Славик стоял возле окна и смотрел на улицу. Был сильный порывистый ветер и, поэтому деревья то замирали, то шатались и гнулись как пьяные. Славик тоже шатался. У него была высокая температура, и от этой температуры ему в голову лезли всякие странные вещи. Он думал, смотря за окно: «Я шатаюсь. Шатаюсь.…И деревья шатаются… Я-то шатаюсь – у меня температура высокая. А они-то чего шатаются? Наверное, тоже…температура…» Славик задавался этим вопросом каждые три, может четыре минуты. И не потому, что он был слабо сообразительным – просто, мысли никак не могли собраться. А если и собирались, то очень долго, теряясь, где-то, в подсознании. В момент этой мыслительной деятельности, Славик философски опускал нижнюю челюсть и выпячивал глаза, смотря куда-то сквозь пространство зримого и незримого. Это все температура и забитый нос. Потом Славик отходил от окна и бродил по темным плоскостям своей однокомнатной квартиры. По темным углам он не бродил только потому, что он боялся углов. Еще с детства и, особенно острых углов. Поэтому он любил передвигаться вдоль плоскостей или поперек, хотя, последнее – вещь относительная, если наша жизнь проходит в объемном пространстве. Но Славик этим вопросом не задавался. И Слава Богу! Сейчас он задался другим вопросом. Так вот, бродил Славик по своей квартире. Постоит в центре комнаты, покрутит головой, почешет за ухом и немытую шею, а потом опять к окну. Но теперь он спрятался за шторкой, и только левым глазом, также смело, выпучив, смотрит на улицу. Какого же было его удивление, что за окном все по-прежнему!
- Да…, - сказал Славик еле слышно. – Это ж меня глючит, как сильно! Деревья шатаются-то от ветра, а не от моей температуры.
Выдавив эти несколько слов из себя, Славик прислонился горячим лбом к холодному окну, и, пытаясь опять собрать мысли для нового умозрительного заключения, так и застыл в такой позе еще на минут десять. Потом он решил сесть на кровать и подумать о чем-то возвышенном. Опустив голову и свесив руки между колен, закрыв глаза, он, вдруг, подумал о чем-то вечном, таинственном: «Господи! Почему мы всегда, когда просим чего-либо или спрашиваем, обращаем наши глаза в небеса? Почему мы ищем ответ там, наверху, когда живем мы здесь, на земле, и умираем на этой же земле? Земля нас кормит, растит, учит. Земля – это живая планета, а мы так мало ей доверяем! У кого, как ни у нее мы должны спрашивать и просить?.. Я пытаюсь найти в небе ответ, увидеть какой-нибудь знак. Но я забываю о том, что я завтра проснусь и все равно встану ногами на землю, и буду идти на работу по «этой» земле, а не по «тому» небу! Какого черта, прости меня Господи, я должен искать Тебя с твоими ответами в небесах? Я и так ночами не сплю из-за своих страхов и иллюзий перед завтрашним днем; я ищу ответы на вопросы, которые стыдно задавать другим, вопросы, которые, возможно, есть плод моего больного и истощенного воображения; вопросы, ответы на которые лежат на поверхности, но эта поверхность так глубока и колка, что при одном только взгляде на эти ответы – начинает кружиться голова и задаваться опять, по кругу, те же самые вопросы, ответы на которые – вопрос!» На некоторое мгновение Славик выпрямился и открыл рот, чтобы набрать воздуха. Нос не дышал. В комнате было по-прежнему тихо и темно. Деревья за окном никак не успокаивались из-за ветра, да еще и дождик стал стукать своими слезинками о карниз оконной рамы. Славик открыл глаза и стал смотреть куда-то в бок, медленно моргая. Веки становились с каждой минутой все тяжелее и тяжелее, а в ушах слышался звон - это все температура и ночь. Славик прилег на кровать и накрылся пуховым платком, который ему подарила бабушка пару лет назад. Он стал дремать, и новые мысли опять стали вкрадчиво вползать в его затекший от насморка мозг…
- Господи…, - уже еле слышно аукались мысли в его голове. – Я думаю о смерти каждый раз, когда не сплю ночами. Может это знак? Может надо избавляться от жизни? Мне страшно засыпать под утро с мыслями о смерти… Мне кажется, что вокруг меня столпились одни гении, который смеются надо мной, шепчутся и хихикают, указывая на меня пальцами. Говорят мне, что я неудачник, что я труп уже, и только благодаря их великодушию я еще дышу.… А что я могу сделать? Я же никто! Мне всегда приходилось из кожи лезть и доказывать своими результатами, что я не лох, не верблюд какой-то, а они смеются.… Над чем? Что я не такой как они? Что мне всегда приходилось делать то, о чем другие, не задумываясь, делали, не прикладывая особенных усилий? Нет… Они не над этим смеются! Они смеются над моей глупой верности принципам! Моим принципам. Они знают, что мои принципы делают меня сильнее и поэтому они этого так боятся. Поэтому они смеются, что боятся меня! Им бы лучше было, чтобы я был беспринципной скотиной, как все они. Тогда бы они меня уважали, ручку бы мою пожимали, смс-очки слали бы каждый день с наилучшими пожеланиями. Нет.…Иногда я ловлю себя на мысли: столько раз говорил «нет» и все равно приходилось делать «да»…Это беспринципность? Если по отношению к людям, то – скорее всего, а если по отношению к себе.…Не знаю. Или знаю, но боюсь признаться. Самое страшное, что я не могу понять: я уже циничная скотина или пока циничная скотина? Если «пока», то еще есть шанс побороться за добропорядочность, т. к. я знал и знаю, что такое цинизм, я, в конце концов, понял, как с этим жить или бороться. Единственное, что я не помню и, вряд ли вспомню, как пришел к этому и стал таким. Если «уже», то я стал таким пару минут назад, образно выражаясь. А значит пришел к этому сознательно и методично. Значит, я должен был помнить, как стал такой «фигурой». Но я абсолютно ничего не помню не про «уже» и тем более не про «пока» - это и делает меня уникальным неудачником среди гениальных циников!
С этими мыслями Славик окунулся в мучительно глубокий и беспокойный сон.
А за окном продолжал идти дождик, и шумели деревья. Там бушевала природа. Вскоре люди вышли из своих домов и двинулись, кто на работу, а кто в магазин, что б опохмелиться. Город постепенно просыпался и опохмелялся. Во дворе, где стоял огромный мусорный бак, кружила стая бездомных и голодных облезлых собак. В их рядах мелькали фигуры каких-то людей, которые кашляли туберкулезными легкими и матерились на этих зверушек. Это были местные бомжи. Их даже собаки боялись из-за запаха и болезней, которые те вынашивали в себе. Несчастные собаки и бомжи.… На сей раз им ничего не досталось. Мусоровоз приезжал на кануне вечером и все заграбастал сам. Хотя, одна из фигур, похожая на человеческую, все-таки решила залезть в мусорный бак и поискать чего-нибудь. Был дождь, и вода сделала скользкими края этого железного бака, несчастный поскользнулся и, видимо, неудачно упал на дно контейнера. Больше он не смог подняться. Свернул шею. Умер. Кто-то из соседей дома заметил лежащего в необычной позе человека в пустом баке. Через шесть часов пришла машина скорой и увезла его в темно-сером пакете. Когда его увозили, собаки молча бежали за ним в след, образуя своеобразную похоронную процессию. Но сегодня не было музыки, и машина скорой помощи, послужившая катафалком для местного бомжа, ехала не то, чтобы медленно, а она просто стремительно удалялась от провожающих ее собачьих морд. Через минуту собаки остановились, а машина скрылась за поворотом. Вот такое стремительное прощанье получилось с никому не нужным, мертвым бродягой…
Спящий Славик, естественно, не мог видеть того, что происходило на улице. Он уже несколько раз перевернулся с одного бока на другой, стонал во сне и чего-то шептал губами. Может, он чувствовал происходящее снаружи, за окном? Иногда люди могут видеть во сне то, что твориться в реальности в ту самую минуту, когда они спят в теплой постели; как бы, со стороны глядеть, сверху, но при этом не участвовать в процессе. Это было бы возможно, конечно. Хотя Славику снилась совершенно иная картина, и в ней, как ему казалось, все было реально и очевидно.
Он стоял возле окна и смотрел сквозь пыльную тюль на улицу. Славик повторял один и тот же вопрос, как заколдованный: «Я кто? Я кто? Я кто? Я кто? Я кто…» Небо за окном было затянуто плотными тучами, горели фонари на столбах – вся эта ситуация не давала ответа на вопрос Славика: вечер на улице или раннее утро? Затем он стал замечать в деревьях спрятанные лица. Ветки этих деревьев так были сложены, что, если постоянно глядеть в одну точку, можно было бы обнаружить загадочный образ, который напоминал могучих леших из старых русских сказок: тяжелые выпирающие брови, большие скулы, полузакрытые уставшие веки, при малейшем дуновении ветра его толстые губы, казалось, что-то шептали, а щеки надувались и расслаблялись, имитируя его тяжелое дыхание. И с этим образом Славик стал вести разговор.
- Мне интересно, почему ты молчишь? Я тебя спрашиваю, кто я, а ты молчишь…Мы же с тобой друзья, не так ли? Я тебя раньше видел. Ты всегда появляешься, когда так тихо на улице. Ты тоже боишься шума, людей, машин?
Славик стоял неподвижно и смотрел в лицо этого образа. Иногда прищуриваясь и улыбаясь ему. А он молчал…
- Почему ты мне не отвечаешь? Я тебя чем-то обидел? Прости меня, если это так. Я очень редко прошу прощенья у кого-либо, а тут я даже не знаю, чем тебя обидел и, все равно прошу прощенья.
Образ по-прежнему не проявлял никакого интереса к Славику. Он, как будто, его не слышал. Но смотрел на него и наблюдал за ним, тихонько шевеля своей мимикой. Славик замолчал и задумался на мгновение; потом продолжил:
- Я вчера видел, как ветер и дождь постоянно трепали тебя. Мне даже сейчас тебя немного жаль. Наверное, больно было? Ты плакал? Я, конечно, не видел твоего лица, но я знал, что ты где-то был в ветвях и прятался. Мы с тобой, иногда, бываем очень похожи. Я тоже вчера прятался от ветра и дождя. Стоял за шторкой и прятался. А сегодня так спокойно и тихо! Тебе уже лучше сегодня?
- Кто я? – приглушенным шепотом раздалось со стороны образа. Славик вздрогнул, будто кто-то прошелся теплой ладонью по его спине. Он застыл, не мог пошевелить даже зрачком. Он думал, что ему показалось, послышалось, что, может быть, в ухе зазвенело.
- Кто я? – снова раздался вопрос.
- Кто ты?.. – очень робко и тихо произнес эти слова Славик, до конца не понимая, что происходит.
- Ты хочешь знать?
На глазах у Славика окно и вся бетонная панель растаяли и он, не боясь упасть вниз, как завороженный, смотря прямо в глаза мнимого лица, стал медленно подходить к нему. – Ты хочешь знать? – спрашивал все тот же голос. Славик уже не прилагал никаких усилий, чтобы приблизиться к образу – он как будто плыл к нему, паря над серой улицей, исполненной все продолжающейся гробовой тишиной; он не сопротивлялся своему интересу узнать, кто или что манит его, зачаровывая короткими вопросами. И с каждым очередным вопросом Славик все ближе оказывался к древесному диву, тем самым все глубже погружаясь в свой сон. Проплывая над своей улицей, Славик опустил на мгновение голову; там, внизу, он заметил бомжа, который лежал в мусорном баке и допивал чью-то недопитую бутылку крепленого вина. Бродяга был, видимо, очень доволен, так как напевал какие-то куплеты и отдавал почести этому стеклянному сосуду. Заметив взгляд Славика, бомж воздел лицо к небесам, улыбнулся и подмигнул сверкающим глазом, цокнув захмелевшим языком. Да! Ценитель крепленых напитков был действительно счастлив. Мало того – он был еще и абсолютно живой! Но Славик не мог знать, что тот, который улыбался ему из контейнера в его дворе, уже улыбается другим и на другой улице… «И на вашей улице будет праздник», - где-то очень далеко, как преломленное эхо радиопередатчика раздалось в голове у Славика.
- Ты хочешь знать, кто я? Посмотри на меня внимательнее. Я – ответ на твои вопросы. Я – твоя жизнь, полная сомнений и противоречий. Меня нет, но я есть. Это сложно объяснить, но… как бы ты сам объяснил свои поступки, которые многими так и не были поняты? Ты думаешь, люди другие и совершенно не похожие на тебя, однако, поверь – все они, иногда, совершают то же самое, что и ты и задают те же вопросы. Да. Они другие. Но хуже ли они тебя? Может они лучше? Не дело это, конечно, обсуждать и проживать чужие жизни. Своей – куда приятней жить! Ты всегда пытался спрятаться от своего предназначения, хотел избежать двусмысленностей и несправедливости, тем не менее, тебе все равно приходилось с этим сталкиваться. Зачем прятаться? Если тебе дан шанс реализовать задуманное природой, самое противное зрелище будет – прятаться от этого шанса. Что может быть прекрасней, чем быть верным своим идеям, и, несмотря ни на что, бороться за них и за себя! Люди… Ты потерял к ним доверие. Ты боишься их. Они напоминают тебе бездушных и лукавых созданий, которым всегда было наплевать на тебя; которые только и ждут, как бы тебя свести с ума и лишить всего того, что тебе дорого и не безразлично; которые улыбаются, пожимают тебе руку, а отвернешься – они тебе в спину нож всадят. Этих ты называешь людьми? Оглянись! Неужели ты видишь только пороки вокруг себя? Неужели Мир так однообразно черен и безысходен? Думая так, ты становишься частью этого Мира и позволяешь им, этим человекоподобным созданиям, создавать из твоих сомнений и страхов оружие, которое будет направлено на тебя самого. Ты прячешься каждый раз, когда поднимается солнце, ты прячешься, когда наступает ночь, когда идет дождь, когда кто-то звонит в дверь. Ты спрятался даже тогда, когда из-за шторки увидел меня, не догадываясь, что это был ты: смотрел на себя и прятался… - на секунду голос образа замолк, хотя он уже перестал быть образом. Это был уже просто голос, который раздавался непосредственно в голове у Славика.
-Доброй ночи! Не могли бы мне взвесить пару килограмм антидепрессанта?
-Вам просроченный, или завтрашний?
-Если можно, будьте так любезны, дайте вчерашний. Мне он понравился. Или знаете, вон тот – синенький с белыми швами и с плесенью. Говорят, что плесень сейчас в моде…
-Много чего говорят…Говорят, что и пить пиво вредно!
-Вы так думаете..?
-Мало пить - вредно! Лучше много, закусывая антидепрессантами.
-Хм…Надо почитать. Мысль хорошая. Так…Сколько с меня?
-Сорок восемь дюймов нервной системы.
-Опять подорожало?
-В стране кризис, гражданин! Давно бы уже надо было привыкнуть к инфляции. Все ж для этого делалось, причем, очень методично.
-Да, да, да…Сейчас особо не погуляешь…Ясное дело: кризис!
-Еще что-нибудь брать будете? А-то мне кассу надо закрывать. Уже светает…
-Скажите, а есть какое-нибудь средство от бессонницы?
-Есть: арбуз. Из Бурятии между прочим…Десять дюймов нейронов стоит. Вчера как привезли. Будете брать?
-А как он действует?
-Перед сном пол-арбуза принимаете и ложитесь в кровать. Ночью будете плохо спать, вставать раза четыре в туалет; потом наступает утро и спать уже некогда будет. Зато ближе к вечеру следующего дня отрубаетесь напрочь! И бессонницы как не бывало! Очень свежее и проверенное средство – рекомендую!
-Противопоказания есть?
-Есть. Не желательно употреблять без рекомендации бурятов.
Маленькие и большие, пожилые и молодые буряты, одетые в национальные пестрые костюмы, на которых красовались вышитые золотом узоры, блестели бряцающие украшения, и обутые в унты (эрмэг гутал) стали мерещиться Славику; некоторые из них были врачами с марлевыми повязками на лице, другие – в касках, с лопатами и шлангами в руках, улыбаясь, манили Славика своими большими мохнатыми арбузами куда-то высоко-высоко в горы.
А Славик улыбался всем, кланялся, говорил спасибо; мол, знаем-знаем про ваши знаменитые арбузы; мол, вкусны они своими мохнатостями. Кое-где уже накрывали на стол в честь такого замечательного гостя. В воздухе витали запахи копченой конины, праздничного саламата, буузы; очень важные буряты, немного неуклюжие, сверкая на солнце своими золотыми зубами, разливали в резные чаши кумыс и аарсу, поднося их пригубить гостю и закусить бообо - своеобразные печенья, обжаренные в большом количестве масла. А на десерт уже резались тонкими ломтиками арбузы, которые падали в тарелки, наполненные теплым молоком. Смеясь и подшучивая друг над другом, молодые буряты о чем-то спорили, то и дело, поглядывая на Славика и подмигивая ему. Один из самых задорных бурятов, который чем-то внешне напоминал Славику поэта Джамбу Жалсараева, приплясывал с чашей молока и пел очень веселую мелодию со словами:
«Гостеприимен мой народ отважный.
И гостю – он знаком иль незнаком –
Повсюду, где горит огонь очажный,
Мы преподносим чашу с молоком».
Румянцы от смущения у Славика появились на лице, глаза заблестели от такого внимания к нему. И, казалось, что арбузы сейчас пойдут приплясывать вместе с бурятами и размахивать по-ветру своими мохнатыми брюшками, громко и заразительно смеясь на всю бурятскую землю! «Э-ге-гей!!!», - уже слышатся Славику крики парящих арбузов. Воздев взор свой к небесам, и, прикрыв глаза рукой от сверкающего солнца, Славик улыбался, провожая взглядом сначала летящие арбузы, потом танцующих на облаках бурятов; Славик был счастлив, он ощущал себя частью этого магического, чарующего мира Бурятии; он чувствовал, что вокруг него творится колдовство, которое позволит ему быть самим собой; он понимал (где-то очень глубоко в подсознании или в сознании), что это просто какой-то бред, маразм и утопия; но он не хотел думать о другом, о реальном. Он хотел быть там, где веселые буряты пускались в небесный пляс с мохнатыми, смеющимися арбузами, обрызгивая своего почетного гостя молоком…
Оглянувшись вокруг, Славик осознал, что находится на вершине горы, с которой открывался неописуемый вид на гигантские поля арбузов. Буд-то бы весь Мир был соткан из мохнатых арбузов. Славику захотелось зажмуриться, подпрыгнуть и застыть на мгновение в воздухе в позе прыжка, чтобы со следующим вздохом и взглядом полететь, планируя над бесконечными владениями мирового запаса мохнатых плодов. Хотя страх упасть вниз и разбиться не оставлял Славику надежды на могучий полет…Он как-то съежился, отступил назад от края горы, ретировавшись задом, и присел на корточки, опустив голову к коленям. Закрыл глаза.
Славик слушал нежный свист ветра. Казалось, что чьи-то незаметные, легкие как пушинки и нежные как шелк руки поглаживали его лицо, краешки ушей, совершенно воздушно ласкали кончики волос, заставляя их слабо подергиваться; дыхание ветра успокаивало напряженное тело Славика: оно стало медленно ложиться на спину, и дремота степенно прокрадывалась в каждую мышцу, в каждый сосудик.
«До чего же непостижима эта красота и спокойствие, - думал в полудреме Славик. – Так высоко забравшись к небесам, казалось – вот, протяни руку, и ты прикоснешься к Солнцу, к звездам, к вечности…Еще чуть-чуть и ты станешь частью этого таинства, которая хранит в себе Вселенная. Может быть здешние жители от того такие радужные, что ближе всех к этим тайнам, к этой первозданной безмятежности находятся? Возможно, они поняли эту красоту, смогли постичь великую тишину…»
Славик погружался тем глубже в раздумья, чем глубже уходил в сон: «Вся эта ненависть, вся эта агрессия, с которой сталкиваешься каждый день – все это от слабости человека, от его трусости, от алчности. Мы не правильно живем. Мы ошибаемся, когда думаем плохо о людях, когда завидуем им. Знаете почему мы завидуем? Потому что хотим быть как другие, думать как другие, но мы забываем, что тем самым превращаемся в рабов: мы уничтожаем в себе личность, становимся шелухой, использованной салфеткой. Такого человека мало кто полюбит, такому человеку страшно и невмоготу жить. Такой человек постоянно сомневается, но, в отличие от творческого сомнения, когда духовное начало находится в постоянном поиске созидательного, гармоничного, это сомнение – мирское, пустое, меркантильное, разрушающее. Я не понимаю людей, которые ненавидят друг друга! Чего они добиваются – справедливости? Каждый имеет свое место в своем бытии, и каждый получает по своим заслугам перед обществом и перед Создателем. Так о какой справедливости может идти речь? Нет, это не борьба за справедливость движет людей на безнравственные поступки и преступления; ими движут жадность и трусость, которые являются неотъемлемой частью гордыни человека.
Подобно эфесскому Герострату, чей поджег величественного храма богини Артемиды «прославил» его имя на века, некоторые люди поджигают, а точнее – «сжигают мосты» человеческого сосуществования, идя на поводу у примитивного, животного неравенства. Более того, неравенство сословное превратилось в националистическую агрессию, что способен «исполнить» только homo sapiense.
Достаточно вспомнить Платоновские идеи «Государства», где выстроены четыре тезиса: тимократия, олигархия, демократия, тирания. Кстати, последнее, по словам Платона, вытекает из демократии, а, в конечном счете, становится тимократией, так как тирану нужна постоянная война, чтобы удержать власть. Не это ли «чувство» мы ощущаем вокруг, глазея в телевизор, натыкаясь на «страшилки» в потоках масс-медии, беседуя с простыми обывателями в автобусе, в очередях в супермаркетах?
Порою кажется, что «идеи» Платона не так уж и утопичны в своем проявлении. Сегодня кажутся невозможным в осуществлении этические принципы философа, где задача общества и отдельно взятого человека состоят в том, чтобы возвыситься над беспорядком и всеми силами души стремиться к уподоблению Создателю, который не соприкасается ни с чем злым. С такими философскими воззрениями мог бы согласиться Альфред Шнитке, замечательный композитор, тонкий мыслитель своей эпохи, которого как-то спросили, существует ли зло в искусстве. На что он ответил: «В искусстве не может быть зла, могут быть лишь хрупкие намеки на зло». Мне абсолютно ясно, что Создатель не мог бы сотворить «само зло», сам факт зла; он создал суть зла, и дал возможность человечеству сделать выбор – быть частью зла (ненависть, гордыня, зависть, алчность и т. д.) или принять сторону созидательного, тем самым оставив суть зла жить своей собственной, независимой жизнью, выходящую за рамки добродетели и человеческого сосуществования».
Славик поймал себя на мысли во сне, что он произносил слово «зло» так же часто, как задавал свой вопрос в пустоту, касающийся самопознания, стоя у окна перед тем как уснул. Задумавшись по этому поводу на мгновение, ему показалось, что прошла вечность. Испугавшись потерять мысль своих гипнотических умозаключений, уводивших его во все более глубокие русла дрёма, он продолжил:
«В погоне за счастьем, за мифическим образом с глянца люди не замечают прохожих, не замечают дыхание ветра, не прислушиваются к своему сердцу. Вся наша жизнь проходит у экранчиков мобильных телефонов, КПК и экранов телевизоров, мониторов компьютера. Мы уже разучились обмениваться энергетической информацией в общении между людьми, перестали улавливать тонкие жесты, мимику, взгляды, хотя это одно из приятнейших чувств – видеть партнера, наблюдать за его трудноуловимыми намеками в глазах и в речи. Почему мы стали так безразличны к людям вокруг и к себе?
Когда я прохожу мимо грязного нищего или калеки, сидящего на асфальте в разорванных штанах, босым, с кровоподтеками под глазами, я не чувствую ничего – ни малейшей жалости, скорее, отвращение; когда я смотрю кино, где красивая замужняя пара под трогательную музыку, под проливным дождем теряет своего пса и, чуть погодя, ставит ему памятник – я плачу. Но это же ведь фильм! Это даже не жизнь, не реальность! Вы когда-нибудь видели, что бы все эти компоненты (музыка, смерть собаки, дождь, красивая семейная пара, памятник) слились в одно время в реальной жизни? В одном из своих произведений Милан Кундера написал, что самые сентиментальные люди – самые же и жестокие. Мы не замечаем на улице, лежащих или сидящих на голой земле действительно несчастных, нуждающихся в нашей помощи, в нашей защите, а замечаем смерть псины в мелодраматичном эпизоде посредственного кино».
Во сне Славик очень тревожно дергался и вздыхал. Еще бы, – столько событий происходит, и все в одном сне!
Немыслимые, по своим краскам, сцены вырисовывал сон Славика. Ему виделись лабиринты, наполненные водой, где он плыл и боялся утонуть, нежели чем заплутать; он беседовал с ветром на древнем языке жестов: это, скорее, напоминало что-то среднее между языком жестов немых и морского сигнальщика; он играл в прятки с невидимыми котами, которые потом оказались невидимыми собаками, а когда присмотрелся, то понял, что он уже один – все про него забыли, и прятаться уже было не от кого. Самое интересное ждало Славика дальше.
Он очутился в пустом помещении, напоминавшее трех или четырехкомнатную квартиру, которая только-только была отстроена в черновом варианте. Голые стены, железобетонные перекрытия, между которыми еще виднелись свежие швы, оголенные провода на потолке, всякий строительный мусор под ногами и пустые оконные разъемы, в которые так тихо, знаете, светил месяц. Пахло сыростью, но холодно не было. Положив руки на талию, Славик смотрел в пол, шаркая ногами, будто пытаясь нарисовать на всей этой строительной пыле плавные и гибкие узоры; боясь потерять равновесие, он постоянно кружился, следуя за своими ногами, которые периодически его не слушались, - все эти движения напоминали какой-то замысловатый и неуверенный танец, совершенно лишенный пластики и «перспективы движения». Будь рядом Григорович, он бы сказал пару веских замечаний в адрес этого танцора. Хотя благодаря этому танцу Славик постепенно изучал помещение, осваивался на новом месте, так сказать.
Продолжение следует...