ПЛАСТУНЫ
И одержимые вечными Матери – Славы словами,
Что будущее наше славно, пошли на смерть,
Как на праздник…
Велесова книга, дощечка 14)
1. ПОЛКОВНИК ЗЫРЯНСКИЙ
После ночной вылазки в тыл «хищников», окончившейся короткой стычкой с горцами, казаки в предрассветном полумраке возвращались в свой бивак, разбитый на берегу Терека.
В предрассветных сумерках уже ясно обозначился край леса, привольно раскинувшегося по обоим берегам реки, и полоса низко стелющегося над землей тумана. Казачьи лошади, почуяв водопой, отдых и кормежку, пошли веселей.
Сотник пластунов Серьга Осычный, (прозванный так за золотую, полумесяцем серьгу в правом ухе – знак того, что он последний мужчина в казачьем роду) и с ним десять казаков конвоя, еще с дороги ушли в штаб – доставить захваченных ночью пленных горцев и раненных в стычке казаков – Тараса Скибу и Довгого.
Несмотря на предрассветный час, полковник Зырянский – командир полка горных егерей, которому был придан отряд казаков – запорожцев, был уже на ногах и, стоя на крыльце сакли, высматривал пластунов. Штаб он расположил в заброшенном лет полста назад горском селении, состоявшем из трех сторожевых башен, практически не тронутых временем, и полутора десятков полуразвалившихся лачуг, состряпанных горцами из дикого камня и леса, грубо обтесанного топорами. Вот эти лачуги и именовались у горцев саклями.
Увидев закудрявившуюся на шляху пыль, поднятую десятком лошадей, полковник облегченно вздохнул и сделал шаг с крыльца.
Осычный лихо соскочил с коня и без предисловий доложил:
- Захвачено трое пленных, один из них – амир Пахруди Бенойский. Потерь нет, двое казаков получили легкие ранения.
Полковник обнял казака и, повернувшись к джуре – коноводу, приказал накормить пластунов и их лошадей и вызвать есаула Петренко с толмачом, чтоб забрать пленных.
Зырянский усадил Осычного за колченогий стол и выудил из-под него кошелку с различной снедью и непременной квартой самогона, заткнутой кукурузным початком.
И только щедро плеснув горилки в толстостенные граненые стаканы, и степенно опрокинув их, казаки перешли к делу:
- Рассказывай, Серьга, - приказал полковник.
- Сперва, то, что смогли увидеть: горцев у шамхала собралось тысячи полторы. Пришли отряды из Дарго, Ведено, кумыки и отряд аварского хана Нуцала. Еще ожидают прихода трех-четырех отрядов с гор. Но то будут небольшие по численности отряды и, в общем, наберется горцев две тысячи, может чуть более. На выходе из ущелья они устроили завал – не растащить и за неделю. По гребням стоят караулы. Ну и подростки шныряют туда-сюда – высматривают, где наши разъезды ходят…
- К нашим - на кошару, я так понимаю, не удалось пробраться?
- Ушли туда трое казаков – самых ловких и опытных. Они пройдут к Зарубе, пронесут харчи и от лекаря снадобья разные для лечения и доложат наш план. Лишь бы на психадзов не нарвались… Осычный в задумчивости пожевал длинный ус.
- Ну, а пленные что говорят? – хрустя крепкой луковицей, спросил полковник.
- То, что и всегда – секир-башка вам будем делать. Вся Чечня и Дагестан против вас поднимутся, и так далее…
- Ладно, Петренко найдет с ними общий язык, он мастер с горцами разговоры разговаривать. Ты – то, что думаешь по нашему положению. Ведь получается горцев и так в два раза больше, чем нас. Если гребенцы не подойдут вовремя нам на подмогу, могут ведь и смять нас.
- Есть у меня одна задумка. Пластунов у нас две сотни, это раз. Второе, сегодня мы нашли безопасный проход в горах и вылазку провели практически бесшумно. Нарвались-то на разъезд хищников мы уже на равнине (на соединение к шамхалу шли), так что, откуда мы там взялись, они не поняли. Да и порубали мы их всех, один только ушел.
- Так вот, - продолжал Осычный, - мы можем убрать по гребням их дозорных и выйти им во фланг одной сотней, а вторая сотня перекроет им выход из ущелья: больше сотни стрелков перед завалом никак не разместить. Если вы нам дадите еще сотню хороших стрелков, чтобы посадить их на противоположный склон, то горцам придется уходить из-под огня, карабкаясь на перевал. Ну, а на перевале, Бог даст, мы их и перещелкаем, как зайцев в поле.
- Да-а, - протянул полковник, - идти всеми силами на завалы – затея просто гибельная, а обойти нельзя. Так что, твое решение, видимо, самое разумное. Дам я тебе, пожалуй, сотню сербов. Наиболее подготовленная сотня – это казаки Драгомила. Они уже полтора года на Кавказе, и горы знают, и стрелки отменные. Но смогут ли они не замеченные противником пройти на гребень?
- Так я и не собирался их одних туда отправлять. С Драгомилом десяток наших пластунов пойдет – они проведут, как надо, ни одна собака не взбрехнет.
- И когда ты думаешь выходить, Серьга?
- Я оставил на гребнях четверых наблюдателей. Они дождутся, пока весь улей слетится в кучу, и пришлют гонца. Вот тогда и выдвинемся.
- Не поздно будет, вдруг они сразу и выступят?
- Не выступят. Им надо распределить силы, наметить пути выдвижения, поставить задачи каждому отряду – они ведь не будут подчиняться никому, кроме своих местных амиров. К тому же, свой завал разбирать – ну, это скорей всего, ночью перед атакой… Так что, время в запасе у нас будет. Тем более, пластуну собраться – только подпоясаться.
Казаки, а Зырянский по роду был донским казаком – сыном станичного атамана, допили горилку, и полковник проводил сотника Осычного до коновязи.
Возвратившись в саклю, Зырянский склонился над картой боевых действий. Полк, измотанный в недельных беспрерывных стычках с горцами, понесший большие потери, двое суток назад был выдавлен превосходящими силами горцев в это дикое, заброшенное селение, запертое в глубокой, окруженной горами котловине. Единственный выход из которой, сейчас был закрыт крупными силами горцев, и перегорожен завалом. Горцы накапливали силы для решающего удара, и полковник сознавал, что полк практически обречен. Зырянский долго сидел над картой, изыскивая варианты спасения полка, но видел на бумаге только непроходимые горы и дремучий лес. И чем больше думал Зырянский о спасении полка, тем яснее становилось ему, что вариант, предложенный пластунами, пожалуй, единственная возможность прорвать кольцо окружения. И полковник принял решение. Тем более, что он знал и видел – сотники пластунов и Осычный, и получивший неделю назад пулевое ранение в бою Митрофан Сирота, немилосердно гоняя своих казаков до седьмого пота на ежедневных учениях, сделали их настоящими асами военной разведки. Полковник видел малую толику того, что умели пластуны, но и этого малого хватило ему, чтоб уверовать в успех операции по деблокированию полка.
Однако, кроме запертого в горах полка, существовала еще одна проблема – головная боль Зырянского. Неделю назад, когда полк и приданные ему казаки, находились на марше, попали они в засаду, организованную шамхалом Тарковским. Пришлось прорываться с боями, отрываясь от наседавших с окрестных высот горцев, метким огнем выбивавших егерей и казаков, находящихся в низине. Число раненных неуклонно росло, и тут отряд наткнулся на несколько хозяйственных построек, бывших когда-то большой кошарой. С тыльной стороны кошара была прижата к огромной скале, а с юга примыкала к непроходимому в этих местах лесу. И здесь вынужден был полковник принять предложение атамана запорожцев Зарубы, и оставить в продуваемой всеми ветрами заброшенной кошаре пятьдесят пластунов охраны и около полутора сотен раненных казаков и егерей. Иначе было просто не оторваться, поскольку горцы палили, не жалея зарядов, с каждой горки, из-за каждого дерева, а стрелы порой закрывали в полете солнце: настолько велик был перевес сил.
Прощаясь под огнем врага, Заруба обнял полковника и сказал странную фразу: «Горный волк – он одиночка. Он нападает сам-один и вырезает все стадо. Идите с Богом, полковник, ни о чем не тревожьтесь…»
И с того дня не было от них никаких известий.
Зырянский, ожидая возвращения пластунов из ночной разведки, почти не спал в эту ночь, но решил не ложиться, поскольку сделать предстояло еще очень много, и он кликнул джуру, чтоб послать за сотником Драгомилом. А сам уселся за стол и, скрипя плохо очиненным пером, стал выводить на бумаге строки боевого приказа двум сотням пластунов и сотне Драгомила. Писанина была для полковника задачей столь сложной, что от усердия он высунул между губ кончик языка, ежесекундно покусывая его…
Драгомил – в прошлом полковник сербской армии, был вынужден покинуть Родину, как и многие другие сербы, уводя свои семьи от бесчинств, чинимых в отношении славянского населения армией турок. Захватив Албанию, Болгарию и Сербию, турки тут же попытались обратить население этих стран в магометанскую веру. Пошли на предательство и забвение веры предков только албанцы и часть населения других стран. В Сербии и Болгарии полыхнули восстания, которые были подавлены жесточайшим образом. Население безжалостно уничтожалось целыми селами – от стариков до малых деток. Православные храмы разрушались до основания, а все православные священнослужители безжалостно уничтожались. Разрозненные отряды сербской армии не могли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления, и терпели поражение за поражением. Чтобы спасти остатки армии воевода Цветич приказал выходить малыми отрядами в Россию. Ну, а куда было идти вольнолюбивым сербам, как не к братьям по крови, вере и воле – казакам? Вот так, в приазовских степях по берегам рек Северский Донец, Нижняя Крынка, Миус и Кальмиус возникли сербские поселения, и пошли гулять по казачьим украинам фамилии Серба, Сербин, Сербиенко. Это все были потомки браков сербов с казачками – хлопцы крепкие, с хорошими славянскими кровями и истовой верой в Спасителя…
Драгомил собрал свою сотню по окрестным хуторам, узнав, что запорожцы ушли воевать на Кавказ, и отправился вослед. В предгорьях, где в урочище Мез-Догу воевода Хворостининов формировал отряды против горцев, сотня сербов Драгомила и две сотни запорожцев-пластунов, были влиты в полк горных егерей (как оказалось впоследствии, ни один из «горных» егерей гор не в глаза не видал) полковника Зырянского…
Несмотря на раннее утро, Драгомил вошел в саклю чисто вымытый, подтянутый и бодрый. Старый его офицерский мундир армии сербской, уже изрядно прохудившийся, но чистый и выглаженный, сидел, как влитой, на его покатых плечах. Напомаженные усы, лихо завернутые стрелками вверх, открывали жесткие, неулыбчивые губы, а подбородок был выбрит до синевы (когда только успел?).
- Садись, сотник, и слушай боевой приказ, - полковник коротко изложил суть предстоящих действий Драгомилу и показал на карте маршрут выдвижения сотни на гребень.
Внимательно выслушав полковника, Драгомил резко встал с жесткого табурета, едва не опрокинув его, и сказал:
- То, что вы предлагаете, господин полковник, - это авантюра. С точки зрения военной науки посылать в бой триста воинов против двух тысяч – значит, посылать их на верную смерть! – голос сотника звенел от гнева.
- К сожалению, господин сотник, горцы понятия не имеют о военной науке и совершенно не считаются с ее законами. Поэтому воевать с ними и побеждать их приходится, зачастую, вопреки военному Уложению и тактическим разработкам ученых стратегов. Задача вам поставлена и обсуждению не подлежит! Потрудитесь ее выполнить так точно, как изложено в приказе! Резким жестом Зырянский двинул листок приказа в сторону Драгомила.
Порывистый в движениях и вспыльчивый сотник, тем не менее, как и все сильные волей люди, обладал способностью быстро смирять свой гнев и успокаиваться. Чувствуя неловкость от своей горячности, он присел на край табурета и внимательно прочел скупые строки приказа. И чем больше он вникал в суть казенных чернильных строк, тем яснее становился ему замысел всей баталии, и тем ярче маячила впереди пока еще призрачная возможность вывода полка из окружения.
Изучив приказ, Драгомил поднялся и, оправив тугую перевязь ремня, сказал:
- Приказ мне ясен, господин полковник, и будет выполнен в точности! А скажите, Александр Авдеевич, - очень редко Драгомил позволял себе обращаться к Зырянскому по имени-отчеству, хотя, фактически, был равен ему по званию у сербов, - как там атаман Заруба и раненные? Нет ли от них известий? Драгомил очень уважал Зарубу и гордился приятельскими отношениями с атаманом.
- Не знаю, сотник, не знаю. Нет от них никаких вестей. Ночью ушли к ним трое пластунов, но дойдут ли…
Драгомил по укоренившейся офицерской привычке попытался щелкнуть каблуками изношенных, разбитых в горах сапог, но только взбил на земляном полу облачко пыли.
Медленно закрылась за ним скрипучая дверь, изобилующая от старости широкими трещинами…