Александр ГЕРАСИМОВ
ЧЕРЕПАХА
1.
Взгрустнулось как-то Мирзояну. Осень за окном, и в душе его тоже, листопад и переменная облачность. Сам не знает от чего. Вроде бы и дела в лавке на лад пошли. Рецессия закончилась. Покупатели развязали кошельки. Стали еду покупать смелее. А уж, что касаемо мясных продуктов, так и вообще, ровно никогда колбас не видали. Метут с прилавка всё — Мирзоян только успевает кишку фаршем наталкивать да сардельки вязать. Деньги потекли рекой. Однако же оказалось, что действительно не в них счастье. Не в этих цветных прямоугольных кусочках гербовой бумаги заключен высший смысл человеческого существования. В кармане евроталлеры звенят, а в душе тоска и неудовлетворение. Разволновался не на шутку Мирзоян от этого наблюдения и внезапного понимания закона природы. Разволновался он, значит, закрыл лавку на ключ и поспешил на квартиру к Карповичу. У того, в связи со школьным карантином по инфлюэнце, было свободное от работы время. Так что сидел он от греха подальше целыми днями у себя в мансарде и читал «Мир как воля и представление» Артура Шопенгауэра*.
Забрался Мирзоян под крышу, где обитал учитель, постучал для вежливости, дверь отворил да так и застыл на пороге. Да и было от чего — посередь помещения, снимаемого учителем от квартирной хозяйки, располагалась не софа и не кофейный стол, но гигантских размеров черепаха. Клювом в пол уперлась, ноги врастопырку — спит.
- Ба-а-а! — сказал Мирзоян, позабыв даже поздороваться, что свидетельствовало о действительно чрезвычайном его волнении. В другое время хорошо воспитанный мясоторговец непременно пожелал бы приятелю здоровья. Он сказал бы, что-нибудь такое, что обыкновенно в таких случаях говорится. Например: «Здравствуйте, дорогой друг!» или «Приветствую вас, господин Карпович!» А тут он стал столбом на пороге и сказал только: «Ба-а-а!»
- А-а-а, господин Мирзоян! Рад вас увидать в добром здравии, — заметил друга Карпович, — Это очень хорошо, что вы теперь ко мне пожаловали. Будет от вас, я думаю, польза. Вы же ведь мясник? Человек, так сказать, не чуждый зоологии и прочего животного мира. И потому должны знать всякие подробности, относительно ухода за млекопитающими и земноводными тварями.
- Что это такое? — обрел дар речи Мирзоян.
- Что вы, драгоценнейший Гамлет Саркисович, имеете в виду? Ах, это? Это, отец вы мой, Tortuga Galapago, или, выражаясь языком партикулярным, галапагосская черепаха.
- Представить себе ничего подобного не мог, когда к вам шел. Вы меня в очередной раз поразили, любезный Михаил Юрьевич. Никогда не знаешь, чего еще эдакого вы можете выкинуть. Только вы с Натальей Францевной после пиротехнической истории помирились. И — на тебе! Опять сюрприз.
- Насчет мадам Гипфельштрудель это вы напрасно беспокоиться изволите. Она в курсе, так сказать, дела. И, более того, сама принимала живейшее участие в водружении сей Божьей твари ко мне на верхотурье.
- Скажите пожалуйста! — не стал скрывать своего удивления Мирзоян, — И что же с ней такое сделалось? Она и кота завести вам не позволила, а тут такое, понимаете ли, бланманже.
- Всё дело в том, что Наталья Францевна на днях вступила в общество охранения занесенных мировым сообществом в «Красную книгу» диких животных. А наш N-ский зоосад объявил о том, что находится на грани банкротства. И попросил желающих добровольцев приютить на зиму в своих квартирах, кто какую тварь может. Госпожа Гипфельштрудель участвовала в тайном голосовании, и ей из лотереи вышло взять к себе степную гадюку и эту вот, если позволите сказать, «крошку». Для содержания гада у нее место отыскалось, тем более, как мне кажется, найти общий язык им большого труда не составит. Тортуге же она прочила комору, занимаемую дворником под хранение метел, лопат и пожарного песку. Но тот ни в какую! «Я, — говорит, — в профсоюз стану жаловаться, что меня кладовки для нужного мне инструмента лишают». Уперся и ни с места. Вот Наталья Францевна, зная, какой я до животных охотник, и попросила меня приглядеть за черепашкой. И я любезно, так сказать, согласился.
- Ясно, — мясник с опаской обошел амфибию и устроился на подоконнике, — Чем же вы, мой юный друг, её питать собираетесь?
- Вот об этом я как раз и собирался спросить вас, уважаемый Гамлет Саркисович. Вы же по профессии ближе к животному, так сказать, миру.
- Ну, что ест овца или, скажем, корова я себе довольно отчетливо представляю. Но, чем питается такой монстр, я не совсем в курсе.
Приятели надели колпаки, заперли покрепче квартиру и отправились в городскую библиотеку, справедливо полагая, что Альфред Брем** позаботился описать условия жизни экзотического земноводного. По дороге учитель похвастался товарищу посетившей его гениальной идеей:
- Я, — говорит, — придумал черепахе на брюшной щиток панциря мебельные колесики приладить, чтобы при необходимости способнее было её переправлять с одного места на другое.
2.
Поздним вечером Мирзоян, подсчитавши доходы за прошедший квартал, и оттого пребывая в приподнятом настроении (дебет с кредитом не только сошлись, а вышла еще неожиданная прибыль) решил прогуляться по улицам городка. Прогуливаясь, он заходил в разные симпатичные питейные заведения, каких много случается в таких вот небольших германских городках, и во всяком заведении с удовольствием оставлял на стойке пару монет.
Проходя под окнами своего приятеля, мясник с удовлетворением отметил, что педагог не спит. Мансардное окошко было слегка приоткрыто и голубовато светилось. «Странно, — подумал Мирзоян, — отлично помню, что абажур у Карповича оранжевый. Надо бы проконтролировать, не случилось ли чего». На самом деле Мирзояну просто хотелось зайти похвастаться другу, в каком порядке у него торговля и поболтать о том, о сем, как это обыкновенно бывает среди приятелей.
С трудом поднимаясь по узкой лестнице, Мирзоян заодно рассуждал, каким образом Карпович ухитрился поднять наверх давешнюю амфибию, гигантскую черепаху с Галапагосских островов. «Должно быть, воспользовался крюком для подъема мебели, что торчит над его окном. Не иначе», — решил Мирзоян и постучал в дверь занимаемой учителем квартиры.
Дверь отворил сам хозяин. Костюм его удивил даже видавшего виды Мирзояна: до пояса Карпович был совершенно обнажен, босые ступни его выкрашены были зеленкою, а чресла учитель обернул грубой холстиной. При желании на заду можно было прочесть: «Indonesien Zuckerproduktion, Netto 70 kg»*. В комнате чем-то омерзительно пахло. Над окном горела люминесцентная лампа, на подоконнике стояли горшки с роскошными цветками. «Орхидеи», — без труда определил мясоторговец.
- Что это, господин Карпович, у вас смердит, как в конюшне? — приветствовал он товарища.
- Добро пожаловать, господин Мирзоян. Запах? А что? Обыкновенно пахнет, как и положено столь изысканным цветам. Минуты не пройдет, как привыкните, — отвечал учитель.
- У вас, Михаил Юрьевич, как ни день, то новость. А с пятками что такое приключилось?
- Ах, это?! Это, батенька, я выкрасил ноги изумрудной зеленью в целях санитарной осторожности. Черепаха, знаете ли, и без того чихает, а от ног моих неизвестно, какую заразу может подцепить.
Как бы в подтверждение слов учителя, за ситцевой занавеской кто-то тяжело вздохнул , послышалось что-то вроде: «Пси!»
- Животное, так сказать, экзотическое. Иммунитету к нашим болезням не имеет. И вы, драгоценный друг, снимайте-ка башмаки — я вам сейчас тоже ноги закрашу от греха.
- Благодарю покорно, господин Карпович. Я уж лучше за порогом постою.
- Ну, как пожелаете. А то...
- Нет, нет. Благодарствуйте. Я, знаете ли, и не собирался... На минуту одну забежал, поразузнать, как и что... Кстати, от каких это радостей вы в набедренную повязку нарядились? И с чего вдруг орхидеи?
- Орхидеи моя знакомая принесла приглядеть, пока она в отъезде. Вот это — Amorphophallus Titanum, а вот та синенькая, можете себе представить, исключительно редкая, растет в одном только месте на земле, в Йосемитском национальном парке. А костюм такой я нарочно надел для черепахи, чтобы постепенно привыкала ко мне. Она ведь на островах своих только папуаса и видала. Вот я, жалея её нервную систему, и нарядился соответствующим образом, — для убедительности Карпович провел ладонью перед своей фигурой, как бы подтверждая необходимость своего облачения.
- Ну, вот и славно. Продолжайте в том же духе. А я уж пойду. Столько, знаете ли, дел накопилось. В один момент и не провернёшь, — Мирзоян вежливо приподнял над головой колпак, раскланялся и поторопился пойти от Карповича вон.
3.
Стоит Мирзоян в лавке, смотрит, как ловко племянник его Левон колбасы в крафт упаковывает, а сам рассеянно отвечает на приветствия постоянных покупателей и по стеклу витринному пальцами барабанит — за приятеля своего, учителя Карповича переживает. «Совсем, — думает, — Михаил Юрьевич из ума вывернулся. Надо же, по дому скачет нагишом, да с черепахою чудовищной возится, как с малым ребенком. И орхидеи эти еще вонючие…»
Подумал так, подумал, оставил торговлю на племянника, а сам взял камышовую корзинку и отправился к зеленщику Тенненбауму, магазин коего располагался неподалеку. Зашел, справился о здоровье хозяина и выбрал полдюжины марокканских мандаринов, гроздь красных банан, папайю иприхватил кочан китайской капусты на всякий случай. «Черт его, этого черепаха, знает, чем они там в Галапагосах своих питаются». Выбрал он фрукты и пошел на квартиру к учителю.
Поднялся в мансарду и видит: дверь нараспашку, Карпович вовсе не голый, а, как положено, в штанах и свежей сорочке в сидит качельных креслах, ноги в белых шерстяных носках задрал на подоконник — книжку читает. В комнатах идеальный порядок, цветков давешних и в помине нет, воздух чистый, на столе скатерть с кистями и графин с водой. В общем, в помещении полный эфир и метранпаж.
- Желаю здравствовать, господин Карпович! — зашаркал ногами о половичок Мирзоян, — Чего изволите читать?
- А-а-а, здравствуйте, милый друг. Заходите, гостем будете, — повернулся на голос учитель, — А я тут, знаете ли, свои познания в логике веры решил освежить. Фому Аквинского* перечитываю.
- Как ваш питомец поживает?
- Кого вы имеете в виду? А-а, вы наверное о черепахе вспомнили, — улыбнулся Карпович, — Так она уж давно, так сказать, у себя на квартирах. У нашего N-ского ZOO появился богатый покровитель. Скотопромышленник Реентович. Между прочим, выходец из России, хотя, конечно, и еврей. Очень приличный юноша. Он пару своих аллигаторов в зоосад решил отдать. Выросли, говорит, дома держать стало хлопотно. Прознал о пиковом положении зверинца и дал им беспроцентную ссуду, что-нибудь около двух миллионов евроталлеров отпятил, и комбикормами обеспечил на десять лет вперед. Вот они на радостях зверушек своих назад и позабирали. Мадам Гипфельштрудель никак со змеей расставаться не хотела. Даже целовать её принялась. Так она, гадина, Наталью Францевну в нос ужалила. Хорошо, гошпиталь рядом. А что до цветов, то я их выбросил к чертовой матери. Уж очень нехорошо пахнут. Оказалось, что знакомая моя, которой цветки, и не думала их от меня забирать. Решила — пристроила... Поищите дурака!
- Истину сказал поэт: «О женщины! Кто вашу ложь измерит, тот весь песок на дне морском сочтет!»**. А я вам фруктов принес. Дай, думаю, навещу приятеля. У Михал Юрьевича всегда найдется, чем горло прополоскать, а закуска не всякий раз случается, — на ходу сочинил историю Мирзоян.
1.
*Артур Шопенгауэр (нем. Arthur Schopenhauer, 1788 - 1860 гг.) — выдающийся немецкий философ.
**Альфред Эдмунд Брем (нем. Alfred Edmund Brehm; 1829 - 1884 гг.) — немецкий учёный-зоолог, автор знаменитой научно-популярной работы «Жизнь животных».
2.
*Indonesien Zuckerproduktion, Netto 70 kg (нем.) — Сахар, производство Индонезия, вес нетто 70 кг.
3.
*Фома Аквинский (иначе Фома Аквинат или Томас Аквинат, лат. Thomas Aquinas итал. Tommaso d'Aquino) (1225 - 1274 гг.) — философ и теолог.
**О женщины! Кто вашу ложь измерит, тот весь песок на дне морском сочтет, и трижды будет проклят тот, кто вам поверит, и гений будет тот, кто вас поймет! — цитата из сочинения «Рубаи» персидского поэта и ученого Омара Хайяма (1048-1123).