Тмутаракань

               


     Сопки громоздились друг на друга, как обрезанные наполовину резиновые мячики. За сопками, вдалеке, виднелись торчащие груди хребта Большого Хоптона, его, круглый год, покрытые снегом вершины, почему то наводили на мысль о бесстыдно распахнутой женской наготе. А ещё дальше, сколько было видно глазу, до горизонта раскинулось, развалилось, распростёрлось Байкало-Патомское нагорье, только лишь одним своим существованием, глобальностью своей, неоспоримым своим превосходством над человеком, заставлявшее думать о мелочности бытия. Ежедневная людская суета, на этом фоне, казалась бессмысленной, мелкой, никому не нужной тратой времени. Это и пейзажем-то нельзя было назвать! Это было торжество природы, её ликующая, но безмолвная победа. Но тайга, как очень большая собака, сознающая свою силу, никогда без нужды не трогает ни человека, ни зверя. Зверь дома, своих не обижают, а человек столь мелок в сути своей, что нет смысла отвлекать на него своё внимание.
   
Вездеход вспарывал тайгу, как консервный нож, в клочья, разрывая гусеницами мох, безжалостно подминая под себя мелколесье, урча и порыкивая. Главный геолог, Главный геофизик, Водитель и Вячик ехали на базу Северной партии. У каждого из них были для этого свои причины. Главный геолог собирался что-то там контролировать, Главный геофизик, по пьянке подрался с приятелем и временно скрывал от позора побитое лицо, у Водителя не было никаких причин, он просто делал свою работу, а Вячик, как молодой специалист, был направлен в Северную партию. Странно выглядит человек, почти двухметрового роста, по имени Вячик. Почему- то всех остальных, ему знакомых Вячеславов называли Славами, а он с детства был Вячиком, давно смирился с этим и не роптал. Везли они продукты, папиросы, патроны, бензин, естественно спирт, давно смирились с тем, что ехать нужно часов двенадцать, причём с минимальным комфортом, и раскачивались в кузове вездехода, стукаясь о ящики и тихо матерясь. Питерский Вячик, никогда до этого в тайге не бывавший, в конце концов, тоже утратил интерес и, время от времени, задремывал, просыпаясь только ударившись головой о бочку с бензином. Снился ему Питер, улица Партизана Германа, знакомая до каждой щербинки на поребриках, дверь каждого парадного была знакома и узнаваема. И слышался плеск, немного затхлой, Невы о гранит набережной. Приснился и приезд в посёлок. Все населённые пункты имели либо географические, либо патриотичные названия: «Северный», «Хребтовый», «Ленинск», а их посёлок почему то назывался «Тмутаракань». Кто и когда придумал это название неизвестно, да уже и неважно. Рассыпался в прах величественный город Санкт Петербург, со всеми его дворцами, мостами, шпилями и колокольнями, ударившись о покосившийся дорожный указатель: «Тмутаракань-8 км.». Окончательно проснулся Вячик от крика:
- Глядите, олень! Давай за ним! – кричал Главный геофизик, выуживая карабин из- под груды спальных мешков.
Водитель рванул вперёд, не разбирая дороги. Стекло забрызгало грязью, и он высунулся по плечи в люк, азартно ругаясь. Олень, как-то очень несуетно, но довольно быстро двигался по прямой и, вдруг, резко свернув в сторону, исчез. Взгляду открылась огромная промоина, вездеход на мгновение завис в воздухе, нелепо треща гусеницами, и рухнул вниз, подминая под себя людей и груз…
   
Очнулся Вячик от боли. Закатал рукав штормовки и увидел нечто ослепительно белое, торчащее из его руки. Белизна разорвала мясо и странным казалось, что это его мясо и его кость. Вячик оторвал доску от ящика, совместил кости, так как ему показалось правильным и туго замотал руку, закрепив на руке кусок доски. Вездеход, на удивление, стоял на гусеницах. Те, что ещё несколько минут назад, были людьми, лежали в нелепых позах, не позволяющих усомниться в их смерти. И даже кровь, вперемешку с ягодами брусники, не давала такой уверенности. Кровь необязательно подразумевает смерть, но поза того, кто только что был человеком, говорит сама за себя.
 - Медведи сожрут - подумал Вячик - надо грузить.
   
Боль завладевала всем телом, отвоёвывая для себя жизненное пространство. Она пульсировала, кипела, кричала ликующе, предвкушая победу. Вячик, несколько раз теряя сознание, затащил бывших людей в кузов. Делал он это вполне спокойно, как простую, обычную, каждодневную работу, вроде копания ям. Психика мобилизовала сама себя, послав сигнал мозгу: «Так надо». И тело послушно исполнило приказ. Перепачканный своей и чужой кровью, он покурил, сел за рычаги вездехода, найдя пологий склон, вывел его из промоины и поехал по следам обратно в посёлок. Мыслей не было никаких. Просто нужно было доехать до людей. Просто так было нужно. Питерский, почти паркетный мальчик из хорошей семьи, неизвестно как попавший в геологоразведочный институт, говоривший родителям «вы», покрытый засохшей, заскорузлой кровью, вёл вездеход спокойно и размеренно, хотя раньше ни на чём, кроме велосипеда не ездил. Это у него не вызывало удивления, он видел, как это делает водитель, и, просто, так было надо.
    Вездеход дернулся несколько раз и заглох.
  - Кончился бензин - буднично подумал Вячик.
    Но как одному человеку, со сломанной рукой, перелить бензин из двухсотлитровой бочки в бак. Но тело и это знало. Вячик обвязал бочку верёвкой, перекинул её через дерево и начал поднимать тяжесть непосильную трём здоровым мужикам. Верёвка выскользнула из здоровой руки, он машинально схватился за неё искалеченной и потерял сознание.
    -Жив я еще - подумал он, очнувшись.
    Бензин всё еще вытекал из перевёрнутой бочки, заливая всё вокруг, и Вячик лежал в луже бензина. Инородное, для тайги, тело, в инородной жидкости. Равнодушно смотрели на него кедры. Кто тебя сюда звал человек? Мокрая одежда неприятно липла к телу. Надо бы всё просушить. Вячик наломал сухих веток, сложил их шалашиком, достал непромокаемые спички из кармана на рукаве, чиркнул одной из них, вялые, чужие, непослушные пальцы спичку удержать не смогли. Огонёк выпал из рук, как то очень медленно, неспешно упал на штормовку, и Вячик вспыхнул, мгновенно превратившись в воющий клубок огня и боли. Он скулил, как попавший в капкан волк, катаясь по земле. Горело всё вокруг, горел мох, горел вездеход, пламя выглядело вполне мирно, и только человеческий крик разрывал тишину, поражая своей неуместностью.
 - Снова жив - уже не удивился Вячик.
   
Он шел, спотыкаясь и иногда падая. Обгоревшая кожа начала лопаться и на запах выступающей крови слетелись тучи, легионы, мириады комаров. Они взахлёб, досыта пили эту кровь, а у него не было сил отогнать их. Каждое движение сопровождалось болью, ночь сменила день, и наступило утро, а он всё шел, зная, что если приляжет отдохнуть, то не поднимется уже никогда. Организм вёл его по следам вездехода, кажется через тысячу лет он вышел на трассу, увидел указатель: «Тмутаракань-8 км.», прислонился к столбу и заплакал. Вячик сидел у столба, заведомо зная, что лесовозы здесь проходят примерно раз в двое суток.
  - Помру я тут - равнодушно подумал Вячик.
   
И он пополз. С трудом, подтягивая тело, сдирая кожу, оставляя на щебне кровавый след. Двадцатилетний мальчик из хорошей семьи, всегда подававший девочкам пальто, знающий наизусть Бодлера и Сафо, любящий Рахманинова и Грига, полз по окраине Забайкалья, постигнув такую тайну бытия, которую не каждому дано постичь за сто лет жизни.
   
Очнулся он в кабине лесовоза. Вертолётом его отправили в Улан-Удэ.
   
Он жив. Не получил ни ордена, ни премии. Дослужился до начальника партии. Подчинённые влюблены в него поголовно. Потому что более предусмотрительного и заботливого начальника не встречал никто и никогда.