Она настороженно встретила этих студентов-молодоженов, которые должны были поселиться в спальне ее хозяйки.
Они вошли в квартиру в сопровождении еще трезвой Полины и смущенно мялись в прихожей на вытоптанном полуковре, бывшим когда-то ярко-голубым с золотым шитьем…
Почему полуковре? Да потому, что Полина однажды решила, что бутылка водки ей куда как более нужна, чем остатки былой роскоши, и оттяпала мясницким резаком половину этих персидских останков супруге профессора Снежицкого.
Нож одолжила у мясника в лавке, в которой для Джины каждое утро наваливали полную сумку мозговых с мослами костей.
Снежицкяа согласилась бы забрать и весь ковер – она резонно полагала, что Поля уже давно не персидская царевна, а потому аристократическая атрибутика её «шатру» так же к лицу, как козе бант. Но вынуждена была удовольствоваться половинкой иранского дива, потому что Полина уперлась: мол, ковер - единственная вещь, оставшаяся в квартире на память о покойном муже.
Половину памяти, стало быть, отдала безболезненно..
Джина тогда задумчиво поглядывала на Полю. Она помнила любимого мужа ныне вдовы и ее хозяйки.
Когда Сергей Петрович в то утро обувался в коридоре, собираясь на работу на свой экспериментальный завод, Джина клыками, не больно, хватала его за руки, пытаясь удержать от шнурования ботинок. Хозяин считал - она играет.
Когда он упал со своим велосипедом прямо на железнодорожном переезде и его оттуда увезла карета "неотложки", Поля как раз направилась с сумкой за костями и поллитровкой – это была традиция, которой исполнилось уже три года.
А до основания традиции Поля была ведущим инженером-конструктором на том самом экспериментальном заводе.
Последняя её командировка в противоположный конец Союза, где находилась партнерская их предприятию судостроительная верфь, закончилась прогнозировано – Полина Афанасьевна выпила «граммульку» еще на подъезде к приморскому городу и забыла в купе поезда, или в ином каком месте, толстый пакет с чертежами, который ей было поручено доставить директору верфи. Всё это везлось под грифом «совершенно секретно».
И уж совсем несекретно Полю уволили.. Поскольку папка бесследно исчезла.
А Сергея Петровича за грехи супруги из начальника цеха понизили до мастера смены. Тогда у него случился первый, как сказали медики, микроинфаркт.
Второй, уже без микро, скосил его, когда Поля на рассвете возвратилась домой вся в синяках, со стойким сивушным перегаром, в разодранном от колен до груди платье, которое придерживала рукой в целях конспирации отсутствия трусов на собственных ссыхающихся исцарапанных бедрах.
Она злостно зыркнула на мужа и направилась в грязных туфлях прямо к буфету в гостиной. Рывком распахнула украшенную резьбой, с хрустальными стеклышками, дверку, схватила уже единственную коллекционную коньячную бутылку. Опустошила её в ванной. Там и вырубилась.
Когда это случилось по третьему кругу, Джина чутко прислушивалась к шагам на наружной лестнице, скребла входную дверь и подвывала. Ей нужно было к хозяйке. Хоть кто-то из соседей должен был услышать и найти Полю. Если та уже купила поллитру, её можно уговорить вернуться домой, чтобы унять нестерпимо тоскливый вой Джины.
Поля и в самом деле скоро возвратилась. Неуверенной рукой впихнула ключ в замок, открыла. Традиционная поллитра, вероятно, была уже выпита.
- Джинчик, нам нужно к папику. Папик в больнице. Ты знаешь, где это – мы там бывали.
Джина знала. И она побежала по знакомой дороге, в этот раз не ожидая, пока на перекрестках вспыхнут зеленым светофоры. Она проскочила под раскинутыми, как на ловы, обеими руками вахтера городской кардиологии и помчала вверх по ступенькам на четвертый этаж, в конец широкого коридора, к последней в нем двери слева. Тугая дверная ручка под массивной лапой овчарки скрипнула, и дверь реанимационной палаты тихо приотворилась.
Сергей Петрович попытался погладить слабой рукою Джину за ухом. Той, которая была свободной. Но ею надо было еще дотянуться. К другой же была подсоединена какая-то трубка. Её нельзя было двигать.
Джина замерла, положив на край кровати свою преданную пасть, как можно ближе к своему другу. Собачьи глаза обычно влажны, «со слезой» - так, бывало, говорила о них Поля. Хозяйские были сухи, светлы. Еще мгновение.
Когда коридором хаотично грохотнуло несколько пар ног и резанула слух визгливая истерия знакомого Джине пьяного верещания, Сергей Петрович отдернул руку от собаки и, спеша, оперся ею, чтобы подняться.
Поля влетела в палату пьяной сумасбродной смертью. Персонал был не в состоянии остановить эту бесноватую.
Когда Джина бросилась ей наперерез и, встав на задние лапы, оттолкнула Полю назад, к выходу, а та упала на пропахший больничным лизолом пол, Сергей Петрович крикнул:
- Фу, Джи..
Собака послушно обернула морду, чтобы выполнить команду хозяина.
Это была его последняя команда.
… Так вот, Джина долго не воспринимала эту парочку.
Прежде в свою спальню Поля по временам впускала каких-то странных людей. Тоже парами.
Они там переворачивали грязную постель вверх тормашками, из-за закрытых дверей надоедали нервным смехом и бормотанием вперемешку с громкими стонами. После них в комнате оставалось полно окурков, пустые бутылки и немного объедков.
Уходя, они тыкали Поле пару мятых бумажек, на которые она покупала для себя очередную поллитру. Объедки так и оставались объедками. Джине они не были не по вкусу. Потому покрывались плесенью в миске под кухонным столом.
Эти молодожены были другими. Он спозаранку уходил и возвращался поздно вечером. А Она всё вымыла в квартире и даже вынесла во двор персидское диво. Ползала по нему на карачках и терла щеткой, раз за разом стряхивая жмыхи линялой шерсти Джины.
В жилище Полины сначала появился запах дождевого августовского утра после затхлой удушливой ночи. Потом к нему присоединились всяческие съедобные ароматы. И – такая же вкусная еда для Джины в чистой миске.
Правда, Джина не приступала к приготовленной трапезе при Ней. Овчарка все время вынуждала Её удерживать дистанцию. Когда Она хотела из кухни через гостиную пройти в спальню, всегда приходилось просить Полю, чтобы попридержала собаку. Потому что та ощеривала на Нее зубы и предупреждающе рычала.
Гыркала и Поля. Чем дальше – тем чаще. Хозяйке быстро обрыдло чистоплюйство квартирантки, а еще –Её постоянные отговорки на предложение выпить «чарку за здоровье».
Поля, как и обычно под вечер, пребывала в алкогольном дурмане. С Ней она вынуждена была делить кухню – на плите готовился ужин для Него. Собственно говоря, и для Поли. Но Поля уже поужинала – остатками молодого вина. Напиток богов Полина готовила каждую осень в оцинкованном ведре по собственной рецептуре.
Состоял этот нектар из винограда изабеллы, сорванного с лозы, случайно изогнувшейся от соседского к её балкону. Виноград выжимался руками и скидывался в ведро. К выжимкам доливалась вода и добавлялась малая пачка дрожжей. Через неделю или даже раньше пойло можно было употреблять.
Еще через неделю Полина допивала его остатки. И это её весьма раздражало.
Но более всего раздражало то, что Она вновь предлагала Полине пойти к себе в гостиную и лечь спать. И даже пыталась поднять Полю со стула, устроившего под ней качку.
Качка доставала. Полина схватилась за Джинин ошейник с прицепленной к нему стальной цепью, будто за опору. И внезапно ее полукоматозному мозгу открылось, что этот предмет можно использовать по-другому.
Она замахнулась цепью на Неё. Еще мгновение – и металлом Её огрело бы куда ни попадя.
Откуда взялась между ними Джина, Она так и не поняла. Овчарка на лету перехватила пастью стальное орудие, одновременно угрожающе зарычав на Полину и толкнув ту к стене.
Джина знала: это как раз тот случай, когда не следует выполнять последнюю команду Сергея Петровича.