Я приехал в командировку в Литву. Шёл 1976-ой год. Литва была одной из советских республик, и в самом страшном сне не мог я представить, что через 15 лет это будет чужое государство.
Моя поездка была связана с проверкой работы изыскательской партии. Партия эта распологалась вблизи железнодорожной станции Игналина, и мне надо было из Вильнюса добраться туда на электричке. В ожидании электропоезда, я зашёл в привокзальный ресторан, заказал две кружки местного пива и рыбёшку. Устроился я один за круглым столиком под обязательным фикусом, и с удовольствием принялся за пиво. Надо сказать, что в тегоды Вильнюское пиво гремело по стране. Дело в том, что такие спецы-пивовары, как чехи, специально отыскали вблизи Вильнюса подземную воду, аналогичную пльзенской; поставили оборудование; научили литовцев, и процесс пошёл. Пиво и в самом деле было вкусным, и главное, хорошо утоляло жажду в этот жаркий летний день.
Итак, сидел я, попивал пивко, пощипывал рыбёшку, когда к столу подошёл крупный потный дядечка с портфелем и четырьмя кружками пива. Попросив разрешения присесть, он по хозяйски расположился напротив меня и с удовольствием начал отхлёбывать из первой кружки. Так за пивопитием мы и разговорились. Оказалось, что дядечка, русский по национальности, партизан во время войны, добирался в Брест на встречу партизан Белоруссии. Его поезд должен был отправляться через полтора часа, так что время у него было. До моей электрички было минут сорок-сорок пять, и у меня время ещё оставалось. И я с удовольствием слушал партизанские рассказы дядечки.
Знаменитые партизанские повести Василя Быкова вышли позднее, так что многое для меня было внове. Конечно, я теперь плохо помню, всё что мне успел рассказать партизан. Да многое, за давностью лет, смешалось с тем, что стало публиковаться после 1985-ого года. Но одна из историй, рассказанных моим попутчиком, врезалась мне в память.
"Вот ты знаешь, что было самым страшным?", спрашивал меня партизан, и отхлёбывая пиво, продолжал:" Самое страшное -это убить своего знакомого или даже близкого тебе человека. Причём, убить не в бою, а так дома у него, после обеда или ужина". И партизан рассказал, как зимой 42-ого года, его(18-летнего парня) и взводного вызвал командир отряда и приказал идти в деревню к старосте. Староста был нашим человеком, но командир объяснил, что староста стал сволочью и "сдаёт" партизан и мирных жителей немцам. И что надо его расстрелять, как врага трудового народа и фашистского прихвостня. Ну что ж приказ получен-надо выполнять. Взяли мы со взводным оружие, немного продуктов на дорогу(до деревни было километров тридцать) и в ночь отправились в путь. Как добирались, рассказывать не буду, но часам к 9-ти утра мы были на месте. "Подожди", сказал мне взводный. Он насыпал махорки в листок, призывавший нас сдаваться немцам(засыпали они той зимой весь лес этими листовками- с самолётов сбрасывали), свернул самокрутку и закурил. "Послушай. Вот мы теперь идём убивать старосту. А он же мне свояк". Как свояк? А чего ж ты командиру не сказал. "Да он всё знает, командир то наш." Нет, ты подожди. Он что со мной другого не мог послать? "Мог не мог. Приказ есть приказ. Ну не пошёл бы я. Меня бы и шлёпнули, а свояка всё равно бы убили. Так чего я тебе сказать то хочу. Давай не сразу. Давай посидим, поговорим. А?"
(окончание следует)