НА ТЯГЕ
Невдалеке от нашей умирающей псковской деревеньки протекает обычный для здешних мест спокойный лесной ручей, из-за своей тёмной, болотной воды называемый местными жителями чёрным. Поплутав в лесных дебрях, вблизи деревни он появляется на свет божий среди поросшего осокой и тростником заброшенного людьми заливного луга. Весной ручей мощно разливается и затопляет луг, образуя по берегам мокрый кочкарник. Покрасовавшись на виду и миновав стайку молодых белых берёзок, напоминающих застывших в хороводе девушек, в конце луга он снова ныряет в невысокий влажный ольховый лес, перед тем как скрыться, образовав небольшой чистый плёсик. На берегу плёсика разросся густой ивовый куст. С одной стороны по руслу ручья куст прикрывают берёзы, с другой – ольшаник. Неширокий длинный луг окаймляет мрачный хвойный лес.
Типичная картина псковщины не может не радовать глаз человека влюблённого в русскую природу!
Скрытные, лесные кулики-долгоносики в поисках самочек, на апрельских зорях летают обычно над мелколесьем, вдоль опушек леса, просек, ручьёв. Их весенний брачный полёт по определённым маршрутам охотники и называют тягой.
Моё излюбленное место на весенней тяге – ивовый куст на берегу плёсика. Вальдшнепы здесь тянут вдоль ручья. Появляясь из-за вершин деревьев, они плавно проплывают над моей засидкой, предоставляя мне возможность для прицельного выстрела. На утренней и вечерней зорьках вдоль этого лесного ручья совершают свой разминочный моцион и гнездящиеся поблизости утки. Бывая здесь весной, я как бы ловлю сразу двух зайцев: присутствую одновременно и на вальдшнепиной тяге и на утиной зорьке!
В середине ивового куста я вытаптываю небольшую площадку, обламываю разросшиеся за год ветви и получается отличное укрытие. С запада меня дополнительно прикрывают берёзовый, с востока – ольховый лесок.
Сюда я прихожу апрельскими вечерами уже много лет. Прихожу пораньше, часов в семь-восемь, чтобы подготовить скрадок и до начала тяги послушать весенний лес, насладиться сказочной прелестью родной русской природы. Активный полёт вальдшнепов начинается около девяти часов местного времени. Сегодня, приехав из города после продолжительного зимнего отсутствия, я снова здесь. Обновляю и занимаю свой скрадок, заряжаю ружьё, и весь обращаюсь в зрение и слух - сливаюсь с природой, ощущаю себя её частицей.
Весенний лес полон птичьего гомона. Вот свою звонкую красивую песенку пропел красногрудый зяблик, незатейливую, более тихую и нежную исполнила невзрачная овсянка; откуда-то слева слышится чистый, громкий, сочный голос чёрно-жёлтой иволги, очень напоминающий свист человека; обсуждая свои птичьи проблемы, тарахтят большие серые дрозды-рябинники; кукует всем известная пророчица-кукушка, на разные голоса попискивают большие синицы и хохлатые лазоревки. Я весь растворяюсь в этих звуках, чувствую себя перенёсшимся в далёкую юность.
Постепенно лес затихает, птичий концерт заканчивается. Как занавес на землю медленно опускаются сумерки. К девяти часам постепенно смолкают зяблики, где-то невдалеке, повозившись в ветвях и устроившись на ночлег, затихает большой серый дрозд, затем и зорянка прощается с уходящим днём, воздаёт ему последнюю на сегодня хвалу.
Солнце медленно, торжественно опускается за верхушки деревьев. К ночёвке готовятся нежные подснежники. Они сворачивают свои цветочки-звёздочки, опускают головки и становятся похожими на поникшие белые колокольчики. В полумраке слышны только громкие голоса певчих дроздов и иволги. Они завершают дневной лесной концерт - замолкают последними.
Теперь в наступившей тишине легче улавливается голос приближающегося вальдшнепа. В ожидании сердце моё постепенно возбуждается, начинает биться быстрее, просыпается дремлющая во мне многие десятилетия охотничья страсть, предчувствие наступления момента истины. В полёте вальдшнеп издаёт характерное: «хорр, хорр, хорр... …цик!» Хорканье лесного кулика очень напоминает голос лягушки недавно очнувшейся от зимнего сна, но когда раздаётся специфическое пронзительное «цик!» – сердце охотника вначале замирает, а затем начинает бешено биться, дыхание становится прерывистым и частым, руки крепче сжимают холодное ложе ружья. Он весь отдаётся первобытной охотничьей страсти. А вот, наконец, появляется и сам виновник торжества. Его силуэт, приближаясь, замелькал среди деревьев.
В темнеющем небе вальдшнеп напоминает большую ночную бабочку. У него короткие тупые треугольные крылья и плавные замедленные движения. Он как бы плывёт в прохладном густом вечернем воздухе. Когда он поворачивается в профиль, становится хорошо различима его шея, увенчанная головкой с непомерно длинным клювом, который отчётливо виден на фоне вечернего неба. Облетая раз за разом свой маршрут, лесной кулик ищет самочку, сидящую на земле и призывным криком старается обратить на себя её внимание. Если он понравится самочке, она свечой поднимается вверх, присоединяется к нему, и дальше они продолжают полёт рядом, радуясь торжеству любви, и как шаловливые дети, играя и резвясь в воздухе. Когда вальдшнепы летят парой, хороший охотник не стреляет, опасаясь поразить самочку. Ведь они не различимы с самцом.
Я вообще не спешу поднимать ружьё. Ведь я пришёл послушать лес, увидеть весеннее пробуждение жизни, полюбоваться впечатляющим брачным полётом ночной птицы на фоне весеннего неба, получить заряд бодрости, весеннего подъёма духа и надежды на что-то светлое, необычное впереди. Весной, независимо от возраста все мы живём какой-то надеждой, ожиданием чего-то ещё неизведанного, прекрасного.
Послышался приглушённый всплеск позади. Это низко летящая утка, не заметив меня, села на плёсик. Сквозь ветви куста я хорошо вижу её, плывущую среди редкой прошлогодней осоки и на ходу прихорашивающуюся. Это кряква. Замерев, я долго любуюсь ей. В дикой природе кряквы совсем не такие, как ныне живущие в городских реках и парковых прудах. Те уже не настоящие, не дикие. Они утратили свою первобытность, инстинкт самосохранения, а потому и свою природную, настоящую прелесть. Я и не думаю стрелять. Во-первых, это утка. Я не могу помешать ей выполнить своё главное предназначение: оставить потомство на нашей грешной Земле и таким образом продолжить свою утиную родословную. Во-вторых, стрелять по сидячей утке я считаю ниже своего человеческого и охотничьего достоинства. Невелика заслуга: попасть дробью в неподвижную мишень, да ещё на расстоянии верного выстрела. Посидев минут десять, утка вдруг насторожилась, вытянула шею и, почуяв что-то неладное, с тревожным кряканьем улетает. Я провожаю её добрыми пожеланиями пока она не скрывается за лесом.
Неожиданно на противоположном конце плёсика затикала речная крачка. Я и не заметил, как она прилетела. Этот маленький чёрно-белый куличок тоже не является объектом моей охоты, но я с интересом наблюдаю, как он что-то добывает своим длинным клювом в прибрежной грязи.
А вот проявила себя живущая в ручье водяная крыса. Она издаёт звуки похожие на негромкое, прерывистое гудение детской дудочки. Самою обладательницу дудочки я так и не увидел. Осторожна!
Вся живая природа весной активизируется, спешит выполнить свою основную функцию на Земле – оставить после себя потомство. Во всём чувствуется любовь, полнота и насыщенность жизни. Должно быть, и человек, как часть живой природы, весной чувствует себя обновлённым, помолодевшим, способным на многое; ощущает общий душевный подъём. И чем ближе он к природе, тем сильнее его ощущения. Возможно, именно чувство долга перед природой, перед Богом и вдохновляет весной всё живое?!
Я давно заметил, что большинство охотников в душе хотя бы чуточку поэты, романтики. Они умиляются восходом и закатом солнца, первым шелестом утреннего ветерка, пением птиц, птенцами в найденном гнезде, каплей росы на листке ландыша и обычно не бывают в восторге от гастрономических свойств добываемой на охоте дичи. Они редко употребляют глагол «убивать», заменяя его глаголом «добывать». Настоящие охотники глубже чувствуют окружающий мир, богаче душой, чем противники этого занятия – лицемерные борцы за сохранение фауны, которые в жизни очень часто бывают грубыми материалистами, при случае с большим удовольствием поглощающими жаркое из рябчика, фазана или оленя, забывая при этом о происхождении деликатеса.
Вечер сегодня выдался тихий и по-летнему тёплый. Почти полное безветрие. Надо мной, предвещая и завтра хороший день, вьётся плотная стайка комаров-толкунчиков. Мимо часто с гудением пролетают, как тяжёлые бомбовозы, неугомонные майские жуки. Густо пахнет влажной землёй и прелыми прошлогодними листьями. Я с наслаждением полной грудью вдыхаю эти весенние запахи родной земли.
Вальдшнепы появляются в поле моего зрения, но довольно редко и сравнительно далеко от моего куста, вне зоны хорошего выстрела. Не желая делать подранков, я пропускаю их с миром.
А вот этот, наконец, летит прямо на меня. Из-за мешающих ему берёз он не видит опасности. Замираю. Кажется, на весь лес раздаётся стук моего сердца. Вот птица уже почти надо мной. Вскидываю ружьё. Испуганная птица шарахается вправо. Я догоняю её стволами, немного перегоняю и нажимаю на спуск. Нарушая торжественную вечернюю тишину, грохочет выстрел, и вальдшнеп комом падает на сухое место. Перезарядив ружьё, я подхожу и поднимаю битую птицу. Теперь это уже не красивая, большая, тёмно-бурая с чёрным крапом ночная бабочка, а просто фрагмент охотничьего натюрморта или украшение праздничного первомайского стола. И становится немного грустно и жаль: и прерванный полёт и загубленную красоту, и прерванную жизнь.
Переполненный пережитым и прочувствованным, с пробуждёнными душевными чувствами направляюсь в деревню. Я твёрдо знаю: охотничья страсть, длящаяся более полувека, не оставит меня и непременно приведёт сюда снова.
Становится совсем темно и прохладно. Я иду тёмным лесом, и меня сопровождает токующий в небе бекас – небесный барашек. Он как бы прощается со мной до следующей весны.