Я вообще зверей не люблю. Своей собаки у меня никогда не было. У меня в детстве случались астматические приступы, и врачи сказали, что может быть аллергия на шерсть животных. Родители, конечно, перепугались и отдали даже аквариум с рыбками, хотя какая там у рыбок шерсть? Одно название.
С Ленкой мы четыре года проучились на соседних курсах, а познакомились только за день до моей защиты. Три дня бродили по московским паркам и целовались под каждым деревом, а на четвертый она позвала меня с ночевкой на дачу. Решительный шаг, особенно если учесть, что до меня у нее никого не было. У меня до нее тоже. Смешно, наверное: здоровый бугай, диплом в кармане, усы как у Чапаева – и девственник. Сейчас таких уникумов один Вассерман на всю страну, а тогда было – в каждой студенческой группе.
На вокзале обнаружилось, что едем мы не одни, а в компании мелкого черного пуделя. Арто – представила его Ленка. Знакомиться со мной Арто не пожелал, гавкнул и отвернулся. Я, честно говоря, тоже не пылал братской любовью. В вагоне он встал на задние лапы вдоль Ленкиной ноги и быстро-быстро задергался, тыкаясь низом живота ей в лодыжку. Ленка никак на его выходку не реагировала, и только заметив мой удивленный взгляд, смущенно пояснила:
–У кобелей это бывает время от времени. Собачники говорят не обращать внимания, пройдет.
Пока шли мимо чужих участков к даче, Арто громко облаивал старушек на грядках.
– Здравствуй, Леночка, – приветливо улыбались старушки. – Как же ты выросла.
И внимательно оглядывали меня из-под очков.
Пройдя свозь строй из по крайней мере пятидесяти соседок, мы наконец поднялись в Ленкину комнатку в мансарде, и окружающий мир перестал существовать. Не стану описывать наши действия в подробностях, хотя до сих пор помню каждое ее движение, каждый вздох, каждый миллиметр ее кожи. Скажу только, что ласкали мы друг друга основательно и абсолютно не стесняясь, но никак не могли перейти к самому главному. Несколько раз пытались, но я не решался причинить ей боль; кроме того, узкий и высокий топчан не давал занять удобную позу.
Наконец мы решили, что сейчас или никогда. Ленка расположилась на топчане, я встал перед ней на пол. Тщательно совместили модули, приготовились, затаили дыхание... И тут я с леденящим ужасом ощутил, как мою ногу обхватывает что-то мерзкое, мохнатое и несомненно живое. Проклятый пес, о котором я начисто успел забыть, решил присоединиться третьим. Я пнул неизвестную тварь ногой, и тут же на моей ягодице с лязгом сомкнулись челюсти. От боли я инстинктивно рванулся вперед, Ленка ойкнула, и в мире стало на двух девственников меньше.
Волнующий миг первой близости был безнадежно испорчен. Я орал и дрыгал ногами, пудель висел на мне, как заправский бульдог, а Ленка, корчась одновременно от боли и смеха, пыталась разжать ему зубы. О сексе пришлось забыть. Самой интимной лаской в ближайшие сутки стало смазывание моей задницы йодом с последующим дутьем на рану, а самой яркой эмоцией – периодически накатывавшие на нас приступы хохота. Хотя если кто-то вам скажет, что совместный смех сближает хуже совместного секса, плюньте в его тоскливую рожу.
Через год с чем-то мы расписались (как раз 13 октября, день в день 25 лет назад). Мои родители, узнав об Артошке, встали насмерть: никаких собак в одном доме с их сыном не будет, девайте куда хотите, а если так позарез надо о ком-то заботиться, заводите ребенка. Я их поддержал: мы с пуделем оставались врагами, он отчаянно ревновал Ленку и поднимал лай всякий раз, когда я пытался к ней прикоснуться. Арто отдали каким-то дальним знакомым. Там он вскоре и умер, хотя был еше не старой собакой, десяти лет не исполнилось. Очень не сразу я осознал, какое это было несчастье для Ленки и на какую жертву она пошла ради семейного благополучия.
А лет через семь нашу любовную лодку крепко садануло о быт. Быт тогда был аховский. Как раз отпустили цены, а мою зарплату отпустить почему-то забыли. Объявили рыночный курс доллара, и я с удивлением обнаружил, что зарабатываю семь баксов в месяц. В предыдущий год, когда цены еще сидели на привязи, но продукты из магазинов уже разбежались, мне от щедрот профсоюза отломились два мешка макаронных рожков и мешок гречки. Тем и питались: день гречка, день рожки, по выходным варничкес. Варничкес – это такое блюдо еврейской кухни. Рожки с гречкой. Дочки были маленькие и болели в противофазе: только одна перестанет кашлять, у другой опять сопли до пупа. В доме прогнили трубы, из сливного отверстия в ванне хлестала какая-то дрянь. Друзья целыми самолетами валили за рубеж, Ленка ехать категорически отказывалась, и это тоже не добавляло мира в семье.
А на работе напротив меня сидела такая аппетитная барышня! Свеженькая, румяная, без Ленкиных кругов под глазами. И слова какие умные знает: экспрессия, парадигма, дискурс. А Ленка, небось, уже Сартра от Кундеры не отличит, с ней разве поговоришь о высоком? И живет барышня далеко, ну как не проводить ее домой, а вдруг хулиганы пристанут. Ленка догадывалась, конечно, отчего у меня так участились вечерние совещания, но прямо об этом не говорила. Вот только ссорились мы все чаще и по все более ничтожным поводам.
Наконец я допровожался до того, что опоздал к закрытию метро и пришел домой только под утро. Ленка не спала, сидела на кухне. На этот раз она высказала все без обиняков, прямым текстом. Это были правильные, полностью заслуженные мной слова, но с каждой прозвучавшей фразой жить дальше вместе становилось все невозможнее. Я слушал и думал только об одном: надо остановить ее, заставить замолчать, не дать произнести те последние слова, после которых ничего уже не исправить. И остановил. Самым неправильным из всех неправильных способов – ударив ее по щеке.
Ленка замолкла на полуслове. В ее глазах ясно читалось то, что я и сам мгновенно понял: непоправимое уже произошло, все кончено. Спасти меня могло только чудо.
Я вышел в прихожую и тупо уставился на фотографию за стеклом книжного шкафа. На ней смеющаяся пятнадцатилетняя Ленка, сидя у окна в кухне, гладила лежащий на коленях мохнатый комок, в котором нельзя было различить ни морды, ни лап. Вот собака, подумал я. Собака не зарабатывает денег, не дает полезных советов, не может починить кран в ванной. Все, что она умееет – это любить. Собака не сравнивает хозяйку ни с кем, а просто радуется, когда она рядом, и грустит, когда ее нет. И за это единственное умение собакам прощают то, что никогда не простят ни одному мужу.
Я встал на четвереньки и почапал обратно в кухню. Ленка сидела на той самой табуретке у окна, сгорбившись и закрыв глаза, и рукой так делала... У нее была странная привычка, задумавшись, водить ладонью у бедра. Сейчас я вдруг разгадал этот жест. Помните, в «Мастере» Пилат спрашивает: как ты узнал, что у меня есть собака? И Иешуа отвечает: ты так водил рукой по воздуху, словно хотел ее погладить. Вот, это оно.
Я уткнулся башкой в Ленкины колени и тихо заскулил. Ее рука коснулась моих волос (тогда у меня еще были кудри на зависть любому пуделю), вздрогнула и нерешительно их потрепала. Я поднял голову и лизнул ее в нос. Ленка наконец открыла глаза; в них мелькнуло разочарование, но и капелька интереса.
– Ты чего? – спросила она.
– Знаешь, – ответил я, – у кобелей иногда такое бывает. Опытные хозяйки не обращают на это внимания.
– Дурак, – сказала Ленка. – Нашел время для кобелизма. И так все рушится. Еще эта врачиха дурацкая. Я ей, видите ли, срываю план по прививкам.
– Хочешь, я ее покусаю?
– Не надо, тебя посадят на цепь. Пошли спать, горюшко.
Я радостно оскалился, вытянул туловище вдоль ее ноги и задергал тазом.
– Вот-вот, – очень серьезно подтвердила Ленка. – Сегодня только по-собачьи. Без вариантов.
И не выдержала, расхохоталась. Боже мой, как я люблю, когда она смеется!
Сейчас наши дочки уже взрослые девушки. Они снимают вдвоем крохотную квартирку в Манхэттене и мечтают переехать за город и завести собаку. В квартире нельзя: старшая унаследовала мою аллергию.