Он появился зимой, когда стояли трескучие морозы, шмыгнул в приоткрытую дверь вместе с облаком пара и сразу безошибочно протопал к очагу. Будто всегда тут обитал, потом вроде бы отлучился на время, а теперь вот вернулся и по-хозяйски оглядывается – ну, как вы тут без меня? И лишь нервно подрагивающий кончик хвоста выдавал его страх и неуверенность. Сраженные столь откровенной наглостью и невозмутимым спокойствием хозяева дома повели себя единственно возможным образом: сделали вид, что ничего такого не случилось и этот кот действительно жил тут всегда.
Кот был дикий и страшный, весь потрепанный в борьбе за выживание, потерявший в этой борьбе правое ухо. На носу у него красовалось коричневое пятно, отчего нос казался постоянно грязным. Но главное, что притягивало к нежданному гостю взгляд, – его глаза. Их выражение было почти человечьим, видно, в годы скитаний кот боролся за выживание не на шутку, и теперь весь заработанный с таким трудом опыт явственно отражался в желтых с черным ободом глазах.
До весны кот жил под лавкой у печки. С наступлением тепла уходил, куда – неизвестно, и про него забывали. Однако с холодами опять появлялся, неспеша и с достоинством устраиваясь на подстилке у огня. Скоро с такими его перемещениями пообвыклись, а после даже попытались уговорить кудластого кочевника осесть. Кочевник не подчинился.
При этом, живя в доме, вел он себя очень нагло, не отзывался ни на какие имена и нипочем не хотел расставаться с приобретенными на воле привычками. Несмотря на то что его регулярно и досыта кормили, кот, привыкший к тому, что еда достается только после приложенных к ее добыче усилий, никогда не упускал возможности стянуть что-нибудь со стола. Будучи не раз застигнутым возле кувшина со сметаной или с куриной ногой в зубах, он ни разу не пытался удрать, а только весь съеживался, зажмуривал глаза и прижимал единственное уцелевшее ухо к широколобой голове. На морде у него читался страх и никогда – раскаяние.
Чем тщательнее прятали от него еду, тем больше он прикладывал стараний и изобретательности, чтобы еду добыть. Наиболее эффектными становились вылазки, когда ему удавалось подобраться не просто к блюду, а к праздничному блюду, съесть содержимое и в этом блюде заснуть. Опасно было даже передавать друг другу хлеб за столом - откуда ни возьмись могла вывернуться кошачья лапа и метко ухватить кусок, а при этом еще и руку располосовать.
В гневе его лупили всем, что попадется под руку, грозились прибить совсем. Сколько раз он влетал в стену, кувыркаясь, ему попадало и метлой, и шваброй, и ведром. Коту пытались отказать от дома – он сделал вид, что не понял. Совершенно отчаявшись, в порыве мстительной ярости его хотели утопить, связали, засунули в сумку и швырнули в пруд. Разорвав веревку, а заодно и сумку, непотопляемая животина с громким негодующим воплем выскочила на берег, к явному облегчению губителей – брать грех на душу все же, подумавши, не хотелось.
Кот оставался жив и продолжал творить беззакония. За подобную стойкость и приверженность собственной раз и навсегда выбранной жизненной позиции его даже стали уважать.
Но тут у соседей начали пропадать цыплята, а также продукты – плохо прибранные, хорошо прибранные и даже тщательно спрятанные и придавленные сверху чем-нибудь тяжелым. Сначала жалобы, а потом угрозы посыпались со всех сторон. Что было делать? Выгонять пробовали, не вышло. Убивать тоже пробовали, с тем же результатом. Выход нашелся во всей своей неоспоримой очевидности: кота пришлось посадить на цепь. Как собаку.
Посадили и со страхом стали ожидать последствий, дело-то нешуточное. Не любую собаку заставишь сидеть на цепи, а тут – кот, да еще такой поборник свободы. Караулили, боялись суицида. И что? Никакой истерики, никаких слезных взглядов, душераздирающих воплей, никаких подкопов, отпечатков зубов на цепи и демонстративного отказа от еды.
Вместо этого трезвое осмысление сложившейся ситуации, королевское спокойствие и здоровый сон. И всем стало понятно: кот опять набирается опыта, и именно в этом заключается его свобода – не в возможности пойти, куда глаза глядят, и натворить, что душа пожелает, а именно в способности учиться и меняться. В обретении внутренней свободы. Которой так не хватает людям. Потому что людям не всегда удается хранить королевское спокойствие и извлекать положенные уроки, чаще все заканчивается истериками, слезными взглядами и демонстративным отказом от еды.
Ну а кот посидел на привязи, подумал, погулял на поводке и чуток присмирел. С цепи его спустили, соседей он донимать перестал. И хозяев тоже. А вот одомашниться так и не захотел. Все так же уходил по первой травке и возвращался с морозцем. Имени никакого не признал. Не стал обменивать свободу на еду, потому что умереть хотел на воле, а не на подстилке. Кот умел выбирать. Недаром глаза у него были почти человечьи.