На столе лежат как попало бумажные листы, прикрывая печатную машинку. Настенные часы искорежены очень мощным ударом топора. На полу тело женщины, одетой весьма буднично. Губы уже синеваты. Как именно она умерла, сказать нельзя, но то, что её нет в живых, можно определить по широко раскрытым глазам и стекающей по подбородку тонкой струйкой крови, что успела засохнуть. За окном на улице разыгрался сильный дождь, его капли барабанят по крыше дома, одинокий чёрный кот осторожно шагает по полу комнаты, аккуратно наступая мягкими лапками на всюду разбросанные бумажные фигурки в форме английской буквы «Н». Наконец дойдя до чьих-то ног, кот вспрыгивает на колени мужчине, сидящему в кресле и смотрящему проницательными чёрными глазами на белый потолок. Он одет исключительно в одежду чёрного цвета. Вздрогнув от кошачьей наглости и инстинктивно левой рукой сжав изящную трость, мужчина слегка улыбнулся и правой рукой погладил кота, так что тот весь размурлыкался и разлёгся, положив голову поближе к левому плечу хозяина. Продолжая улыбаться, Доминик Ровенгард посмотрел на наручные часы, а потом взял телефонную трубку, что стояла на тумбочке. Он спокойно набрал чей-то номер и приложил трубку к уху. Кот, казалось, успел задремать и слышались тихие его мур-муры время от времени. Что-то щёлкнуло в трубке и Ровенгард заговорил, малость удлиняя звук «р» так, что вместо «добрый» слышалось легонькое рычание «добрррый».
- Добрый вечер. Я убил свою жену Элис. Как скоро вы приедете, Ольстер? Через пятнадцать минут? Хорошо. Я в кабинете, можно прямо так пройти, в доме всё равно никого нет. Полиция подождёт, Ольстер. Мне нужны вы.
Ровенгард медленно положил трубку на рычаг. И закурил. Он вспомнил, что познакомился с Элис около десяти лет назад на какой-то сумбурной вечеринке в саду, и что тогда тоже начался ливень. Ей тогда было двадцать лет, а ему двадцать четыре года. Оба принадлежали к детям богачей, имели славное детство, учились в престижной и продвинутой школе, и на тот момент Элис хотела получить диплом филолога, а Доминик – юриста, хотя более его тянуло к беллетристике, но отец был всемирно известным адвокатом, и Доминик понимал, что другой выбор родитель не поймёт, а то и вовсе исключит из числа наследников. Все родители такие, хотят продолжить судьбу свою в детях, ничего не поделаешь. Разумеется, он не влюблялся в Элис. Доминик давно осознал, что не может, не способен на любовь, разве что на привязанность практического рода. Он привык получать и не отдавать. Его собственнический инстинкт довлел надо всем остальным, в том числе совестью, если она вообще имела обычай навещать душевно пустого Доминика. Они тогда познакомились, не более того. Спустя пару лет они женились в желании удовлетворить интересы и мечты родителей – те полагали, что более удачного брака и не сыскать. Муж – практикующий нотариус, симпатичный внешне и поступками молодой человек; жена – прекрасная хозяйка, не только в моде, но и в характере людей разбирающаяся, да и красавица, знаете ли. Хотя они казались обществу и порою самим себе независимыми, сильными личностями, их брак по требованию родителей выказывал в обоих моральную слабость, отсутствие сопротивления обстоятельствам.
Дождь только усиливался, создавая напряжение яростной атакой капель о крышу дома, но милый мурлыка, что к плечу хозяина голову сложил, успокаивал Доминика, согревал его и растворял сомнения ко всем чертям. Почему Доминик вспомнил, как мать пела ему песенку перед сном, когда он был маленький? Его левая рука задрожала, и Доминик сквозь типичный для этой местности туман за окнами разглядел чей-то смутный силуэт. Ольстер здесь.
Доминик слишком поздно понял, что Элис – идеалистка. К его изумлению, она действительно стала заботиться о нём, стала образцово-показательной женой. Нет, она его тоже не любила, но у неё была совесть, и это толкало её на проявление нежности к мужу. Она искренне верила, что он когда-нибудь напишет роман на все времена, и иногда проверяла его работы, подмечая смысловые ошибки и даже составляя рецензии на произведения. Злило ли его это поведение Элис? Раздражало ли? Забавляло ли? Нет. Элис, по сути, была его собственностью, и жена нисколько не сопротивлялась подобному положению дел. Это вполне устраивало Доминика. Но с каждым днём он стал замечать странности в её характере, пока ему не пришлось брать тайную консультацию у психолога. Он узнал, что, скорее всего, его жена страдает каким-то неведомым комплексом вины, который и определяет линию её поведения. Поэтому Элис постепенно, потихоньку из жены превратилась в добровольного раба, ничтожество и прислугу. Его всё это очень смущало, и смущение это тоже изумило Доминика, который всегда думал, что есть в нём только стремление получать и ни с кем не делиться. Его смущало то, что парадоксальным образом он уже не мог причинить вреда жене – та была готова ко всему, заранее подставляя себя для «битья» и унижения. Он мог только ощущать ужасающую, неимоверную и непомерную её заботу о нём. Его эгоизм разбивался о скалы этого всепоглощающего морального низвержения до добровольного рабства. Он решил её убить только тогда, когда осознал, что именно она мешает ему написать великий роман. Он понимал, что развода от неё не добьёшься, и в сумасшедший дом не упрячешь при живых и весьма влиятельных родителях. Он хотел от неё избавиться, взял из кладовки топор, пошёл в кабинет и сначала, стоя в дверном проёме, с минуту-две наблюдал за тем, как Элис с ножницами ловко управляется, зачем-то вырезая из бумаги фигурку в форме буквы «Н». Когда она заметила его, то улыбнулась так ласково, как всегда улыбалась. При взгляде на топор Элис дико расхохоталась, отбросила всё от себя в разные стороны, и грустно на пол полетели фигурки «Н». Она вскочила со стула, и, ударяя ладонью в грудь себя, завопила: «Да, дорогой мой! Смелее! Смелее! Прямо вот сюда бей! Я готова умереть за тебя, великого писателя! Я готова, Доминик, любимый мой!». Он не выдержал и нанёс ей удар топором чуть ниже шеи, и сразу выдернул из тела глубоко увязшее в нём лезвие. Элис успела повернуться и тут же упасть животом вниз на пол – часы забили полдень, и Доминик, переступив через тело жены, что-то шипящей, обрушил всю свою злость на несчастные часы, одним ударом оборвав их безмятежно-хладнокровное существование. Потом же, бросив топор на пол, Доминик прошёл к креслу и сел в него. Элис скончалась.
Из состояния задумчивости Доминика вывело прикосновение вошедшего в кабинет невысокого парня, насквозь промокшего блондина. Дотронувшись до плеча, он сказал:
- Я пришёл, Доминик. Что делать?
- Помните, Ольстер, что я спас вам когда-то жизнь? – прошептал Ровенгард, глядя в голубые глаза посетителя.
- Помню, - кратко ответил тот, ухватив пальцами сигарету изо рта Доминика. – Прекращайте курить, это вредно. Я не знал, что вы любите кошек. Так не похоже на вас. Так что делать?
- Не знаю, - признался Доминик. – Но вы должны спасти меня. Мой черёд.
- Конечно. Ваш черёд, - невозмутимо сказал Ольстер. – Часы выбросим. Ковёр сожжём. Нет, обернём труп жены в ковёр и закопаем, я знаю одно место в лесу, туда никто не ходит, даже охотники. Кабинет уберём. Я сделаю всё сам, Доминик, не вставайте. Только не курите.
Дождь не прекращался, а через двадцать минут кабинет был в идеальном порядке. Кровь была только на ковре и на пол она не просочилась, по словам Ольстера. Доминик сидел в кресле вместе с довольным котом. Ольстер не рекомендовал ему отвечать на телефонные звонки и вообще выходить из дома. Он уехал закапывать труп в лесу, и Доминик просто сидел и дожидался его возвращения. Доминик вспомнил, что Ольстер Барвуд моложе его на несколько лет. Барвуды родом происходили из Ирландии. Ольстер работал барменом. Мастер приготовлять все коктейли на свете. Почему «Н»? Что за «Н» вырезала из бумаги Элис?
- Сделано, - объявил Ольстер, вернувшись. Он ещё больше промок и поэтому немного дрожал от холода. Вдруг Доминик повернул голову к нему и спросил:
- Вы останетесь на ночь?
- Зачем?
- Мне страшно.
На мгновение Ольстер уставился на Доминика, по инерции гладящего кота по шёрстке, но потом флегматично бросил:
- Чего бояться? Прошлое похоронено, Доминик.
- Я точно умру, Ольстер. Перережу себе вены, потому что не смогу написать великий роман. Ведь невозможно написать произведение, в котором не будет буквы «Н». А она должна быть. Она будет напоминать мне обо всём, что произошло в этой комнате. Я ненавижу и боюсь этой буквы.
- Вы бредите, Доминик, - уверенно сказал Ольстер.
- Останьтесь со мной. Завтра уедете, и мы будем квиты. Больше никто никого спасать не станет.
- Хорошо, - уступил ему Ольстер, снимая пальто и бросая его на стул. – У вас есть виски, Доминик?
- Бар там, - тростью указал Доминик на скрытое в книжном шкафу отделение. – Налейте и мне, Ольстер.
- Всё просто, - произнёс Ольстер, - вы не обязаны сами писать роман. Диктуйте машинистке. Им-то всё равно. Кстати, не забудьте завтра позвонить в полицию и объявить о пропаже Элис. Рано или поздно её объявят без вести пропавшей. Разумеется, будет тщательное расследование, но никто ничего не узнает. Надо бы расстелить другой ковёр в кабинете. Держите, Доминик.
Доминик перестал гладить кота и взял бокал хорошего крепкого виски.
- Мы должны будем порыться в её гардеробе, - продолжал Ольстер, - надо выбрать самую подходящую одежду и некоторые вещи, сумочку там, косметику… Я всё возьму с собой и уничтожу эти вещи. Пусть полиция полагает, что Элис и впрямь однажды вышла из дома и пропала без вести. Она не умеет водить, что хорошо. Не придётся с машиной возиться. Она вышла пешком из дома, запомните, Доминик. Когда начался дождь? Хм, кажется, зонт тоже стоит забрать. По легенде, я ваш давний знакомый, приехал после её ухода из дома. Хотя следы шин авто в скором будущем смоет дождь, всё равно не следует надеяться на случай. Лучше рассмотреть все варианты. И так мою машину могли заметить встречные по дороге водители, возможно, местные жители. Я буду готов полиции помочь своими показаниями по этому делу: скажу, что Элис знаю, но в тот вечер её не встречал и всё такое. По-моему, Доминик, всё должно закончиться отлично. Вас не арестуют по подозрению в убийстве жены. Только не выдавайте себя. Не нервничайте. Если вы выдадите себя, чёрта с два я спас вам жизнь, всё рухнет. Что за великий роман вы пишете, Доминик?
- Роман о лжи, - проговорил Доминик, жестом попросив добавить виски. – О молодом человеке. Он неспокоен, потому что слаб духом. Чтобы доказать свою силу, как он считает, он начинает заводить друзей и предавать их, его начинают ненавидеть, но в то же время он полагает, что ненавидят только сильных людей. Он обманывает в первую очередь не друзей, но себя. В финале он берёт два пистолета, потому что недоверчив, приставляет дула их к обоим вискам и нажимает на курок. Первый пистолет даёт осечку, второй стреляет, но пуля нежданно в его голове застревает (правда, я ещё не консультировался у хирурга, возможно ли такое). Что скажете, Ольстер? Ведь идиотизм?
- Побудьте барменом, Доминик, и не такое ещё услышите, - чуть улыбнулся Ольстер. – Не понимаю, почему вы вообще стали писать. На вас это тоже не похоже. Ровенгарды ведь из поколения в поколение юристы, суховатые и рациональные люди, а вы пошли в творческие личности. Забавно.
- О Господи, - неожиданно пробормотал Доминик. – Знаете, на что похожа буква «Н»?
- Большая или маленькая?
- Большая.
- На лестницу? Часть лестницы?
- Перед тем, как убить Элис, я смотрел на неё в кабинете, и она вырезала из бумаги фигурку «Н».
- Ах вот вы о чём, - кивнул Ольстер, - да, я обратил внимание на фигурки, выбрасывая их. Вы имеете в виду, на что похожа «Н» в форме бумажной фигурки? Ну, может, на здоровающихся людей.
- Или же…, - протянул Доминик, - … на молодожёнов, что надевают на руку друг другу кольца.
- Вы точно писатель, - улыбнулся Ольстер. – Образно всё у вас, творческих.
- Люди берутся за руки, - каким-то сонным голосом продолжал Доминик, - и кружатся, и кружатся… Пока что – одно целое, а если доверие обрывается, то… да, всего лишь одинокие палочки… (чертит в воздухе пальцем)… и не более того… Что?
- Я спрашиваю, почему вы убили её топором? Почему не подстроили какой-нибудь несчастный случай?
- Как вы со своим братом? – парировал Доминик, глядя прямо в голубые невинные глаза Ольстера, который тут же отвернулся якобы за следующей порцией виски из бутылки. – Если бы не я тогда, полиция точно раскопала бы всё, и не видать вам свободы, как своих ушей. Я даже уничтожил отдельные важные улики, и никто никогда ничего не узнает. Я сделал это вовсе не из какой-либо симпатии. Просто знал, что у меня есть должник, и рано или поздно ему придётся спасать мою шкуру. Возьмите мою трость.
- Зачем?
- Должно же у вас что-то остаться на память о человеке, который спас вам жизнь.
- Но вы разве обойдётесь без трости?
- У меня их несколько, но эта – особенная, её и возьмите. А мне дайте на память о вас пальто, раз больше ничего при себе нет.
- Это пальто брата, - заметил Ольстер. – Лучше я отдам шарф. Его связала мне бабушка.
Он надел на шею Доминику (кот проснулся, но остался лежать) приятно-темноватый шарф из хорошей шерсти.
- Заодно и не застудите шею, - улыбнулся Ольстер.
- Почему вы так часто улыбаетесь? – устало спросил Доминик, поглаживая краешек шарфа.
Ольстер только загадочно улыбнулся. И выпил ещё бокал виски.
На следующий день Ольстер уехал, забрав вещи Элис и трость Доминика. Ровенгард уведомил полицию о том, что его жена исчезла, и принялся печатать свой великий роман, а чёрный кот, устроившись в любимом кресле, с интересом наблюдал за тем, как лихорадочно движутся пальцы хозяина по клавиатуре машинки. Светило ярко и тепло солнце, и лучи его падали сквозь окна на человека в тёмном костюме, тёмную машинку и тёмного кота, и тёмный шкаф, и тёмный ковёр: всё это приобретало странное сходство с какой-нибудь детской считалкой.
А может, на песенку, которую пела маленькому Доминику его мама.
Aa Bb Cc Dd Ee Ff Gg Hh Ii Jj Kk Ll Mm Nn Oo Pp Qq Rr Ss Tt Uu Vv Ww Xx Yy Zz
The End.
Посвящается всем, кто пишет великие романы.