СОН
- Папочка, не едь на охоту: мне такой страшный медведь приснился! У него такие ужасные когти и клыки, он хотел меня съесть! Ну, пожалуйста, не едь на охоту! – из спальни выскочила младшенькая Надюшка и повисла на шее, мешая домотать портянку.
Я растерянно глажу дочкины волосы: «Ох, и дурак! Дёрнула же нелёгкая так неосторожно похвастать жене, что с утра идём на берлогу. Что теперь? Друзья ждут, погода самая подходящая, да и лицензия пропадает. Нет, надо ехать!»
- Ну, успокойся, малышка. Всё будет хорошо. Беги, беги, маленькая, к маме, - подтолкнул осторожно к спальне и прикрыл тихо двери.
- Вот деточки растут! С полуслова всё понимают, в пол-уха всё слышат! Смотрела же мультики, казалось, ничего вокруг неё не существует, а поди ж ты – всё услышала! Бурча себе под нос, выхожу из дома, ловлю за ошейник шального от радости Агата. Молодой красивый кобель песчаных тонов делает свечки, отталкиваясь всеми четырьмя и, подлетая вверх метра на полтора, на лету норовит лизнуть меня в лицо.
- Да стой ты! Перестёгиваю непослушный карабинчик на кожаный поводок, подхватываю ружьё и выхожу с собакой за ворота. По дороге нет-нет, да и проскакивала мыслишка: «К чему этот дочкин сон – плохая примета или хорошая?» Чёрт его знает! Помнится, как-то раз жена не схотела на охоту пускать: и сон ей плохой приснился, и дела дома срочные появились. В сердцах аж дверью хлопнул, плюнул на всё да пошёл. И ничего: и колонки с норками в капканах сидели, и лисицу-огнёвку манком поманил-добыл, и козла-гурана с рожками красивыми подстрелил, а в придачу ещё пара запоздалых крякашей на выстрел наткнулись. Помню, воротясь, даже похвалил Галину, попросил хоть пару раз в сезон такие скандальчики закатывать. А бывало, наоборот. Жена с поцелуем провожала, слова хорошие говорила, и сон удачу обещал, а в итоге: шиш! То нож потерял, то на речке под лёд провалился… Словом, - ерунда всё это!
Окончательно успокоившись, повеселел. Мысли только одни: как к берлоге подойти потише, да как медведя будить. Эх, ни с чем не сравнимое состояние! Всё равно, как на первое свидание к милой. Сердце радостно и тревожно скачет: придёт - не придёт, придёт – не придёт, а в голове карусели - она так, а я так, она вот так, а я разъэдак, я для неё – ну всё, а как она? Самое главное – как она? А как медведь?
Скоро берлога: осталось ещё с километр протопать на самый верх распадка до скалы. Пора собак на поводки. Последний перекур. Беспечное настроение и шутки остались где-то там, за развилком ключа. Друзья сосредоточенно втягивают дым, взглядами ищут по сизым горным хребтам. Хороша погодка! Снежок, тишь, безветрие. Солнце льёт родниковый свет, а вокруг – ух! – приметы весны. Над головой живая зелень кедровых вершин и сквозящая через них лазурь неба…
Боже мой! Какая синь у неба!
Невозможно мне её постичь!
Синева чистая, яркая и живая, но если приглядеться, она словно прикрыта молочной занавеской, и через всё пробивает бесконечная космическая чернота…
Берлога. Вот здесь, на склоне сопки глыбы скалы нависли над тёмным входом берлоги. Крутой подъём к скале лишь кое-где поддерживают кряжистые дубки – они и сами невесть каким образом держатся. Но крепко же держатся: лет триста им – никакие тайфуны их не опрокинули, не швырнули вниз с крутизны. Тихое, видать, место!
План простой: один из нас остаётся внизу под берлогой, двое с разных сторон поднимаются по склону и подходят к скале. Все занимают удобные позиции и спускают собак по сигналу нижнего. Собаки должны выгнать хозяина пещеры. А если не выгонят? Тогда придётся кому-то из нас…
Молча постояли, вглядываясь в чернеющий вход, заранее переживая то, что скоро должно произойти. Пошли. Осторожно, не торопясь, стараясь не выпускать берлогу из вида. Были ведь оттепели, поэтому медведь лежит чутко. Мне нужно пройти правее, по склону долезть до уровня пещеры, подойти к ней поближе и занять удобное место. Скорее всего, вон у того дубка, что опёрся на обнажённый каменный клык.
Да, совсем не просто карабкаться по такому крутому склону. Под снежком гладкая мёрзлая стынь, ноги без упора съезжают. Агат рвётся вверх, короткий поводок опрокидывает его назад, он съезжает мне под ноги, недоумённо оглядывается, гребёт вновь всеми четырьмя лапами вверх, вновь съезжает, сбивает меня, мы вместе сползаем вниз, а потом опять скребёмся вверх.
Так, пора к скале: вон тот дубок. Рывок поводка, и я утыкаюсь носом в снег, оглушённый внезапным звоном яростного лая. Узнаю на стволе ближнего дерева белку. Ах, ты п-подлая! Чтоб тебя! Это ж надо так подкузъмить!
- Нельзя! Цыц! Тихо! – шёпотом ору на пса, дёргаю поводок. Это же надо! – только недавно хвастал друзьям, что Агат стал азартно работать по белке, и тут на тебе! – получи! Тьфу!
Вижу красноречивую жестикуляцию стоящего снизу друга. Потихоньку оттаскиваю от белки пса и показушно его «пинаю», «бью» кулаком, снова «пинаю» растерянного Агата. Послал же чёрт эту белку! Да ещё, подлючая, выскочила прямо из-под ног собаки: в прикорневом дупле сидела, ведьма!
Бум! – близкий выстрел. Друг слился с ружьём, ведёт стволом, выбрасывает голубую струйку пороховых газов. Бум! Руки отстёгивают поводок: «Взять, Агат, взять!» Впереди меж камней мелькает медведь. Скрывается на мгновение и вдруг, в облаке снежной пыли – вот он! Мушка скользнула к медвежьей груди, но тот уже снежным метеором летит вниз между мной и другом, сопровождаемый истеричным лаем собак.
Ушёл! Вдали затихает собачий гвалт. Взглядом ищу виновную белку, в сердцах перестреливаю пулей надвое и съезжаю вниз.
Словно ступая против течения – осуждающих взглядов друзей, подхожу к ним, молча швыряю останки белки в снег. Вот тебе и дочкин сон! Уж лучше бы медведь меня подмял! Хотя, что за мысли!? Ну его к чёрту! Пускай живёт – не наш он, значит. Только вот друзья так не думают: вон какие злые сидят. Андрюха расстроено шарит взглядом по распадку, прислушивается – вдруг собаки голос подадут? Да навряд ли – медведь матёрый, вон как рванул. Небось, знает куда убегать, да как от собак оторваться. Если сразу не остановили его, то поставят не скоро, а то и вовсе не смогут задержать. Витька сосредоточенно царапает по прикладу ногтём. Ухмылка криво растянула всегда аккуратные усы, борода смешно подвернулась за воротник. Редкие зубы сдавили папиросу, а глаза зло щурятся.
Делаю вид убитого горем: бухаю оружием об Андрюхин рюкзак, отчаянно хлопаю шапкой по валёжине, картинно стискиваю ладонями голову и, присев, отворачиваюсь. Самое верное дело. Начнёшь оправдываться – разозлишь окончательно: не новичок же. А «морду клином», вроде бы ничего не произошло, так уважать перестанут, разочаруешь как напарник.
Первой, как всегда, не выдержала Андрюхина спокойная и мягкая душа: «Да ладно тебе, не бери в голову, с кем не бывает». Он вдруг расхохотался: «Витька, ты видел как он собак «наколол»? Вить, ну ты видел? Вот же, блин! Вышел так осторожненько из пещеры и за камнем встал, ждёт. Да ты же видел, Вить: чего бы тогда своего Рекса спускать стал? А моя Тайга, чтоб ей пусто было, к Рексу – лизаться! Пятнадцать метров до медведя, а она хвостом вертит! Медведь аж залёг: интересно же посмотреть. Ха-а-ха-ха! Тут Тайга медведя зачуяла, уши торчком, хвост вниз – и к медведю. А Рексу не до медведя: у него в глазах всё сучий хвост колышется! Ха-а-ха-ха! А медведь боком-боком и меж камней. Пока собаки вокруг плиты обежали, он метров пятьдесят от них оторвался да вниз, что торпеда, и - полный вперёд!
- А что ж ты, мазила, - не выдержал Витька, - не попал, раз всё так хорошо видел? Он ехидно вытянул нижнюю губу и презрительно втянул в ноздри две струйки послушного дыма.
- Дак видать-то видал, но всё или голову, или зад. А потом аккурат между мной и Санькой летит – куда тут стрельнёшь? Эх! Пошли следом! Может, он с испугу от собак куда-нибудь заскочил и сидит, нас ждёт.
Вот и все эмоции. Впереди подъёмы и спуски, чащобник да осыпи. Я скромно шагаю вслед за азартными друзьями. На душе почему-то спокойно и хорошо. Кручу во все стороны головой, приглядываюсь к незнакомым местам: вдруг где латунза на кедре – удачный след корнёвщика-женьшеньщика, или затёска какая, а то и полуистлевшая табличка «Стой! Запретная зона!», ржавые мотки колючей проволоки да остатки штабелей невывезенной бочковой клёпки. Эх, сколько кедра повыпилили! Да всё ручными пилами!
Неожиданно сбоку выскочил Агат, ткнулся носом в ладонь.
- Что, бестолковка, обманул медведь? Хорошо, что ты по своему следу не вернулся, а то бы по пинку от Андрюхи да Витьки получил. Ну-ка, давай поводок пристегну.
Второй затяжной подъём на сопку остудил азартные души друзей. Ровные и размашистые следы уходящего на махах медведя потушили последние искорки надежды: так медведь может бежать и пять километров, и десять. Да и чешет по прямой к дальней скалистой вершине. Ушёл! Догони-найди его там, попробуй.
Друзья, разогретые крутизной склона, тоскливо оглядывают утонувшие в мягком свете оседавшего солнца гребни щетинистых сопок. Пора назад. По дороге домой решили разойтись, попытать счастья: чем чёрт не шутит – вдруг, кому повезёт? Ведь такая она, охота, непредсказуемая.
Только расстался с друзьями и спустился к стянутому тугим ледяным ошейником ручью, как трусивший впереди Агат удивлённо гыкнул и рванул вслед топоту убегавших изюбрей. Да ну, так тебе, салаге, эти мосластые и поддались! Нерешительный ты у меня всё-таки. С изюбрями ещё не встречался, погнал их без лая и быстро вернулся. Эх, ты! Дурило ты, дурило! Крыс бы тебе гонять, а не медведей да изюбрей!
Хотя кто из нас бестолковка? Больше месяца продержал на цепи пса, а потом пустил по скалам да осыпям бегать. Лапы-то не набитые, бегать-то больно! Эх-ма, хозяин!
Уныло вытягиваю из кармана поводок, пристёгиваю пса: «Пошли, пройдёмся за изюбрями, всё равно в сторону дома. Всё равно нужно через сопку переваливать на ту сторону.
Неторопливо лезем на сопку по изюбринным следам. Я часто останавливаюсь и, отдыхая, внимательно рассматриваю их. Так, пробежали метров триста и на шаг перешли: непуганые. Вроде, их пятеро? Нет, шестеро. Рогач да матка добрые, копыта, что у коровы, а остальные поменьше. Наверху, в седловине, постояли, послушали и пошли вниз гуськом. Далеко не должны уйти, остановятся неподалёку и будут пастись: на этом склоне много жёлудя, много кустарника кормового. Попробовать, что ли, подойти с собакой на поводке?
Идём, выбирая места почище, останавливаясь, приглядываясь да прислушиваясь. Склон всё круче сбегает вниз, прерываясь ложбинами да уступами. На краю небольшой террасы лежит гигантская еловая валёжина. Всё вокруг заросло орешником – не обойти. Следы разделились, стали петлять во всех направлениях: изюбри начали пастись.
Дёрнулся на поводке Агат, навострил уши в сторону валёжины и замер. Теперь я и сам слышу потрескивание кустарника. Ищу взглядом по сторонам, отыскивая удобный проход: только спуститься, дойти до валёжины, а за ней изюбри будут видны как на ладони. Но нет удобного прохода, всё вокруг заросло лещиной. Что ж, рискнём тихо пролезть через кусты. Может, не услышат изюбри через гребень террасы и сквозь шум кормёжки неуклюжие движения человека с собакой?
Ноги продавливают засыпанные снегом листья, кулак прижимает к бедру собачий ошейник. Стоп! Как в спину толчок. Медленно оборачиваюсь. За спиной, выше по склону, под толстой желтокорой берёзой… медведь! Как я его раньше не заметил?! Метров двадцать! Сквозь кусты хорошо видна запорошенная снегом спина, морда, блестящая шерсть плеча-лопатки… А Агат крутит головой и ничего не чует, не видит.
Медленно-медленно, топчась на месте, чтобы снег не хрустел, не скрипел, поворачиваюсь к медведю боком, полубоком… небольшой дубок между нами помогает скрыть движения. Левая рука придавила ошейник к колену, правая поднимает и разворачивает карабин, кладёт ствол на подвернувшийся сучёк, придвигает прицел к лицу. Ближе, ближе… Мушка легла на спину зверя, к ней плавно придвигается прорезь прицела. Не торопиться! Медведь нас не зачуял, лишь услышал, да уловил движения, стоит, как каменный, не шелохнётся, только сопят старательно ноздри. Прицел слился с мушкой – навернулась не вовремя на глаза слеза. Быстро-быстро моргаю, опять ловлю прорезью мушку. Поймал. Теперь чуть ниже, ещё… Привстаю на цыпочки, пытаясь навести на заветное место под лопаткой. Палец давит спусковой крючок…
«Папочка, не едь на охоту!» - опережая звук выстрела, в ушах бухнул дочкин голос. Дыхание перехватило. Ясно очерчивается прорезь прицела, мушка, медвежья лопатка… Нет, не лопатка! – перед медведем смолистый обгорелый пень! Медведь плавно поворачивается, поднимает передние лапы к стволу берёзы. Галстучник! Белогрудка! Гималайский! Он же в Красной книге!
- Шкр-р-р, шкр-р-р – громко заскрипела грубая медвежья шерсть по берёзовой коре.
- Хрясь! – из-за спины раздался громкий треск и знакомый топот убегающих изюбрей. Вот чертовщина!
Галстучник решил рассмотреть меня с высоты. Забравшись повыше, он высунулся из-за ствола. Стою, не шевелясь, замерла и собака. Крона дубка с оставшимися листьями как раз между нами и не даёт медведю толком ничего рассмотреть. Покрутив головой, он перебрался на другую сторону берёзы и свесился ниже развилки, пытаясь разглядеть причину своего беспокойства. Я уныло смотрю на открытое медвежье горло, жду, чем всё это закончится.
- Шкр-р – шурух! – шумно сиганув с высоты, белогрудка что-то фыркнул недовольно, тряхнул головой и валко побрёл по склону сопки.
- Да-а-а! Штой-то с нами сегодня вытворяется! Я сматываю с кулака кожаный поводок и освобождаю полузадушенного пса: извини, Агат, хозяина нетолкового. Жду, пока собака нахватается снега, вскидываю на плечо карабин и лезу напролом через кустарник.
- Ших! – чуть не из-под ног выскакивает косуля и, отбежав полсотни метров, останавливается на чистом месте.
- Ха! Неторопливо снимаю карабин, поднимаю, небрежно-картинно прицеливаюсь…
- Ба-бах! Косуля стоит! Подбежавший Агат мечется передо мной, заглядывает в лицо.
- Взять, балбес! Взять! Тщательнее прицеливаюсь.
- Щёлк! Осечка!
- Щёлк! Осечка!
Холодный пот побежал вниз по спине. Перед глазами, вместо косули, колышется чёрный силуэт медведя. Внезапно взорвавшийся лай вызванивает: «Па-по-чка, не едь на о-хо-ту!»