С Эвелиной Изольдовной, признанной, но почти забытой читателями, мастерицей по части изысканных дамских романов, случилось самое страшное для писателя – кончился сюжет. Непозволительно рано и весьма неожиданно.
Всего десять авторских листов. Неформат. Неформатище. В воздухе перед загрустившей Эвелиной даже материализовался призрак холеного редактора, на сей раз укоризненно качающего головой – сдаете, сударыня, пора и на покой, дать дорогу молодым.
“Что там поделывает Ангелика, моя кровиночка? Доченька вся в меня пошла: тиражи ее романов просто громадные по нынешним-то временам. А уж пишет как быстро…”
- Что случилось, мамулечка? – дочка вскочила из-за стола и обняла вошедшую мать, подвела к креслу, усадила, - ты как себя чувствуешь?
- Все нормально, вот только роман мой…
- Ну вот, а я уж подумала нехорошее. А что роман?
- Десять алок…
- Ты опять за свое, - укоризненно покачала головой Ангелика. - Это же так просто!
- Но если сюжет…
- Сюжет никуда не убежит. Кстати, я свой роман уже добила, хотя сюжета там вообще на пару страниц.
- Как?! Ведь и месяца не прошло? – Эвелина широко раскрыла глаза. – Как же ты успела?
Ангелика с жалостью посмотрела на старенькую мать и вздохнула.
- Опять забыла? Ты же лучше всех это умеешь, сама меня учила. Ну, ладно, еще раз, - ее пальцы быстро побежали по клавишам ноутбука. - Погляди сюда.
Эвелина пробежалась глазами по строчкам. Опять фентези.
- Читай выделенное, – уточнила дочка.
“Княжеский пир удался на славу. Вдоволь насытившись и встав из-за стола, Добрыня сыто икнул и вышел”.
- И что?
- А теперь смотри – оп-ля! - Ангелика щелкнула клавишей, открывая другой документ.
“Княжеский пир удался на славу. Богатыри уминали щи с грибами, стерляжью уху, оладьи с икрой, ватрушки и пироги с калиной. На столе стояло вдоволь кулебяки с молоками, осетриной и пшеном, лапши несчетно, налимьи печенки. За ними последовали: разварная стерлядка с солеными огурцами и морковкой, белужья тешка с квасом, тертый горох с ореховым маслом, щука с чесноком. На сладкое поданы были пастила и вареные в меду дыни и арбузы, сладкий вишневый пирог, кисели да варенья. Наконец, вдоволь насытившись и встав из-за стола, Добрыня сыто икнул и вышел.”
- Сто знаков в первом варианте. Пятьсот во втором. И у тебя так запросто получится. Что это ты, в последнее время, стала дрожать над каждым словом – широко надо писать, щедро. Понятно теперь? -спросила дочка.
- Теперь-то уж вспомнила… - вздохнула Эвелина Изольдовна.
Вернувшись к себе, Эвелина решительно раскрыла черновик и хищно уставилась на первое предложение.
“Шел дождь”
- Ф топку! – выдохнула Эвелина странное восклицание, которое часто слышала от дочки, и принялась за работу.
“Блестящие струи дождя летят на землю, преломляясь в призрачном сумраке ночи – хрустальные, прозрачные. Озеро съежилось от его холодной ласки, зарябило, заблестело маленькими посверкивающими огоньками. Свежестью пахнет от мокрых веток, заглядывающих в мою комнату - ветер почти стих, ветки недвижимы, но листья вздрагивают от ударов крупных, искрящихся капель. Дождь вливается в сумрак и вбирает в себя тишину, растворяется в ней. Дождь, прилетевший ко мне с далекого океана…”
Пятьсот знаков. Дело пошло. Эвелина Изольдовна замурлыкала старинный романс – она всегда напевала романсы, когда работала. Даже призрак злобного редактора померк, съежился и исчез, не вынеся встречи с настоящим мастером слова.