Затмение

               

Из цикла историй под общим названием  «ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ».

* * *

        -  ...Да тужься же ты, тужься! Ну! Еще немножко! Ну! Давай же! Ну как ты тужишься? Вы что, не сделали ей клизму?
        -  Мы не успели – всё началось так быстро.
        -  Быстро? Помошнички... Да тужься же ты как следует, мать твою! Ты что, не понимаешь, что ребёнок может погибнуть?!
        -  Кесарить надо.
        -  Ке-са-рить? Да поздно – кесарить! Раньше надо было - ты видишь, он уже стоит в «проходе»?
        -  Да вижу. И что теперь?
        -  А ничего. Только естественным путем выйти может. Или... Да тужься же ты, милая, тужься! Ну, давай. Ещё разочек.

        Оля напрягается, и изо всех последних сил, которых уже не осталось, делает невероятное усилие. И, вдруг, словно что-то взрывается! Раздается крик младенца и, наконец-то, после стольких мук, наступает облегчение. И не просто облегчение, а полное избавление от боли, от страха.
        Лёгкая, невесомая, она взмывает в воздух, прямо под самый потолок.

         -  Адреналин! Быстро!!! Почему   мне не сказали, что у неё слабое сердце?!
         -  Мы не успели! Семён Семёныч знал...
         -  «Семен Семёныч»?! Сегодня я на смене!
         -  Всё началось так быстро.
         -  Скальпель! Мать вашу...
    
        Вися под потолком, Ольга видит своё тело, лежащее на столе, и врачей, столпившихся возле него. Окровавленное, грязное тело. И этот запах... Да, зрелище не для слабонервных. Хорошо, что она не разрешила Серёже присутствовать при родах, как это сейчас модно. Кто же может потом захотеть женщину, увидев её в таком виде? И что, вот это, то, что лежит там, это она? Вот эта изуродованная оболочка? Раздутая (почти двадцать килограмм добавила за время беременности), с отвратительными коричневыми пятнами на лице? Да, конечно же, нет! Она – вот она, тут, под потолком! И она совсем не намерена возвращаться в это растерзанное, обезображенное тело. Ффффу… Какое неприглядное зрелище.

        Потеряв к своему бывшему, убогому телу всяческий интерес, Оля переносит  внимание на кое-что, гораздо более занимательное – на маленький столик, возле которого, невзирая на происходящее, хлопочет акушерка.
        На столике, заходясь в крике, лежит нечто, издалека очень похожее на её, Олино, бывшее тело - тоже достаточно безобразненькое, только маленькое, красное и сморщенное. И это кричащее нечто, беспорядочно сучащее маленькими ручками и ножками… Да это же её дочь! Её долгожданная дочь! Господи, какая хорошенькая…

         Ольга спускается пониже, подлетает поближе. Неужели свершилось? Столько лет ждать, мечтать - и вот она - тут! Счастье переполняет душу. А как счастлив будет Серёжа! Интересно, они уже сказали ему? Надо же немедленно сообщить Серёжке, что всё хорошо, что она родилась. Что же они тянут? Почему до сих пор никто не вышел сказать? Что они там возятся, возле этого бросового, уже никому не нужного тела? Кому оно теперь нужно, если их девочка уже родилась?

        Оля с умилением смотрит, как акушерка, обработав пупок, обтирает (осторожней!), её малышку влажной салфеткой. Она стирает с её лица и тела следы крови, слизи и становиться видно, что её девочка не просто хорошенькая - она настоящая красавица. Губки – мои. А носик и бровки – Серёжкины. Глазки – непонятно. Ушки – опять Серёжкины. А фигура? Фигура – моя. Талия, попка – всё моё. А ножки! Длинненькие, стройненькие – ну, точно, как у меня. Оля бросает взгляд на своё тело, одиноко лежащее на столе – Не как у него, а как - у меня. Ну, что они стоят, как парализованные? Почему никто не идёт сказать Серёже? Тогда - я сама!

        Счастливая мать опускается на пол и идёт к двери мимо хмурых врачей, которые не обращают на неё никакого внимания, на ходу, насколько можно, поправляя причёску – Почему здесь нет зеркала?
        Она выходит в коридор и осматривается. В конце  коридора, на стуле, обхватив голову руками, сидит её муж Серёжа.
        Оля направляется к нему, чтобы сообщить радостную новость.
        Но тут дверь, из которой она только что вышла, открывается, и из неё, протиснувшись как-то бочком, выходит Главный.
        Серёжа поднимает голову на звук открываемой двери, вскакивает и подбегает к Главному

        - Ну что, доктор? Что?
Доктор снимает очки и начинает, молча, протирать их полой халата.
        - Доктор? Что...
        - Понимаете ли...
Главный роняет очки на пол, наклоняется за ними.
        - Я знал! Я так и знал! Ребёнок погиб?!
Доктор, наконец-то, находит свои очки и водружает их обратно себе на нос
       - Ребёнок? Нет-нет, с ребенком всё, слава Богу, в полном порядке.
       - В порядке?! Значит, она жива? 
       - Кто – она?
       - Да моя дочь, кто же ещё?!
       - Дочь – жива. Да-да, дочь – жива. Дочь жива.
       - Погодите, доктор. Вы что, хотите сказать?..
       - Да, именно это я и хочу сказать. К моему великому сожалению.
       - Оля?!! Нет...
       - Я очень сожалею. Мы сделали всё, что могли – но... Видите ли - у неё оказалось слабое сердце.
       - Что значит – оказалось?! Ведь Семён Семёныч знал! Он наблюдал за ней! Поэтому и положил её заранее! Как это – оказалось?
       - Видите ли, всё началось так быстро. Внезапно.
       - Быстро?! Внезапно?! Да она уже месяц у вас лежит! Что же вы наделали...

        Серёжа закрывает лицо руками и, шатаясь, уходит по коридору. Главный, несколько растерянно, пожимает плечами и тоже уходит по коридору – в другую сторону.

        Что такое случилось? О чём это они? Оля провожает недоуменным взглядом Главного, идущего по коридору – Странно... Потом поворачивается и устремляется вслед за Серёжей, который уже вышел из Отделения и теперь быстро сбегает по лестнице вниз.
        Там, внизу, ждут новостей Олины родители. И его, Серёжина, мама,  свекровь, энергичная, ещё достаточно молодая, женщина. Они видят бегущего Серёжу, дружно встают и двигаются ему навстречу.

        -  Что? Ну, говори же! Что?
        -  Оля... Она... Она...
        -  Что – «она»?
        -  Умерла.

        Оля видит, как её старенький отец хватается за сердце, мама кидается к нему, а на лице её «любимой» свекрови появляется какое-то странное выражение. Умерла? Это они о ком? Обо  мне, что ли? Ну да! Похоже, что обо мне. Это я-то умерла? Да они что там, с ума все посходили?! Я же здесь! А-а-а... Они просто меня не видят - поверили этому бородатому шутнику. Сейчас будет сюрприз!
        Она сбегает по лестнице
        -  А вот и я! О чём так убиваемся?
        И застывает, удивлённая – никто не обращает на неё никакого внимания.  Мама хлопочет возле сидящего на стуле отца. Серёжа рыдает на груди своей матери. Свекровь гладит его по голове, по плечам, по спине.
        -  Ну-ну, ну-ну. Успокойся. Такая трагедия. Такая молодая. Ах, как мне жаль. Ну же, сынок... Успокойся! Ну-ну. Ну-ну.
        Выражение на её лице, которого не видит сын, уже изменилось – оно перестало быть странным, теперь на нем написано явное удовлетворение.
        -  Ну-ну, успокойся. Жизнь на этом не кончается. Ты ещё молодой. Ещё всё у тебя будет. И жена. Здоровая.
        -  О чём ты, мама? Какая  жена? Оля - умерла.
        -  Что ты говоришь, Серёжка?! Не слушай ты этого старого болтуна! Они там всё перепутали! Не умерла я! Посмотрите же на меня! Да оторвись ты, наконец, от своей  мамочки!
        Ольга хватает мужа за плечо и рывком поворачивает к себе.
        Но  ничего не происходит - её пальцы проходят сквозь его плечо и он ровным счётом ничего не чувствует.
         -  Серёжка! - кричит Оля изо-всех сил.
         Серёжа поднимает голову с плеча матери и словно к чему-то прислушивается.
         Потом резко оборачивается и смотрит на Олю.
         Оля смеётся и раскрывает объятия.
         Но он не видит её…
         Огонёк надежды в его глазах гаснет
         -  Показалось. Олин голос. Как будто она звала меня...
         -  Вот видишь? Ты должен, должен успокоиться.


* * *

        Прошло время. Остались позади и похороны, и поминки. И Оля постепенно смирилась со своим новым качеством.
        Поначалу, не желая мириться с их явным нежеланием замечать её, обиженная и возмущенная до глубины души, Ольга устроила им всем настоящий террор.
        Она хлопала дверями, опрокидывала вазы с цветами, сбрасывала на пол фотографии, висящие на стенах, стараясь любым способом привлечь их внимание. Ппоказать, что она здесь, с ними. Когда Серёжа брился, вставала у него за спиной – и он вздрагивал, словно видя в зеркале «что-то». Дважды очень сильно порезался, и Оля оставила свои эксперименты с зеркалом. Она совсем не хотела делать ему плохо. Сергей, особенно первое время, был просто безутешен, и ей даже было жаль его. Ведь она продолжала его любить. Хотя, надо сказать, что после рождения дочери, её любовь к мужу как-то отошла на второй план. Но, тем не менее, его преданность и верность очень льстили Ольге и даже, как-то частично, компенсировали утрату мирских удовольствий.
         Ненавистная свекровь, которая всё время настраивала Сережу против неё, первая не выдержала террора. И притащила в дом какую-то «бабку», которая завоняла всю квартиру отвратительным запахом.

         После этого случая Оля, которая из-за этого мерзкого запаха в течение нескольких дней была лишена возможности посещать дочь, притихла. Она смирилась. Не хотят её признавать – значит так тому и быть.
         Сама  себя она умершей не считала. Не понимая, что с ней произошло, на сто процентов была уверена, что «не смерть». Ведь если бы она умерла, то как бы смогла находиться здесь? Среди живых? Ведь после смерти ничего нет? Конечно же, она не умерла! Просто с ней приключилось что-то странное и непонятное. Может быть, всё это – временно? Может быть, они поспешили, похоронив её тело? Теперь, по прошествии времени, оно, её тело, уже не казалось ей таким уж неприглядным. Но тела не было, а она, Оля – жила. Видно, такая уж у неё судьба – жить без тела. И всё-таки странно – почему они её не видят? Все они, кроме дочери?

        Малышка Олю видела. Девочка подросла и уже начинала говорить. Поэтому Оле приходилось быть очень осторожной. Теперь она приходила к ней только вечером, перед сном, когда та оставалась в своей комнате одна. Дочь протягивала к ней свои пухлые ручки, и Оля обнимала её, чувствуя теплоту детского тельца. Потом девочка засыпала, а Оля всю ночь сидела возле  кроватки, охраняя её сон. Утром, поцеловав ещё спящую дочку, она уходила на весь день. И весь день скучала, думая только о своей крошке.
          
               
* * *

        Время шло. И свекровь всё чаще и чаще начала поднимать вопрос о том, что «ребёнку нужна мать». Серёжа, который  уже достаточно успокоился, никаких категоричных возражений на этот счёт не высказывал. Всё это страшно  не нравилось Оле. «Ребёнку  нужна мать»? Да! Любому ребёнку действительно нужна мать, кто же с этим спорит? Но, у её  ребёнка  есть мать! Она, Оля. Она мать своему ребёнку! Разве этого недостаточно? Достаточно! И вполне!

        Но Серёжа, по-видимому, так не думал. И у него, у Олиного  мужа, появилась женщина.
        И она, эта нахалка, начала приходить в их дом.
        А Серёжа, её Серёжа, встречал чужачку цветами.
        Олиному возмущению не было предела. Хорошо устроились! А ты? Ты? Мы столько с тобой прожили. Ведь это ты хотел ребёнка, это ради  тебя я пошла на риск. А теперь? Чем она лучше меня? Только тем, что у неё есть тело? Это из-за тебя я лишилась своей оболочки! Это ты быстренько её зарыл! Предатель!
        Оскорблённая до глубины души, разрываемая обидой, Оля опять начала бить посуду и пугать Серёжу и его нахалку через зеркало. Но всё было напрасно. Серёжина подруга была просто какая-то железобетонная, и её ничем невозможно было пронять. И дочка! Её Малышка! Она сидела у этой самозванки на коленях и за обе щеки уплетала  шоколад, принесённый этой... этой... мерзавкой!

        События развивались очень стремительно. И в одно из посещений мерзавка не ушла домой. И Серёжа увел её в спальню. Прямо на их (это при живой-то жене!), супружескую кровать.
        Внутри у Оли как будто что-то сломалась. Она успокоилась, словно стала какая-то неживая. Прошла в комнату дочери и села к ней на постель.
        Малышка ещё не спала. Она лежала в кроватке, прижимая к груди куклу, подаренную «будущей мамой».
        Оля, как обычно, протянула к ребёнку руки и обняла дочь.
        Не отпуская куклы, дочка не только не ответила ей, а даже, как показалось Оле, слегка отстранилась.
        -  Ну, что ты, маленькая? Не рада своей маме?
        -  Рада. Только скоро у меня будет другая мама. Настоящая!
        -  Настоящая? Это как же?
        -  Она всё время будет со мной. И днём! И мы – она обещала! - завтра пойдём с ней в большой магазин. Там, где есть всё. И она купит мне, что я только захочу!
        -  Вот как? И что же, ты её любишь, свою «настоящую» маму?
        -  Да! И ещё она мне обещала...
        -  А меня ты любишь?
        -  Да. И тебя. Но ведь ты не можешь пойти со мной.
        -  Это почему же не могу? Очень даже могу. И не завтра, а прямо сейчас.
        -  Прямо  сейчас?
        -  Ну, конечно. Хочешь пойти со мной в самый  лучший  магазин?
        -  Хочу! Хочу!
        -  Ну, тогда закрой глазки, лежи тихо и дай мне твою ручку.
        Малышка послушно закрыла глаза и притихла.

        И в тот момент, когда она уже начала засыпать, но ещё не заснула, в тот момент, когда человек находится между небом и землей на грани реального и потустороннего, Оля помогла ей выйти из тела и, не выпуская её маленькой доверчивой руки, увела с собой.