Отец вышел на пенсию сразу, как только ему исполнилось шестьдесят. Мама не работала. И решили они купить домик в деревне. В Парфеньевском районе Костромской области, откуда была родом мама…
И был уже облюбован такой – в соседней деревушке, Завражье. Соседней с той, где бабушка жила - моя волшебница, моя добрая фея. Оставалось только в сельсовете «бумаги выправить» да страховку за дом уплатить. Только одна женщина жила в этой деревушке постоянно и зимой, и летом – тетя Шура Смирнова. И хозяйство у нее было – корова, овцы, поросенок, куры, конечно же. Остальные несколько домов зимой пустовали. Только летом приезжали туда «дачники» из Москвы. Ближе к Москве Костромская область.
Было начало лета 1980 года. Теплая, ласковая солнечная погода поторапливала сборы родителей. Особенно маму – хотелось ей успеть полисадничек под окнами своего собственного дома наполнить жизнью – посадить овощи, зелень, цветы.
Тянет… Тянет деревня к себе большинство людей, по разным причинам покинувших ее когда-то. Тянет родина светом своим. Земля родная тоже притяжение имеет…
Родители сказали, что возьмут с собой внука. Двенадцатилетний внук собирался без особой охоты в деревню с дедушкой, да бабушкой. Впрочем, как обычно на летний отдых. А дочь, естественно, приняла решение проводить родителей с сыном. Помочь устроиться им в деревенском доме, убрать его, нежилой ведь много уже лет стоял.
Полный отпуск взять не удалось.
- Поезжайте, конечно… не справиться вашим без Вас… Но Вы же знаете – и я без Вас, как без рук! Только потому и отпускаю, что Вы умеете временем управлять, сжимать его умеете… Расскажете когда-нибудь, как это у Вас получается. И - возвращайтесь поскорее…
Это было сказано с привычным рукопожатием изящной, теплой и, каждый раз неожиданно - сильной руки. И глаза, говорящие всегда больше слов… И паузы между словами… Мощнее и содержательнее сказанного…
Так она получила недельный отпуск.
И вот долгожданный день отъезда, наконец, настал. Такси вызвано. Раиса, естественно, приехала проводить до вокзала. У родителей столько набралось всего «самого необходимого», что в пору было заказывать грузотакси. «Ничего не бери с собой – возьми деньги», - не об этой семье.
Вот уже и перрон. Жара… Кучки народа с чемоданами и кутылями пытаются угадать, где остановится их вагон. Грузчики, которые с неожиданно пронзительными возгласами «Поберегись!!!», врезаются, не ожидая того, о чем вещают, в самую гущу готовящихся к посадке…
Вездесущая Раиса сбегала сначала за мороженым для всех, а потом снова – за питьем в поезд. Да еще по пути успела купить для Саши интересное «чтиво», чтобы не скучал в дороге. Всех поддержала, подарила для каждого из них охапками улыбок, шуток – глаза сияли тысячами нескончаемых искорок добра и света. Умела она вселять надежду, создавать хорошее настроение, успокаивать, - быть другом, в общем, настоящим…
Ну, вот, наконец-то, и поезд Ленинград-Свердловск подается под посадку. Мама любила выезжать заранее – «мало ли что»? Настроение у всех отличное. Папа тоже много шутил и заливисто, как всегда, смеялся, слегка откинув назад голову, теперь уже полностью серебрившуюся сединой. Разместились с трудом, конечно, из-за многочисленного багажа, в любимом плацкартном вагоне. Время московское, где-то семнадцать часов. Завтра в девять утра они будут выходить на станции Николо-Полома – такое уже родное костромское название. После Галича это - старинного русского города – около часа еще на поезде…
Поезд тронулся.
Рая машет рукой и бежит еще по перрону, стараясь как можно дольше не отставать от окна…
- Нечего бежать за поездом, - отмахнулась рукой в ее сторону мама, - примета плохая…
И с этими ее словами окончательно отстали глаза и улыбки Раисы.
До вечера время пролетело незаметно. Дедушка с внуком – в шахматы, усердно думали.
- Мам, тебе в шахматы не предлагаю – все равно мат с третьего хода, даже если я без ферзя буду с тобой играть.
- Ферзь - это кто? Слон?
- Сама ты - Слон! – смеется. - А вообще Слон – это Офицер!
- Ну, значит, я не Слон вовсе, а Офицер! А это мне, пожалуй, уже больше нравится. Но все же, Ферзь-то кто, в конце концов?
- Ну, дочурка… Ну – королева же! Ферзь – это Королева!
- Он-Ферзь и Она-Королева – в одном лице. Хм… Серьезная у вас заявочка… А сама подумала: «Или Королева – не Она. Или Он – не Ферзь. Одно из двух»...
- Давай, - в шашки тогда?! В поддавки?
- Мам, ну ты же ведь поддаваться не умеешь!
Но тут, к «ужину», спустилась с верхней полки бабушка: «Давайте, перекусим что ли?». Все с радостью согласились.
После ужина разместились по полкам. Мама любила поспать в поезде – только успевала голову на подушку положить, как сразу и засыпала.
А дочь, наоборот, никогда не умела спать в поездах – разве что легкая полудрема, когда можно то ли помечтать, то ли повспоминать. Пожалуй, именно за это и любила она поезда. В полузабытье можно думать под стук колес…
----
…В тридцать седьмом году ей было семнадцать, и мАманька сказала тогда своей старшей дочери из оставшихся в живых четверых детей:
- Ну вот, Лиденька, выросла, ведома. Помогать надо мне. Батька-то давно уж помер. Не под силу мне одной всех вас кормить, да и голодно совсем стало. Поезжай-ка в Ленинград, устроишься там работать. Анфиска поможет на первых-то порах… Сегодня испеку подорожнички, а завтра до станции провожу, - добавила она, стараясь незаметно промокнуть кончиком платка слезы, заволокнувшие ее глаза.
- И с конюхом уговорилась, Шурку давеча посылала с поклоном к нему.
С этими словами, тяжело вздохнув, она вышла из избы. Вскоре с повити, где уже хранилось заготовленное на зиму сено, а в углу, в ларе - немного зерна, послышались характерные скрип и постукивание жерновов. Вернулась она с несколькими горстями муки в плошке. Затворила тесто на опаре и поставила глиняный сосуд, похожий на корчагу, только поменьше, - на печку, накрыв его самотканым полотенцем.
Потом сухонькая мать и молодая ее дочь стали собирать в грубо сколоченный небольшой походный сундучок нехитрое и немногочисленное «приданое».
- Вот, дочень, казакин возьми мой, в зиму, ведома, едешь.
- А ты-то, маманька, как ходить будешь?
- А куда мне ходить-то Лиденька, - с печки на полати да со двора в поле… Вот, образок… Папанька мой, твой дедушка Ананий, благословил им меня. Тихий он был. Не сумел защитить меня от гнева мачехи. Вот и согласился выдать замуж за первого свата - за вдовца. А я совсем молодушкой была, еще на годок тебя моложе…
После смерти жены своей возлюбленной, в родах померла, прямехонько на поле, оставив ему вместо себя дочушку. Анфисой просила наречь последним словом своим. Да глазаньки и закрыла. А он ровно умом помутился… Вместо любви к дочушке ненавистью к ней, сиротинушке, так и горел всю жисть. Ровно дитя виновато, что мать померла?! Да невмочь и мне было защитить ее против батюшки. Больно грозен был, да скор на колотушки. Анфиску-то его я полюбила, как младшую сестру. А она меня сразу маманькой стала величать…
Между тем на печке послышались шуршание и возня. После чего, минуя ступеньки, с нее скатился взлохмаченный Шурка, восьми годков отроду:
- Больно жарко нонче печку топите, маманька! - по-хозяйски отметил он, но больше с удивлением.
За ним старательно, спиной, чинно сопя, но, все равно, наступая себе на подол рубахи, спустилась по ступенькам шестилетняя Валенька. И озорно улыбнувшись старшей сестре, умчалась на повить, как всегда, оставив за собой тяжелую дверь в избу чуть-чуть приоткрытой.
- Сашень, поди, андел мой, закрой за Валенькой – выстынет изба-то, - сказала мать сыну.
А сама уже протягивала руки к закачавшейся потихоньку люльке, в которой просыпалась, позевывая и причмокивая, младшая Фаенька.
- Да ведь Лиденьку завтра в Питер провожаем – чтоб жару-то хватило в печи на подорожнички…, - с запозданием ответила мать, укачивая люльку.
На мосту (сени) послышались тяжелые мужские шаги. Дверь в избу отворилась и, перешагивая через порог и одновременно нагибаясь, чтобы не стукнуться головой о дверной косяк, и снимая шапку, вошел плотный бородач. И, молча дойдя до того места, откуда из-за переборки уже видны образа, перекрестился с молитвою и поклонился. Только потом обратился к хозяйке:
- ЗдорОво живешь, Ананьевна. Вот зашел сказать тебе. Поклон твой исполнил, чтоб не сумлевалась. Салюта – завтра возьмешь. Сам идет, умный конь, недосадный. В повозку ту, что полегшее, солому постелил. Ну, а запрягать-то не мне тебя учить. Ты и сама баба справная.
- Благодарствую, Алексиюшка, - с поклоном, прижав к груди левую руку, - ответила Клавдия Ананьевна.
- И не жаль тебе девку-то отправлять. Уж больно красна стала, - бросил он взгляд на Лиденьку.
- Да полно хоть, не бай хоросьва-то.
- Бывайте здоровы, коли так. Да – с Богом, - и конюх ушел…
-----
Поезд, видимо, в этот момент резко остановился, лязгнув тормозами. Сложившаяся по рассказам бабушки, мамы и крестной Анфисы картинка исчезла. Она посмотрела в окно, тщетно пытаясь определить время. Но вот, где-то впереди послышался гудок. Потом легкий толчок сдвинул колеса поезда. И вот уже они снова застучали по рельсам, отмеряя и расстояние, и… время…
-----
… Набежавшая туча быстро закрыла солнце. Недолгий, но сильный летний дождь омыл всю округу.
- Танюша! Бежим – по лужам шлепать!!! – весело предложил брат.
И, взявшись за руки, дети умчались, отбивая чечетку босыми пятками по деревянным половицам. Солнце уже снова светило, заливая теплом и светом все вокруг. Редкие последние капли небесной влаги еще больше развеселили брата и сестру. И, с разбегу влетев каждый в свою серебряную на фоне зеленого травяного ковра лужу, они запрыгали, соревнуясь, – у кого больше и выше брызг разлетится. А по деревне разлеталась «песенка летнего дождя» - на каждый шлеп ногами – слово из песенки, исполняемой двумя веселыми и звонкими детскими голосами:
«Дождик, дождик, перестань,
Мы поедем на Растань -
Богу молиться,
Христу поклониться.
Есть у Бога сирота.
Отворяйте ворота
Ключиком, замочком,
Серебряным платочком».
Уходившая за деревню туча развесила в полнеба четкую, редкой красоты радугу. Дети замерли с расширенными глазами, в полной тишине впуская в себя величие красоты природы. И, наконец, переполнивший их маленькие сердца и нежные души восторг, вырвался наружу. Туда! В ответ!!! Они снова засмеялись и, перебежав на другие лужи, с еще большим упоением соревнующихся, стали вышлепывать брызги восторга: «Дождик, дождик, перестань…».
-----
Утро… Восемь часов. За окном проплывают леса, поля. Вот – холмистое место. После него, каждый раз неожиданно, открывается озеро, редкий вид в этих местах.
Поезд отходил от последней, большой станции – Галич.
Проводник принес им чай. Мама должна была вот-вот вернуться с другого конца вагона после умывания. Папа сидел, опершись левым локтем на стол. Смотрел, казалось, как дочь разворачивала пакетики с нехитрыми припасами к «пассажирскому» завтраку. Смотрел неотрывно так.
- Папочка, иди же умывайся. Сейчас перекусим, да и выходим уже.
Все без изменений – смотрит… молчит… Потом, не совсем ловко повернулся вправо, достал правой рукой из пиджака кошелечек, открыл его, высыпал содержимое на стол. Стал перебирать рукой, опять же правой, монетки, как будто считает… А сам смотрит в глаза дочери и молчит…
Откуда-то на нее накатило тревожное ощущение близкой опасности.
В проходе появилась, наконец, мама. Папин взгляд с трудом, это было видно, перешел на нее, зафиксировался… И глаза его закрылись. Он медленно повалился, съехал как-то, назад, на подушку… Как будто только этого и ждал – свою Лидочку, свою отраду…
- Ваня! Ваня! Что с тобой? – закричала она, не веря тому, что видит. Не понимая причины. Да и вообще: «Ну, вставай же ты! Мы же сейчас выходим!!!».
А КОЛЕСА… СТУЧАТ… СТУЧАТ…
Дочь, тоже отказывающаяся понимать происходящее в последние пару минут, подхватила себя в своем оцепенении и помчалась по проходу вагона: «Врачааа! Нам нужен врач!!! – от купе к купе, - Есть в вагоне врач?!! Нам срочно нужен врааач!!!».
В конце вагона откликнулся, наконец, молодой совсем человек, явно младше ее:
- Спокойно! Я – врач. – Он стремительно встал ей навстречу и, поворачивая ее назад, спросил:
- Что произошло?
- Папа потерял сознание, внезапно. – И тоже добавила нелепицу: «А нам сейчас выходить».
- Где? В Николо-Поломе?
- Да.
- Сколько лет папе? Гипертонией не страдал?
- Да. Шестьдесят. – И они дошли до купе.
- Как зовут больного?
- Иван Дмитриевич. Да он не больной, просто ему плохо стало, душно здесь, наверное, надо окно открыть, - мама все еще не верила в произошедшее.
Врач взял обе папины руки в свои и громко обратился к нему:
- Иван Дмитриевич, Вы меня слышите?... Иван Дмитриевич, еще раз Вас спрашиваю - если Вы меня слышите, пожмите мне руки! Так… Еще раз, пожалуйста, пожмите! Иван Дмитриевич!!! Спасибо! – и, проведя еще манипуляции с ногами больного, повернулся к родственникам:
- Не хочу вас ничем обнадеживать. Это очень тяжелый случай. Даже для срочной реанимации. У больного полностью парализована левая часть тела. Правая едва реагирует, но это уже необратимо… У него обширный инсульт.
- Ты зачем привела сюда этого мальчишку?!!! – завопила мать.
«Мальчишка» же, не обратив никакого внимания на вопль убитой горем женщины, сказал дочери:
- Я вам советую не выходить в Николо-Паломе. На этой станции нет даже медпункта. Скорая приедет из районного центра, из Парфеньева. Но у них только одна машина. И если она в этот момент будет где-то на вызове, скажем километров за пятьдесят, то вам придется очень долго ждать.
- Ну вот, - уцепилась за родное слово мамочка, - нам и нужно в Парфеньево, а потом дальше, в Савино и Завражье…
- Я вам советую ехать дальше – до Неи. Там хорошая больница, реанимация и квалифицированный персонал. И это уже совсем недалеко. Но решать, конечно, вам. Да, но случай – очень тяжелый.
Вот уже показались первые домики станции Николо-Полома.
К ним подошел проводник:
- Ну, что вы решили? Будете выходить или дальше едите?
- Конечно, выходим, - отрезала мать.
- Тогда, мы передаем на станцию, чтобы подготовили носилки для встречи больного.
На станции Николо-Полома поезда дальнего следования останавливались всегда только на две минуты. В этот раз поезд Ленинград-Свердловск стоял более получаса… Пока, наконец, где-то нашлись носилки. Ведь не каждый же день такое случается, чтобы с поезда выносить больного без сознания. Да - и не каждый год, наверное. Да - и вообще…!!!
Далее все происходило, как во сне, как в затяжном каком-то фильме-трагедии. Больного с трудом уложили на носилки. Кто-то из пассажиров помог его вынести из вагона и доставить на простую станционную скамейку. Оттуда его забрала машина скорой помощи только в пять часов вечера.
В районной больнице села Парфеньево с вечера этого дня до утра следующего за его жизнь боролся самый главный сельский врач – просто хирург! (Это – с уважением!!!)
Стоит ли расписывать все мелочи, которые в связи со случившимся надо было устранять. Ведь в этом селе их никто не ждал.
Она позвонила в Ленинград. Не на работу, нет. Домой. Поздно уже было. Рассказала…
- Танечка, не падайте духом… Думайте о сыне… Ну, а мама? – Для мамы сделайте все возможное по максимуму, но не поддавайтесь на ее неадекватное поведение… Держитесь и надейтесь… Сейчас я организую Вам помощь…
Когда они ранним утром следующего дня пришли в больницу, отцу запускали остановившееся сердце. И она это видела, и мама, и внук. Больница-то ведь сельская. Но сердце его остановилось навсегда. Он умер, так и не придя больше в сознание.
- Уведите же кто-нибудь жену, наконец! И дайте успокоительного! - довольно резко обратился хирург к персоналу, - А Вы, пойдемте со мной.
И быстрым шагом прошел в свой кабинет.
- Садитесь. Я должен сделать важный звонок.
Он снял трубку и набрал номер: «Это хирург больницы Парфеньево. Отмените, пожалуйста, сан-авиацию. Больной умер», - телеграфным стилем, жестко отчеканил он и, видимо, специально не дожидаясь ответа, резко положил трубку на аппарат. Потом, он закурил, глубоко и судорожно затянулся… И, посмотрев на нее уставшими, полными сочувствия глазами спросил:
- Скажите, кто был Ваш отец?
Слово БЫЛ резануло такой болью, такой невозвратной пустотой…
- Наверно, очень большой человек, раз уж из Москвы сан-авиацию посылали в наше захолустье…
- Нет. Он просто Мой Папа. Человек – другой, с кем я работаю, - тихо ответила она.
-----
В те красивые места, где собирался купить домик папа, она везла его в кузове простого грузовика. Только «домик» был совсем маленький…