. Кое-как закончив привычную утреннюю процедуру, она принялась за домашние дела, но горькие мысли одолевали:
- Вдруг Васенька больше не придет, и, скорее всего, это будет именно так. Он ведь партийный, а партийному нельзя в церковь.
Веру в Бога заменили на веру в Ленина. Теперь он стал Богом и освободителем для людей. Делу этому служили верой и правдой. Об Ильиче много говорили в селе, о том, что он заботится о крестьянах, и хлебные излишки, которые вот уже который год вывозят из села, берет Советская власть в долг и потом вернет взятое нужными в быту предметами.
Об этом вещали не агитаторы, что приезжали в окрестные села, говоря о международном положении, а свой – Василий Григорьевич, местный житель.
Мать Василия умерла рано, осталось трое сыновей: Иван, Петр и Василий. Отец привел в дом мачеху, она хорошо относилась к детям. Ребята росли смышлеными и самостоятельными, а жилось трудно. Имея три класса образования, Василий умел читать, писать и считался человеком грамотным, знал закон и право.
Неделю у Надежды сердце было не на месте, но она ждала, иногда по щекам беззвучно катились слезы, которых она стыдилась, и тихонько смахивала рукой. На вечеринки к Агаше больше не ходила, не хотелось. Мать все видела, но вопросов не задавала:
- Как будет, так и будет, - думала она.
Как-то вечером в дверь постучали, Надя вскочила со стула, бросив вязание:
- Это он! - Сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Мать, накрыла голову платком и пошла в сени отворять дверь гостю. Василий заполнил собой весь дверной проем и медленно вошел, держа в руках какой-то кулек. Надя нерешительно шагнула навстречу.
- Вот отрез на свадебное платье, через неделю венчаемся!
- Как? - Воскликнула она, - а твоя работа, ты же партийный! А если узнают, что будет?
- Я, это... вышел из партии, - пробормотал Василий.
- Как так, вышел?
- Вот так, положил партбилет на стол и ушел...
По тому, как он это произнес, Надя решила вопросов больше не задавать, что дело решенное.
Мать, сняв икону со стены, со слезами на глазах благословила молодых.
В Могильцах Василий с братьями наняли рабочих, построили сруб, такой же, как у Демидовых, чтобы Надежда быстрее привыкла к новому месту. Откуда-то появилась кошка с котятами, которые путались под ногами и постоянно просили есть. Хозяйка не прогоняла кошачье семейство, а заботливо кормила весь выводок. Василий устроился на работу и, подкопив денег, купил корову. Семья постепенно обзаводилась хозяйством.
Размытые дождем дороги подсохли. Надюшка поехала в родную деревню навестить своих и сказать матери, что ждет ребенка.
Через полгода родилась дочь Нина.
Молодая мать старалась все успеть: кур накормить, корову подоить, за ребенком приглядеть, мужа не обидеть, летом трудилась на огороде.
В дом постоянно приходили селяне. Кто совета попросить, кто бумагу составить или жалобу. Василий Григорьевич всегда говорил, выгорит дело или нет. Писал грамотно, красивым почерком. В благодарность жители села приносили гостинцы, иногда свое вино. Надежда хлебосольная, всегда рада гостям, накроет стол, а муж не против пропустить рюмочку-другую «за здоровье». Василия называли между собой Шишка, поскольку фамилия была Шишков, или местным Вышинским.
Время шло, родилась вторая дочь - Валентина. Забот прибавилось.
В начале 30-х годов ближе к весне организовали в Могильцах колхоз. По совету приезжего товарища на общем собрании решили назвать его «Парижская коммуна». Василий вступать в колхоз не торопился, глядя на него, не шли туда и другие жители села.
Потихоньку колхоз вставал на ноги. Не очень был знаменит своими достижениями, но люди старались. Занимались промыслом: метлы вязали, из прутьев плели гнезда для кур-несушек, выдували аптечную посуду.
Церквей в округе осталось мало. Говорили, что религия - это опиум для народа. Какие-то люди, соскребали позолоту с окладов икон, обрабатывали лики кислотой и рубили на части, сжигали в печи. Ребятня радостно скакала вокруг, а их родители отсиживались по избам - затаились, боясь попасть под горячую руку. Затем церкви использовались как складские помещения, туда сваливали мешки с зерном и другими продуктами, которые отбирали при раскулачивании и увозили в город.
- Ну что, Вась, в колхоз-то вступать будешь? - Спросил как-то брат Иван. Они сидели на крыльце и курили.
- А мне и так неплохо. Вступишь, надо корову привести, а там, накормят ее или нет. Жалко, помрет ведь!
- Ну да, ну да, - соглашался брат.
Начались раскулачивания. Приехала комиссия из районной управы.
- Откуда у нас кулаки, отродясь не было! - Стали кричать крестьяне
Комиссия удивилась, но удивление это было не настоящее.
- Как же так нет, коли везде есть. Кулак - это преступный элемент, кулак - это враг народа!
Пригнали подводы, грузили имущество тех, кто не ленился и своим трудом нажил небольшое хозяйство. Везли выселенцев не в Сибирь, не на Соловки, а ближе - под Александров. Обещали выделить землю. Хозяева они умелые, быстро встанут на ноги - не пропадут.
Крутые меры, и привычка все рушить до основания много наделала «Парижской Коммуне» бед. Разобрали по бревнышкам дома выселенных да растащили их. А потом оказалось, что правление колхоза негде размещать.
Василий тоже попал под раскулачивание: лошадь отобрали и еще кое-какую скотину увели. Часть имущества, отобранного у местных жителей, определили в колхозную собственность, часть повезли в область.
Для Василия это был удар. Семью кормить надо. Он сидел в сенях, курил, смахивая скупую слезу, все-таки честным трудом нажито. Надежда успокаивала обиженного властью Василия:
- Не горячись, Вась, хорошо еще не выслали, здесь оставили.
Муж заливал горе водкой, а село долго гудело, обсуждая события, да ругая местную власть.
Вечером, укладывая девочек спать, Надежда потрогала влажный лоб Валентины, он горел огнем.
- Вась, врача бы…. - Сказала она тихо.
- Ладно, завтра поеду.
Наутро приехала женщина в белом халате, осмотрела малышку, прописала какие-то лекарства, сказала, что придет завтра.
Вале становилось все хуже и хуже, лекарства не помогали. Надежда тихо молилась. Врача все не было.
Ближе к вечеру залаяла собака, в дверь постучали.
- Врач, наконец-то! - Беззвучно произнесла Надежда и пошла отворять дверь.
Вошла все та же женщина, долго сидела у постели девочки, слушала ее тяжелое дыхание, считала пульс, что-то писала, затем произнесла:
- Будем надеяться, что все закончится хорошо.
Она надела пальто на белый халат и ушла в темноту.
Маленькая Валя то вся горела, то покрывалась испариной. Мать уже третью ночь не спала, сидела рядом с дочерью, тихо плакала, молилась, потом, уронив голову на руки, дремала. Усталость дала о себе знать, и она уснула. Снился ей сон, что идут люди с каменными лицами по широкой дороге, и нет этому людскому потоку конца. А ей надо ту дорогу перейти, во что бы то ни стало. Она мечется, просит пропустить, но все бесполезно, ее никто не слышит. Но вот, четверо мужчин несут большой крест, под которым образовалось пространство. Она решила, что успеет проскочить под крестом. Наклонилась и уже шагнула вперед, и тут огромный тяжелый крест стал падать на ее хрупкие плечи. Надежда вздрогнула и проснулась. С дурным предчувствием она наклонилась над малышкой. Девочка лежала и, казалось, не дышала. Она дотронулась до лба, жара не было. - Дышит ли? Слава Богу, дышит. Хоть бы обошлось все...
Валя начла поправляться, появился аппетит, Девочка уже вставала и даже играла.
- Валя, подойди ко мне, я тебе рубашечку поправлю, - позвала мать. Девочка продолжала играть.
- Валя! - Повторила Надежда громче. Дочь не повернула головы.
- Валя!- Снова сказала она и топнула ногой. Малышка обернулась.
- Наверное, показалось,- успокаивала себя мать, но было что-то не так. Она звала ее снова и снова. Валя ничего не слышала...
С этих пор начались мучения. Надежда с дочерью ездила по врачам. Приговор был вынесен: Валя перенесла менингит в тяжелой форме, и слышать не будет никогда.
Что же делать? Надо как-то с этим жить. До болезни дочь говорить не умела. Надежда повезла ее школу для глухонемых. В комнате, похожей на школьный класс, стоял рояль. Женщина в белом халате подошла к музыкальному инструменту и показала, что надо приложить к нему ухо. Девочка осторожно прижалась головой к черной гладкой поверхности. Преподаватель начала нажимать клавиши, раздались звуки.
- Слышишь? - Спросила она. После небольшой паузы, Валя помотала головой.
- А теперь? – Преподаватель заиграла громче.
Малышка почувствовала вибрацию инструмента и кивнула. Так Валя начала учиться в школе, а мать часами сидела и ждала, потом они ехали домой. Постепенно дочь начала изъясняться на руках. Когда ее не понимали, она злилась и плакала, но росла хорошей и доброй девочкой.
Надежда ждала третьего ребенка. Василий отвез ее рожать в местную больницу. На свет появилась еще одна девочка.
- Вась, как назовем-то, - спросила из окна родильной палаты жена.
- Я уже назвал.
- Как?
- Надюшкой, - ответил Василий, - теперь у нас две Надежды: Надежда Сергеевна и Надежда Васильевна!
Отец очень любил маленькую Надюшку, с рук не спускал. Она росла на радость отцу и матери веселой и красивой девочкой, немного баловная, но ей все прощалось.
Время летело незаметно. Надя пошла в первый класс начальной школы. Училась прилежно, старалась не огорчать родителей. Вместе с сестрами помогала матери по хозяйству.
Известие о начале войны дочери не восприняли всерьез, они не знали, что это такое. В селе остались лишь старики, женщины и дети, но колхоз сохранился.
Мужчины ушли воевать. Василия, в бою под Сталинградом ранили в ногу и контузили. Время тянулось медленно. Свои ушли, может быть, отступали или двигались вперед. Он то приходил в сознание, то улетал куда-то в небытие. Наверное, про него подумали, что убит. Ногу свою он почти не чувствовал, мутило, кружилась голова, и хотелось пить. Он попытался стянуть сапог, ничего не получалось, нога опухла. Василий решил дотянуться до винтовки, чтобы снять штык-нож и снова потерял сознание. Когда очнулся, услышал стон. Сначала подумал, что стонет сам, или это ему чудится. Боец, лежащий неподалеку, подавал признаки жизни и они начали переговариваться, радуясь тому, что рядом есть живая душа. Вместе помирать не так страшно.
Наступило утро третьего дня, но их никто не искал. Раненый, лежащий рядом, молчал. По дороге двигалась телега. Василий попытался крикнуть, но горло пересохло, и звуки были похожи скорее на шепот. Тогда он поднял руку и махнул ею. Телега остановилась. Мужчина в телогрейке и сапогах, бросил поводья спрыгнул и направился к нему:
- Живой, что ли?
- Да. Там еще солдат раненый, - прохрипел Василий.
- Кажись все, помер, - пробормотал мужик, осматривая бездыханное тело.
- Ну, держись за меня, если можешь, - взяв Василия под руки, незнакомец поволок его и кое-как затащил на телегу, после чего уселся сам.
Они ехали по разбитой дороге. Василий стиснул зубы от боли, закружилась голова, и он снова потерял сознание. Очнулся уже в госпитале, над ним колдовал врач. Он разрезал сапог и отпрянул от гнилостного запаха.
- Ну, что, служивый, ногу-то придется того, резать, гангрена началась.
- Может, не надо? Как же я без ноги-то? Какой же я работник?
Но врач его уже не слушал, налил полстакана спирта.
- Пей и терпи, браток, - сказал он и взял пилу.
Домой Василий вернулся задолго до окончания войны, на костылях. Надежда плакала. Она не знала, что будет дальше, но была рада, что муж живой.
Весть об окончании войны облетела село. Мария Николаевна, пользуясь своим положением школьного учителя, отправила своих учеников копать землю под картошку на своем участке. Ребята работали неохотно, шутили и смеялись. Она строго прикрикивала на них, заставляя работать.
Из-за соседского забора послышались крики и оживленные разговоры.
- Николаевна! Война кончилась! - Крикнул кто-то.
Ребята перестали копать и с радостными воплями «Ура!» побросали лопаты и разбежались по домам.
Местная учительница огорчилась из-за сорванного субботника и поплелась собирать разбросанные лопаты, с грустью глядя на недообработанную землю. Природа пробуждалась от зимнего сна, пробивалась молодая листва, начиналась новая жизнь. Мария Николаевна посмотрела на солнце, невольно улыбнулась, глубоко вдохнула в себя свежий весенний воздух. Неужели все кончилось?
После войны Василий Григорьевич много писал в разные организации о красоте своего села, хотя особой красоты-то и не было. Полуразрушенная церковь, заброшенное кладбище, заросшие пруды - производили удручающее впечатление.
В том же 1945 году часть села была передана Всесоюзному радиокомитету для строительства пионерского лагеря. Многим местным жителям нашлась там работа. Василий Григорьевич устроился сторожем, Надежда работала на кухне.
Летом сельские ребятишки участвовали в пионерской жизни лагеря: бегали в кино и на танцы, вставали по горну, жгли костры, пели пионерские песни, ходили в походы.
Жизнь в пионерлагере кипела. В гости к ребятам приезжали выдающиеся люди.
Неизвестно, как сложилась бы жизнь Василия Григорьевича, если бы он не вышел из партии. Многие друзья, с которыми он начинал работать, были репрессированы.
Неизвестно, произошло бы все это, если бы Василий Григорьевич не написал во Всесоюзный радиокомитет, и они не купили бы землю в селе Могильцы, построив на месте сельских домов свой «Дом творчества», детский садик «Колобок» и пионерский лагерь.
Я умолчала о двух сыновьях Надежды Сергеевны, которые умерли в младенчестве и похоронены на старом кладбище. На месте него, практически на костях, сейчас стоит дом, детская площадка с качелями и песочницей. Основную часть жителей села Могильцы переселили в квартиры этого дома.
- Это неправильно, когда родители хоронят своих детей, - говорила Надежда Сергеевна своей дочери, - не плачь, когда я умру.
Мне кажется, что я незримо присутствовала при всех этих событиях.
Мы живем, пока о нас помнят. Жизнь станет интересней и многограннее, если мы будем знать больше о наших родных и близких. Иногда поражаешься тому, сколько испытаний и невзгод может выдержать человек. Откуда берутся силы, чтобы жить дальше?