Другим моим упражнением в дневниках были сюжетные литературные пробы. Это по-своему удобно: в дневнике ты абсолютно не обязан дописывать всё до конца, можно обрывать «произведения» в любом месте и в любой момент. Такая фрагментарность – как подарок для лентяя, каковым я вам уже представился.
Формой, которую я чаще всего избирал для своих опытов, становились сны. Это были реальные (ой как здорово подходит это слово для обозначения снов!) или выдуманные сновидения, и в них я творил (опять игра слов, хотя лучше: вытворял) всё, что хотел.
Главное, чего я хотел, – набрать форму (или набить руку?), научиться играть в кубики слов, складывать из них любые конструкции-фразы. Умение выражать свои мысли я ставил на второе место – и это легко заметить из настоящих записок.
Еще сложней было с сюжетами. Чуть только затевал я вещь длинней – сюжет терялся, действие сразу быстро и неотвратимо разваливалось, героям становилось невмочь слушаться меня, и они начинали вытворять чёрт-те что – конечно же, чаще всего не на пользу моему опусу…
Дневник, на просторах которого всё это происходило, позволял безболезненно делать своего рода революции, менять одну общественно-экономическую формацию на его страницах на другую – то есть в любой момент начинать абсолютно новую вещь. При этом старая, не удавшаяся, оставалась некоторой болью в душе, ущемляла гордость и самонадеянность и болела долго... А ведь вру; на самом деле – недолго.
Естественно, наряду с филиппиками против лени (и гимнами ей) в дневнике то и дело встречались обрывки бесконечной диссертации на тему о собственной бездарности. И здесь я тоже лукавил перед собой – маршальский жезл, помещавшийся в моей солдатской котомке, всё время небольно лупил по лопаткам, не давая снизиться градусу здорового самолюбия.
Илл.: Мориц Эшер. Лужица