39. БРАТСКАЯ МОГИЛА
Суюн, услышав перекличку казаков, приподнялся над щербатым камнем, за которым прятал свое упитанное сильное тело, силясь высмотреть крикуна в диком нагромождении камней. Рядом беледы стаскивали в большую кучу огромные валуны, которые должны были, по замыслу Суюна, навечно похоронить казаков под каменным завалом. На миг ему показалось, что за камнем мелькнула чубатая голова, и он привстал на колено, готовый выпустить стрелу, как только голова покажется вновь.
Казак надсадно закашлялся и что-то прокричал своим. Теперь Суюн точно знал место, где укрылся казак, и, встав в полный рост, приготовился выстрелить. Но казак оказался хитрее, чем он полагал. Потому что, как только голова в мохнатой папахе показалась над гребнем, Слива спустил курок, и тяжелый сгусток раскаленного свинца угодил прямо в переносицу Суюна. Тело горца, оттолкнувшись от скальной глыбы, грузно обрушилось на склон и поползло вниз, увлекая за собой тысячи крупных и мелких каменьев.
Разъяренные и ослепленные яростью беледы, стали беспорядочно сталкивать вниз валуны, которые с тяжким грохотом покатились по каменной тверди, сотрясая склон. Тело Суюна мгновенно оказалось погребенным под многопудовой каменной массой. И только это отрезвило горцев и заставило прекратить камнепад.
Тяжело дыша от затраченных усилий, смотрели они на дело рук своих. Вся лощина была завалена теперь толстым слоем камня, как будто ее и не было вовсе. Густая и тяжелая каменная пыль насквозь пропитала воздух, заставляя людей согнуться в раздирающем легкие кашле. Каменная осыпь поднялась на четверть выше карниза, под которым укрывались казаки, не давая им никакой возможности для спасения.
И только теперь поняли беледы, какой страшной смерти предали они урусов, похоронив их заживо в каменной могиле…
Вскоре пыль осела, и мрачные беледы, еще раз осмотрев место погребения казаков, ушли к лошадям, рассудив, что отмщенье состоялось и большего им не добиться.
Отдохнув в тени рощи и подкрепившись взятыми из дому припасами, горцы напоили лошадей кристально чистой водой из горной речки, подтянули подпруги и отправились в долгий обратный путь к родным саклям.
Но как только расслабленные легкой победой беледы пересекли плато и подошли к опушке леса, оттуда с гиканьем и свистом вылетела навстречу им казачья лава, на ходу растекаясь по плато и охватывая горцев подковой.
Уйти было некуда и пришлось вступить с ходу в бой. Но казаки действовали столь стремительно, что мало кто из беледов успел выхватить шашку из ножен. За считанные мгновения боя отряд горцев был вырублен полностью, и только лошади, потерявшие седоков, с диким ржанием носились по плато, шарахаясь от раскиданных по полю мертвых тел…
Лишь три – четыре всадника, следовавших в хвосте отряда, видя, что надежды на спасение тают с каждым мгновением, успели поворотить коней и скрыться в лесу…
- Ну что, Сашко, успели мы? – спросил Заруба Калину, ободранного и исцарапанного острыми каменьями в подземном лазу, через который он выбрался на волю. Сашко, скособочившись сидел в седле, отирая кровь, выступающую из многочисленных порезов. Он так торопил атамана, что не дал даже обработать свои раны и сделать перевязки…
- Мабуть, ни, батьку, - ответил он, болезненно морщась от ран. – Иначе горцы бы не ушли. Продолжали бы камни катать на наших.
Через несколько минут казаки подошли к тому месту, где ранее была лощина, и увидели только небольшую впадину, над которой все еще висела тонкая кисея серо-желтой каменной пыли. Нечего было и думать разгрести такой завал и достать тела казаков.
Саженной толщины каменный покров навсегда скрыл от глаз людских их последнее прибежище.
Сняв шапки, долго стояли казаки над каменной могилой, подставив ветру свои потемневшие от горя лица, поминая добрым словом павших братьев. И только Сашко Калина, которого сотник Серьга Осычный – всеобщий любимец и отчаянной отваги казак, уберег от неминуемой смерти, отправив за подмогой, не стесняясь и не утирая слез, плакал…