Сильченко и Гомунидзе возвращались с дальнего кордона. На дальнем кордоне они обсудили многочисленные лесные новости, произвели натуральный обмен запчастей на запчасти и выпили бражки. Естественно, возвращались они на ближний кордон. Им хотелось успеть засветло.
День был перед Рождеством, снега было мало, вовсю давили крепчайшие январские морозы. Морозы давили воду из подо льда, отчего по всей реке дымились наледи, точно костры невидимых бойцов невидимого фронта. Это когда на сорокаградусном морозе открывается чистая вода, то пар над ней встает столбом, будто кто-то в костер добавляет кучи палых листьев. Воздух был холоден и неподвижен, так что казалось, что от него можно откусывать целые куски, как от антоновского яблока. И в этом неподвижном воздухе столбы водяного дыма вставали тут и там вдоль русла, отмечая опасные места.
Гомунидзе вспомнил, как они с дедом Бабкиным вспоминали рассказы «местных» о наледях, иначе - гнилухах. «Местными» здесь было принято безлико называть аборигенов - эвенов, орочей, камчадалов. Почему-то никто не называл местным того же Сильченко, хотя его деда привезли на Колыму из-под Харькова аж в тридцать пятом - с карабином и в сапогах, контру охранять. И деда Бабкина тоже никто местным не называл, хотя прожил он здесь больше тридцати лет. И уж никто местным не называл Акакия Гомунидзе, но уж хоть это было по справедливости.
Акакий Гомунидзе приехал сюда в середине восьмидесятых зарабатывать деньги. В его воображении ему в руки плыли килограммы золота, тонны икры и тюки соболей. Особенно тюки соболей, потому что Акакий был охотником в своей родной Мингрелии. Стрелял перепелов из-под пёсика.
Но Гомунидзе был совершенно никчемным человеком. И после безуспешных попыток стать старателем, рыбнадзором, просто жуликом, он стал тем, кем и остался - младшим егерем, которого брали с собой вместо собаки - чтобы скучно не было.
Его бывалые компаньоны развлекались тем, что давали ему всякие невыполнимые задания, в духе бравого солдата Швейка, а чаще, подвыпив, рассказывали ему всякие невероятные и страшные истории. Даже будучи обманут на сотый раз, Акакий легко поддавался практически на любой обман, говоря при этом: «Ну соврал вчера человек, однако, он когда-то же правду скажет!» И жестоко при этом ошибался.
Вот и сейчас он катился на снегоходе вслед за Сильченко и вспоминал давешнюю беседу. Дед Бабкин накатил третью стопку размером с добрый стакан и отводил душу.
- Да, ну вот еще говорят, что в этот туман, что над наледью, заходить нельзя, иначе тебя съест…
- Да что ж это такое меня съест? - изумлялся Гомунидзе.
- Да то и съест, что у «местных» там нечисто. Чёрт там живет. - Дед Бабкин почесал голову, придумывая, как могут звать чёрта у местных, вспомнил художественную литературу и продолжил, - Камака называется. Как ты в этот дымный столб сунешься, так тебя книзу и припечатает.
- Ну да, конечно припечатает, - ведь там вода течет, тебя мороз тут же и прихватит, - усомнился Акакий.
- А что же она течет там, дурья твоя голова, ежели ее не чёрт туда вытаскивает? Как бы она иначе на поверхность при таком морозе выходила? А сам чёрт в тумане сидит и ждёт, пока кто мимо пройдет. - дед Бабкин задумался, что бы соврать пострашнее, потом прикинул и сказал: - вот, ты мимо этого дыма, который с чёртом, идёшь, а он тебя с дороги сбивает и в наледь заводит.
- А и вправду, - Гомунидзе завращал своими круглыми, с красными белками, глазами. Все приятели с удовлетворением переглянулись: дошёл грузин до нужного состояния. - Почему когда так холодно, вода наружу прёт? Чёрт её гонит, говоришь?
Нормальному человеку на самом деле трудно понять, что такое наледь. Во время лютой зимы вдруг на поверхности льда появляется свободная вода. Это происходит, когда реку, ручей, или просто источник перехватывает до самого дна, а воде нужен выход, вот она и пробивается на поверхность сквозь все препоны и заливает поверхность жидкой дымящейся глазурью. Порой мороз до дна перехватывает целые реки, и вода, рвущаяся наружу, потоком идет поверх льда, замерзая, так сказать, «на ходу». Потому и «наледь», так как вода «на льду». Вода эта замерзает очень быстро, поэтому если в нее попадает снегоход, трактор или человек, то она забивает льдом катки, схватывает ткань, кожу или войлок, и добирается до тела. В итоге, техника встаёт, а человек, на хорошем морозе попавший в наледь, замерзает насмерть, если находится далеко от огня, печки, или хорошо разогретого движка.
- Да, да, наледь местный чёрт нагоняет, типа шайтана что-то, - вступил в разговор Сильченко. Он служил в армии где-то в Туркмении и потому считал, что любая нерусь верит в аллаха и шайтана. - Помню, мой приятель Вова Жилин ехал на «Буране» и глядит - наледь впереди парит. А из этой наледи фигура человеческая. Вова подкатывает, может помощь нужна, а человек рукой машет - сюда, дескать, сюда. Ну, Вова подруливает, а под снегом - вода, уже от наледи просочилась, «Буран» рушится по самую фару, Вова обмёрз, еле выжил.
- А что человек? - с ужасом спросил Гомунидзе.
- Человек! - зловеще прошипел Сильченко, - Вот уже в больнице Вова вспомнил, что то был старик Костылин, который в том самом месте семь лет назад в наледи замерз…
Этот разговор не выходил из головы Акакия, пока он разогревал порядком остывший снегоход, пока заводил его, пока выруливал. За это время Сильченко уже укатил вперед на полкилометра, а Гомунидзе с осторожностью жал газ, со страхом вглядываясь в туманные столбы, встающие в лиловых сумерках над Крысиной рекой.
Сильченко, улетевший вперед, все скалил зубы, вспоминая, как они снова напугали «Каку». Неожиданно он услыхал, как мотор снегохода заревел, корму машины словно прижало к снегу, и увидел, как вокруг него по снегу расплывается густо-синее пятно.
Наледь прорвалась сквозь руселко крохотного ручья прямо под лыжней и ещё таилась под снегом, но вот-вот вода должна была выйти наружу.
Сильченко только вскочил на сиденье снегохода, как прямо под «Бураном» потекла вода и вокруг заклубилось облако пара.
- Куда же девался проклятый хачик, - с бешенством подумал он.
Гомунидзе же увидал, как впереди него перелетел глухарь и сел на лиственницу.
- Ай, какой птица! Перепел наверное ведро надо, чтоб такой сделать! – восторженно сказал он сам себе и начал скрадывать его с малопулькой. Но глухарь, уже настороженный сильченковским «Бураном» не подпускал и потому уже почти совсем стемнело, когда Акакий решил бросить это неперспективное занятие.
- Ничего, фара есть, не страшно ехать, - решил он про себя, - потом Коля, наверное, ждёт за поворотом.
А за поворотом в тусклом свете фары он увидал воду, выступившую прямо на лыжне, поднимающийся впереди столб тумана и человеческую фигуру посреди него, бешено размахивающую руками…
- Забыли чего-то, Волчатка, - пробормотал дед Бабкин, услыхав вой возвращающегося снегохода. «Буран» нёсся к кордону на второй космической скорости, взлетая в воздух, опускаясь в снег и взлетая снова, - нет, застряли, - поправился старик и направился к своему снегоходу.
Тем временем машина на пределе своих возможностей влетела на кордон, Волчатка с визгом как змей извернулся из под лыжи, поленница рассыпалась, а Гомунидзе кубарем скатился с сиденья и опрометью заскочил в избу. Не успел дед толком что-нибудь сообразить, как в избе щелкнул засов, а затем - затвор карабина. Снегоход так и стоял, уткнувшись в поленницу, ворча невыключенным двигателем, и его оранжевая фара, как драконий глаз, подмигивала, насмехаясь над происходящим. И поверх треска снегохода и скулежа собаки из избы доносился жуткий вой.
«Шайтан! Шайтан в воде! Убью, не подходи! Чёрт воду гонит сквозь снег, Колю забрал, меня зовет! Не подходи, убью!»
Когда дед Бабкин добрался до Сильченко, тот немало подивился его внешнему виду, хотя от злости почти потерял способность соображать. Дед был одет в сторожевой тулуп и бахилы, хранившиеся, как знал Сильченко, на лабазе, голова у него была завязана какой-то невыделанной собачьей шкурой, на руках были верхонки для рубки дров.
Но на нартах у деда были бензопила, лебёдка, запасные валенки и бахилы и к полуночи уже намертво вмёрзший снегоход они вдвоём выпилили из наледи и поставили на высокое место.
- Ты что это так вырядился, - спросил падающий от усталости Сильченко, - и где этот ммм… чудак?
- Ммм… чудак, - осторожно отвечал Бабкин, - закрылся в избе. Нам, наверное, туда так запросто не попасть. А вырядился я оттого, что одевался на лабазе. Ты понимаешь, он тебя за чёрта принял. И выстрелить сквозь дверь грозится. Так что нам с тобой придется до света в бане сидеть. На свету мы его как-нибудь вдвоем уговорим.
Через день егеря снова собирались в дорогу. Гомунидзе очень не хотел покидать деда Бабкина, но у того уже была собака, и в конце концов, он все-таки был напарником Сильченко.