Вчера я варила суп. Сын крутился около меня на кухне, сначала мыл посуду (очень любит возиться в воде), потом увидел, что я собираюсь бросать в кастрюлю картошку и вермишель. Мгновенно схватил стул, придвинул к печке, залез на него, схватил вермишель и говорит: «Мама я повар, открой крышку, я варить буду». Ну, вроде бы все нормально, открыла ему крышку, помогла кинуть в суп вермишель с картошкой, закрыла крышку. Но тут мой сынок придумал себе другую забаву. Спрыгнул со стула, взял ложку и говорит: «Теперь надо помешать». Ну, вроде бы все нормально, открыла ему крышку, он мешал, мешал и бросил (не знаю, уж специально он это сделал или случайно у него получилось) ложку в суп. И в тот момент, когда его ручонки потянулись в эту бурлящую жижу за ложкой, моя реакция была незамедлима, я крикнула на него резко, громко. Да и не хотела крикнуть, испугалась за него, хоть и рядом стояла. Он секунду смотрел на меня своими пронзительными голубыми глазками, потом поджал губенки, спрыгнул со стула и убежал в бабушкину комнату. Тишина, ну секунд 30 была, а потом как заплачет, как закричит: «Мама, мама». Прибегаю в комнату, а он сидит на кровати, в темноте и слезки градом по щекам катятся. Я его обняла, он ко мне прижался, говорю ему: «Вон, какой ты характерный стал, там же горячо, ты мог обжечься». Посидели мы с ним в темноте, пообнимались и пошли дальше каждый своим делом заниматься. Больше он ко мне в этот вечер на кухню не пришел.
Я даже и предположить не могла, что сын может так обидеться. И ведь за дело на него крикнула, а чувство вины все равно в груди жжет. Дед ходит, ворчит: «Вот, мол, допустила, теперь всегда будет к горячему лезть и не бояться». Но к печке то он не лезет и знает, что опасно, что обжечься можно, что вавка будет. Знает сын все, только видно тут увлекся. Ну, интересно ему, может правда ребенок поваром стать хочет. Зачем я буду у него своими отказами все желания убивать. Ведь детские желания, они самые чистые, искренние и правдивые.